Гибель, жертва, смерть и отчаяние — тут и игра, и доля искренности, и поза, и форма существования. И все же — еще бьется рефлектирование, болезненность переживаний. Потом наступит другое время — другие черты натуры заострятся.
«НАЦИОНАЛЬНОЕ И СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ»
11 сентября 1925. У нас был сильный спор. Национальное и социалистическое!
Что сперва и что следует потом? У нас на западе этот вопрос решен. Сперва социалистическое освобождение, затем как буря грядет освобождение национальное. Проф. Вален иного мнения. Сперва национализировать рабочих. Но вопрос! Как? Гитлер колеблется между двумя точками зрения. Но он намеревается склониться в нашу сторону. Так как он молод и умеет жертвовать. Все лишь вопрос поколений. Стар или молод! Эволюция или революция! Социальная или социалистическая! Для нас выбор не труден.
14 сентября 1925. «Золотой петушок», русский балет. Прекрасные танцы и народные песни. Песня о Волге.
23 сентября 1925. Эльзе в понедельник, зайчик, чок, чок. О, твоя любимая рука. Ты, милая! Блаженная любовь… Эльзе так мила, ласкова. Делает бутерброды ногтечисткой. Ах ты, чудесная богема. Расставание! Прощай, ты милое дитя!.. Моральная депрессия!.. У меня несколько дней нервный упадок. У меня потребность в Эльзе. О, ты милая, сладостная женщина!
26 сентября 1925. В Мюнхене склока в движении. Мюнхенцы стоят мне поперек горла.
2 октября 1925. Мы теперь полностью едины со Штрассером. Я и по-человечески тоже очень с ним сблизился… Штрассер далеко не так буржуазен, как я думал поначалу… Все же в Мюнхене, по-моему, большой свинарник… Я работаю над статьей «Национал-социализм или большевизм»… Штреземан едет в Локарно продавать Германию капитализму западных стран. Жирная, сытая свинья! Зеверинг[16] запретил Гитлеру выступать в Пруссии… Называет его «иностранцем»…[17] И это республиканская свобода совести!
6 октября 1925. Отец все тот же. Хороший, благомыслящий обыватель. Порядочный мещанин.
9 октября 1925. Дюссельдорф: большой красный плакат на афишном столбе. Ленин или Гитлер! Всё коммунисты. Хотят помешать.
«ГИТЛЕР МНЕ НЕ ДОВЕРЯЕТ»
12 октября 1925. Вчера и позавчера Эльзляйн здесь. Прекрасные и мучительные часы мы здесь пережили. Внутренний конфликт между нами заостряется. Мы должны будем скоро расстаться. Мое сердце обливается кровью! Как скоро я окажусь совсем одинок… Письмо от Штрассера. Пгглер мне не доверяет. Он поносит меня. Какую боль это причиняет мне. Если он в Хамме 25 октября будет меня упрекать, я уйду. Я не могу выносить еще и это. Всем пожертвовать, и еще упреки от самого Гитлера. В Мюнхене действуют негодяи. Болваны, которые не потерпят рядом с собой человека с головой. Потому что они в его присутствии будут с легкостью распознаны как болваны. Потому — борьба против Штрассера и меня. Штрассер пишет в совершенном отчаянии.
14 октября 1925. Я дочитал книгу Гитлера до конца. С восторгом! Кто этот человек? Полуплебей, полубог! В самом деле Христос или только Иоанн?.. Хочу домой… Я научился… бесконечному презрению к каналье-человеку. Тошно! Тьфу, черт!
«ЛУЧШЕ ГИБЕЛЬ ЗАОДНО С БОЛЬШЕВИЗМОМ»
16 октября 1925. Локарно[18]. Старое надувательство. Германия уступает и продается западному капитализму. Ужасное зрелище: сыны Германии как наемники будут проливать кровь на полях Европы на службе этому капитализму. Должно быть, в «священной войне против Москвы»!.. Я теряю веру в людей!! Зачем этим народам дано христианство? Ради издевательства!
21 октября 1925. Долгая болтовня о большевизме… Я хотел бы как-нибудь съездить на пару недель в Россию для изучения. Можно бы однажды как-нибудь это обтяпать… С 1 октября 1924 по 1 октября 1925 я выступал 189 раз. Можно уже износиться.
23 октября 1925. Локарно и пакт безопасности. Одно ясно: деньги правят миром… Нас превратят в наемников капитализма в войне против России… Мы проданы. И если дело идет к концу, лучше гибель заодно с большевизмом, чем вечное рабство заодно с капитализмом.
26 октября 1925. Битва на улицах с распаленной красной сволочью. У нас 49 раненых!.. Битком набитый зал. Говорит Штрейхер. Свински. Но тем не менее устанавливается тишина. На улице бешеные схватки. Льется кровь… В Хамм Гитлер не приедет. Возвращен с прусской границы. Зеверинг, эта свинья, хочет распорядиться его арестовать… Один штурмовик провозгласил: «Мы клянемся в кровавой мести!» Стычки с полицией.
28 октября 1925. Сладостная ночь. Она так мила и добра ко мне. Я иногда причиняю ей страдания. Эта бурная, цветущая ночь. Я любим! Почему я жалуюсь! Эльзе моя добрая, красивая возлюбленная!
29 октября 1925. Я старею. Я заметил это с содроганием. Выпадают волосы, будет лысина. Но в душе я вечно останусь молодым!
Он никогда не будет ни молодым, ни зрелым. Он навсегда останется в подростковом состоянии с его нетерпимостью, тягой к насилию.
«ВОСХОДЯЩИЙ ДИКТАТОР»
6 ноября 1925. (Слушая речь Гитлера.) Прирожденный оратор. Восходящий диктатор. Поздно вечером я его жду перед его квартирой, рукопожатие.
10 ноября 1925. Я в ужасно пессимистическом настроении. Вера во внутренние силы немецкого народа иногда колеблется. И это страшные часы моей жизни… Молчи, мое сердце!
14 ноября 1925. Я выступал перед 200. Как примитивно, я мог бы сказать, как глупо. — Это, кажется, единственная в дневнике фраза такого рода. Позже он никогда так критично о себе не скажет. — Я устал, устал…
23 ноября 1925. Выступал перед 2000 коммунистов. Спокойный, деловой разговор. В конце собрания яростная перебранка. 1000 пивных кружек разбито. 150 ранено, 30 тяжело, 2 убитых… Меня травят в еврейской прессе… Я прибыл к месту сбора в Плауэн. Гитлер здесь. Моя радость велика… Как я люблю его! Какой парень!.. Небольшое собрание. По его желанию я должен выступать первым. Затем говорит он. Как ничтожен я! — с усладой уничижения восклицает Геббельс. — Он вручает мне свой портрет. С приветом Рейнской земле. Хайль Гитлер!.. Его портрет на моем столе. Если б пришлось усомниться в этом человеке, я не смог бы этого пережить. — Но переживет, не раз впадая в сомнение.
28 ноября 1925. Выступает Клара Цеткин. Остро, резко, ясно, пионерша большевизма, в жуткой ненависти… Ранним утром поднимаюсь. В поезде. Идет снег. Стенания во мне. В какого же цыгана я превратился!.. Благодарение богу! Завтра приедет Эльзе. Как я радуюсь этому! Ах, если бы у меня не было тебя при всех моих лишениях! От славы к успеху иду я навстречу гибели. Как тяжела эта жизнь!.. О, жестокий, безжалостный мир!
Он примеряет на себя маски то «модерниста», то «юного романтика», то «нового человека». И не чувствовал бы себя вровень с «модернистами», если бы, отдаваясь успеху, он не упирался всякий раз в «гибель», в «отчаяние», «самоубийство», «рок».
5 декабря 1925. Вечер одного из величайших моих успехов. Так я говорил редко. Перед 2000. Как проповедник нового будущего… Я устал как загнанная лань.
«ЖИЗНЬ ДЕРЬМО! СТРАШНОЕ ЗНАНИЕ!»
14 декабря 1925. Радио! Радио! Радио в доме! Немец забудет для радио профессию и отчизну. Радио! Новый способ обуржуазивания! Все есть дома! Идеал обывателей.
Но пройдет совсем немного времени, и эта техника будет находкой для нацистской пропаганды.
В Германии после войны я видела так называемый «народный приемник» «Volksempfanger», он был повсеместно. Его получали немцы взамен своих приемников, которые обязаны были во время войны сдать: Это была акция по пресечению слушания иностранного радио. Примитивный, небольшой, полукруглый, с зияющей впадиной, будто с распахнутым говорящим ртом, «народный приемник» был прозван немцами «Goebbelsschnause» — «морда Геббельса».
16 декабря 1925. Эльзе пишет мне отчаянное письмо-прощание. Она чувствует себя совершенно покинутой. Что я должен делать?.. Почему женщина не может всецело идти с нами? Можно ли ее воспитать? Или она вообще неполноценна? Женщины могут быть героинями только в исключительных случаях! Эльзе много думает о себе… Ах, мое сердце, успокойся! Жизнь дерьмо! Страшное знание!
21 декабря 1925. Я говорил. Меня качали… Эльзе приехала. Полна мечты и печали. Мы хотим расстаться. Она плачет и молит… Пока мы снова не обрели друг друга… На мне и женщинах лежит проклятие. Горе тем, кто тебя любит! Какая ужасная мысль! — Какой же дешевый позер!
23 декабря 1925. Я работаю весь день над всеохватывающей программой национал-социализма. И впервые замечаю теперь, как все это трудно… Я так устал. Я боюсь, что я болен… Я нервен до крайности.
