Алиенора, вне всяких сомнений, принимала самое деятельное участие в приготовлениях к походу. Просматривая собрания местных грамот, мы с удивлением отмечаем, как много пуатевинцев принимало участие в этом походе. Вероятно, причиной этого стало то, что Алиенора сама объехала личные владения. И ее пример, вероятно, был убедительным. Она сумела собрать деньги и увлечь людей. Многие гасконские и пуатевинские рыцари взяли крест, в том числе и Жоффруа де Ранкон, владелец того самого замка Тайбур, где Алиенора провела свою первую брачную ночь. Среди крестоносцев можно было увидеть многих рыцарей, чьи имена не раз всплывут в истории рядом с Алиенорой: там были Сальдебрейль де Санзе, которого она называла своим коннетаблем, Гуго де Лузиньян, Ги де Туар и множество других. Все бароны западной Франции откликнулись на призыв святого Бернарда. Вполне возможно, что среди сеньоров, составлявших свиту графа Тулузского, был и нежный поэт Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, певец «далекой любви», — в смысл этого выражения пыталось проникнуть не одно поколение комментаторов; уже в XIII в. биограф Джауфре не вполне понимал, что он имел в виду, говоря об «amor de lonh». Он предполагал, что Джауфре был влюблен в принцессу Триполитанскую. «Только из любви к ней, — говорил этот автор биографии Рюделя, — князь Блайи взял крест». Наверное, никто никогда не узнает, что именно хотел сказать трубадур, столь упорно твердивший во всех своих стихах о «далекой любви», но само выражение, со всеми различимыми в нем ностальгическими и таинственными оттенками, чудесно передает глубокое стремление, которое владело той эпохой, тягу к далеким приключениям, жажду недостижимой и непостижимой любви, желание выйти из тесных рамок ближайшего и сегодняшнего. «Amor de lonh…»
Маркабрюн также присоединил свой голос к голосам проповедников. Он сочинял прекрасные песни о крестовом походе, умудряясь и здесь своим красноречием ужалить короля Франции:
«Горе королю Людовику, из-за которого мое сердце оделось в траур», — говорил он устами юной девы, оплакивающей расставание с уходящим в крестовый поход возлюбленным, в своей, впрочем, очень красивой поэме «A la fontana del vergier». До чего же он был злопамятным, этот Маркабрюн!
Во время этих поездок по Аквитании Алиенора не раз подтверждала привилегии монастырей — несомненно, в обмен на финансовую поддержку похода. Так, мы видим, — и это первое документальное свидетельство подобного рода, — что она сделала дар аббатству Фонтевро. Крестоносцы имели обыкновение перед началом похода просить монахов и монахинь молиться за них, и при этом делали пожертвования. Жест Алиеноры, которым она накануне похода закрепила за монастырем доход от пуатевинских ярмарок в размере пятисот су, стал первым из целого ряда дарений, которыми будет отмечено в дальнейшем ее существование: каждое из важных событий ее жизни так или иначе отзовется в аббатстве Фонтевро. Возможно, в тот, первый раз она не придала этому особого значения, поскольку ее дар ничем не отличается от тех, какие получили от нее по тому же случаю Монтьернеф, аббатство Сен-Мексен, церковь Милости Божией и многие другие. Но, когда перед нами проходит вся ее жизнь, этот дар приобретает символическое значение: вскоре должно было произойти нечто для Алиеноры очень важное.
Должно быть, Алиенора и сама это чувствовала: мы видим много свидетельств того, какое большое участие она принимала в приготовлениях к этому походу; кажется, она с нетерпением и радостью ждала его начала. Несомненно, она с готовностью шла навстречу опасностям, среди которых смерть была едва ли не наименьшей; путь в Святую Землю был к тому времени устлан трупами всех тех, рыцарей или бедняков, кто вступил на него во времена первых походов, когда у неверных было отвоевано общее достояние христиан. И ни для кого не были тайной страдания, которые пришлось вытерпеть всем, кто от начала до конца проделал это паломничество с оружием в руках, — три года пути по пустыням или коварным горным ущельям, с неразлучными спутниками: голодом, жаждой и турецкими стрелами. Но их самопожертвование принесло им славу перед Богом и людьми, и нынешние паломники тоже стремились к этой небесной или земной славе, искупавшей в их глазах все непомерные страдания.
И потом, Алиенора испытала внезапную тягу к Востоку, очарованию которого поддавались почти все члены ее рода. Ее дед, веселый и циничный трубадур, в свое время взял крест и мужественно перенес все тяготы похода, который от начала до конца оказался неудачным, а потом еще нашел в себе силы, вернувшись, описать все, что ему пришлось вытерпеть, в веселых песнях. Его младший сын, дядя Алиеноры и давний товарищ по играм, — он ведь был всего на восемь лет старше ее самой, — жил в Святой Земле, где правил Антиохийским княжеством. И, наверное, перспектива встречи с ним тоже в немалой степени побуждала королеву действовать. Это должно было проявиться уже на первой стадии похода, в период подготовки к выступлению.
В самом деле, в начале 1147 г. король Людовик созвал в Этампе большую ассамблею своих главных баронов — будущих своих спутников в крестовом походе. Собрание должно было продлиться три дня, с 16 по 18 февраля: речь шла о том, чтобы, посовещавшись, как делалось всегда, выбрать путь, по которому следовало двинуться в поход. Были прочитаны письма, полученные от правителей тех земель, по которым предстояло пройти: перед тем во все концы Восточной и Центральной Европы, ко всем государям были посланы гонцы. В первую очередь надо было сделать главный выбор: идти сушей или морем?
Первое означало принять услуги византийского императора, второе — согласиться, напротив, с предложениями короля Сицилии, Рожера II.
Рожер изо всех сил старался уговорить крестоносцев остановиться у него: он не только прислал письма, но и направил с этой целью на ассамблею своих послов. Так ли уж чисты были в действительности его намерения? Рожер был нормандец, а в те времена слово «нормандец» произносили не иначе как в сопровождении эпитета «хитрый». Король Сицилии вел тогда войну с Византийской империей; и можно себе представить, какой вес, — а случае необходимости, и какую силу, — ему придавало присутствие в его портах христианского воинства, святых паломников.
Итак, еще не выступив за пределы своего королевства, французские бароны могли осознать, что в походе им придется столкнуться с людской корыстью, и доброе зерно здесь окажется перемешанным с плевелами.
Но где же теперь его искать, это доброе зерно, — не на берегах ли Босфора? Император Византии также предлагал им свои услуги. И, надо заметить, что отношения между византийцами и латинянами в последние годы существенно улучшились. Между первыми крестоносцами и Алексеем Комнином существовали трения, перешедшие затем в откровенную вражду, но с течением времени отношения стали почти что дружескими. И большую роль в этих переменах к лучшему сыграл дядя Алиеноры, Раймунд де Пуатье. Через год после того, как Раймунд вступил во владение княжеством Антиохией, он принес за него оммаж императору Иоанну Комнину, и сделал это с полного одобрения короля Иерусалима, который написал ему по этому поводу в письме, исполненном здравого смысла и справедливости: «Все мы знаем, что Антиохия до завоевания ее турками была частью Византийской империи и что требования императора, касающиеся связанных с этим городом обязательств наших предков, совершенно верны; можем ли мы противостоять правде и праву?» Это означало признать обоснованность византийских притязаний на территорию, — притязаний, с которыми предшествующие правители Антиохии — нормандец Боэмунд и его потомки — соглашаться не желали. В том же году император Иоанн Комнин торжественно вошел в сирийскую столицу и скрепил свое соглашение с Раймундом; в результате тот немедленно оказался в ссоре с королем Сицилии; но его позиция была справедливой, и к тому же отвечала наиболее священным интересам христиан. Папа не терял надежды когда-нибудь снова увидеть греков объединившимися с Римом и поощрял все, что могло положить конец прежним разногласиям; и на ассамблее в Этампе прелаты, по его просьбе, склонялись к предложению императора.
Вышло так, что приняли предложение императора. Гонцы сицилийского короля уехали раздосадованными, предрекая крестоносцам горькое разочарование и обещая им, что вскоре они узнают, чего стоит слово греков. Но Алиенора, должно быть, торжествовала. Союз ее дяди, Раймунда де Пуатье, с Византией оказался соблазнительнее сицилийских предложений.
Три месяца спустя она тронулась в путь бок о бок с мужем, окруженная той самой толпой прислужниц и в сопровождении того несметного количество возов, которые История не перестает ставить ей в упрек. Ей, конечно же, требовались ковры на каждой стоянке; множество палаток на случай каких-либо потерь или непогоды; платья, чтобы то и дело их менять; меха, чтобы не замерзнуть, и легкие покрывала, чтобы уберечься от загара; сменные седла и сбруя, и еще чаши, и кувшины, и драгоценности, и все ее уборы и украшения, и все кухонные принадлежности, да мало ли что еще. Но при этом ей было двадцать четыре года, она обладала железным здоровьем и поразительной выносливостью и могла подолгу держаться в седле.
