Немного к юго-западу от базы находилось расшатанное ветрами заведение в стиле тридцатых годов – гостиница «Полет». Владела и управляла им Панчо Барнес. Она носила обтягивающие белые свитера и обтягивающие брюки, как Барбара Стенуик в «Двойной гарантии». Когда Йегер приехал в Мьюрок, Панчо был всего сорок один год, но лицо ее было так потрепано ветром, что она казалась старше, особенно молодым пилотам. А еще она повергала их в шок своим острым языком. Все, кто ей не нравился, были для нее «ублюдками» или «сукиными сынами». Те, кто нравился, тоже были «ублюдками» и «сукиными сынами»: «Я сказала этому ублюдку, чтобы он опустил на стул свою задницу, и дала ему выпить». Панчо Барнес была само воплощение низкой арендной платы. Она приходилась внучкой Тадеушу С. К. Лоуи – изобретателю системы фуникулеров «Маунт Лоуи». В девичестве ее звали Флоренс Леонтина Лоуи. Она росла в Сан-Марино – одном из богатейших пригородов Лос-Анджелеса, примыкавшем к Пасадене, а ее первым мужем (всего она выходила замуж четыре раза) был пастор пасаденской епископальной церкви, преподобный Рэнкин Барнес. Миссис Барнес не слишком-то разделяла традиционные интересы матрон из Пасадены. В конце двадцатых годов супруга пастора переправляла морем и по воздуху оружие мексиканским революционерам, за что и получила прозвище Панчо. В 1930 году она побила рекорд скорости полетов среди женщин, установленный Амелией Ирхарт. Затем она выступала по всей стране как гвоздь программы «Волшебного воздушного цирка Панчо». Эта женщина всегда появлялась на публике в брюках и туфлях для верховой езды, в летной куртке, с белым шарфом на шее и в белом свитере, обтягивающем ее потрясающий бюст а-ля Барбара Стенуик. При гостинице имелись взлетная полоса, плавательный бассейн, курортное ранчо с большой площадкой для верховой езды, огромный старый дом для постояльцев и здание, где находились бар и ресторан. В баре полы, столы, стулья, стены, балки и стойка были сделаны из видавшего виды дерева, а раздвижные двери страшно громыхали. Если бы кто-нибудь надумал снимать здесь фильм о заре авиации, то ему ничего не пришлось бы менять в этих естественных декорациях. За стойкой, в плохо сделанных рамках, криво висело множество испещренных автографами и дарственными надписями фотографий самолетов и летчиков. Было здесь и старое пианино, высохшее и растрескавшееся до невозможности. Иногда ночью орава пьяных летчиков пыталась сыграть на этом дребезжащем и гремящем инструменте мелодии старого доброго Коула Портера. Но обычно все начиналось не с музыки. Когда громыхали раздвижные двери и в бар кто-нибудь заходил, все присутствующие долго изучали его. Если пришедший не имел отношения к базе, то на него смотрели, как на калеку-пастуха из «Шейна».
Самолет, который должен был преодолеть звуковой барьер, первоначально имел кодовое название «Х-1»; которое впоследствии так за ним и закрепилось. Этот самолет строила для военных по контракту авиационная корпорация Белла. Сердцевиной машины был ракетный двигатель, изобретенный юным моряком Робертом Труа еще в годы войны. Форма фюзеляжа напоминала пулю пятидесятого калибра – при такой обтекаемости, как было известно, гораздо легче достичь сверхзвуковой скорости. Военным пилотам редко доверяли серьезные испытания; обычно этим занимались высокооплачиваемые штатские, работающие на авиационные корпорации. Главным пилотом Х-1 стал человек, которого Белл считал лучшим из своих специалистов. Он был похож на кинозвезду, на летчика из «Ангелов преисподней». Да и имя у него было подходящее: Слик Гудлин.
При испытаниях Х-1 планировалось осторожно доходить до околозвуковой зоны – до 0,7, 0,8, 0,9 скорости звука (0,7, 0,8, 0,9 Маха), – и лишь потом пробовать достичь и скорости звука, 1 Мах, хотя Белл и военные уже знали, что ракетный двигатель Х-1 достаточно мощен, чтобы развить 1 Мах и больше, если, конечно, это «больше» существует. После гибели Джеффри де Хавилланда авиаторы и инженеры пришли к заключению, что скорость звука абсолютна, как плотность земли. Звуковой барьер был фермой в небе, которую вы могли купить. И Слик Гудлин начал входить в околозвуковую зону. дойдя до 0,8 Маха. Каждый раз, приземляясь после полета, он рассказывал что-нибудь захватывающее. Например, аэродинамическая тряска: она была столь сильной, что слушатели, воображение которых было сильно возбуждено, практически наяву видели, как самолет несчастного Джеффри де Хавилланда распадается на куски в атмосфере. А проклятая аэродинамика? Тут слушатели представляли себе человека в бальных туфлях, убегающего по льду от медведей. Споры возникали лишь из-за размеров вознаграждения, которое Слик Гудлин получит после победы над пугающей цифрой «1 Мах». Премии для работающих по контракту пилотов считались обычным делом, но сто пятьдесят тысяч долларов – это было уже слишком. Военные не захотели разоряться и взяли Йегера. Ему платили 283 доллара в месяц, то есть 3396 долларов в год, что составляло его капитанское жалованье.
С Йегером возникла лишь одна проблема – этого человека постоянно нужно было сдерживать. При первом полете на Х-1 он сразу же выполнил запрещенную «бочку» с нулевой перегрузкой и полным расходом ракетного топлива, а затем поставил самолет на хвост и достиг скорости 0,85 Маха в вертикальном наборе высоты, также неразрешенном. В последующих полетах, на скоростях между 0,85 и 0,9 Маха, Йегер попадал практически во все возможные неприятности: отказ руля высоты, элерона и руля направления, повышенное балансировочное давление, «голландский шаг», вращение вокруг поперечной оси и многое другое – но, достигнув 0,9 Маха, был все же убежден, что при скорости в 1 Мах ничего страшного не произойдет. Попытка преодолеть отметку «1 Мах» – «сломать звуковой барьер» – была назначена на вторник, 11 октября 1947 года. Йегер, который не был инженером, не верил, что этот «барьер» существует.
В воскресенье, 12 октября, Чак Йегер зашел вечерком к Панчо. С ним была жена, Гленнис, симпатичная брюнетка – Чак познакомился с ней в Калифорнии во время учебы. Она была до того хорошенькая, что он сделал надпись «Восхитительная Гленнис» сначала на носу своего Р-51, а затем и на Х-1. Йегер пошел к Панчо и слегка выпил, но не потому, что через два дня предстояло серьезное испытание. И не по случаю конца недели. Нет. в ту ночь он напился просто потому, что наступила ночь, а он был пилотом из Мьюрока. Именно так и следовало поступать в согласии с военной традицией полета-и-выпивки – и только потому, что солнце уже село. Ты шел к Панчо, пил и слушал, как громыхают раздвижные двери, как другие пилоты терзают пианино, как входят в гремящие двери одинокие прохожие и Панчо классифицирует всех их как «старых ублюдков» и «несчастных дятлов». Вот что ты делал, если ты был пилотом из Мьюрока, а солнце уже заходило.
Примерно в одиннадцать часов Йегеру пришла в голову идея: будет чертовски забавно, если они с Гленнис оседлают пару лошадей Панчо и устроят небольшие скачки при лунном свете. Это было в полном соответствии с традицией полета-и-выпивки, выпивкн-и-автомобиля, разве что здесь был доисторический Мьюрок. а вместо машины – лошади. Итак, Йегер и его жена понеслись галопом по пустыне в лунном свете, между изуродованными артритом деревьями Джошуа. Когда они возвращались в загон, Йегер скакал впереди. Вследствие экстремальных обстоятельств – вечер, проведенный у Панчо, коктейль из отвратительно исполненных песен и страшных проклятий – он слишком поздно заметил, что ворота загона закрыты. Как и многие другие пилоты, садящиеся за руль ночью, Чак не осознал, что не может в равной степени управлять любой машиной. Он врезался в ворота, вылетел из седла и упал на правый бок. Страшная боль!
На следующий день, в понедельник, бок продолжал болеть. Боль пронзала при каждом движении, при каждом глубоком вдохе, при каждом шевелении правой рукой. Йегер знал, что, если он обратится к врачу в Мьюроке или скажет что-нибудь кому-нибудь, кто имеет хоть отдаленное отношение к его начальству, его отстранят от полета во вторник. Более того, на его место могут пригласить какого-нибудь несчастного дятла. Поэтому Йегер сел на мотоцикл – старую развалюху, которую дала ему Панчо, – и отправился к врачу в ближайший город, Розамонд. Всякий раз, когда мотоцикл наезжал на камешек, бок начинал болеть. В Розамонде врач сообщил пилоту, что у него сломаны два ребра, забинтовал их и посоветовал пару недель держать правую руку неподвижно и избегать любого физического напряжения или резких движений – и тогда все будет в порядке.
Во вторник Йегер встал до рассвета – сегодня ему предстояло сломать звуковой барьер, а ребра по-прежнему невыносимо болели. Пока жена везла его на летное поле, он прижимал правую руку к боку, чтобы было полегче. В день полета, на рассвете, услышать Х-1 можно было гораздо раньше, чем увидеть. Топливом для этого самолета служили спирт и кислород, превращенный в жидкость при температуре ниже ста градусов. Когда жидкий кислород подавали по шлангам в брюхо Х-1, он начинал закипать, и машина ревела и гудела, как чайник на плите. Вокруг собралось девять или десять человек – целая толпа, по понятиям Мьюрока. Они заправляли самолет, и этот зверь продолжал реветь.
