Хондзио сказал:
- Мы не выпускаем хунхуза из поля нашего зрения. Капитан Кавамота может подтвердить мои слова, - он кивнул в сторону третьего собеседника. - Я думаю, что звезда Чжан Цзо-лина начинает закатываться. Военные его успехи тоже не блестящи. В районе Шанхайгуаня мы вынуждены создать укрепления, чтобы не допустить в Маньчжурии драки между китайскими генералами. Не исключена возможность, что нам придется подсказать хунхузу переехать из Пекина в Мукден, а войска его разоружить.
- Что ему делать в Мукдене?! - решительно возразил капитан Кавамота. - Убрать его, и конец! Нам известно, что хунхуз тайно встречается с каким-то ловким американцем.
- Это мне больше нравится, - усмехнулся Окава. - Надо развязать себе руки, чтобы идти по императорскому пути. Япония - первое государство, созданное божественным провидением, и потому она должна господствовать над всем миром. Такова божественная миссия страны Ямато. Я говорил об этом, когда японские войска были в Сибири, и сейчас говорю об этом в Маньчжурии... Коляска императора не может объезжать гусеницу, которая переползает дорогу. Вы поняли меня, Кавамота-сан?
- Да, конечно... Но не привлечь ли нам полковника Доихара? Он сейчас в резерве генерального штаба.
- Я думаю, что это можно сделать, - медленно произнес Хондзио. Нужен рескрипт императора, чтобы Доихара получил право служить в китайских войсках.
Разговор становился все более обнаженным. Впрочем, на это, возможно, повлияла саке - обычно рисовая водка вызывает мужчин на откровенные разговоры...
Встреча в "Ямато-отеле" происходила ранней весной, а в марте высочайшим рескриптом полковник японской армии Доихара Кендези получил императорское соизволение перейти на службу в войска китайского маршала Чжан Цзо-лина. Доихара занял скромную должность адъютанта японского советника при штабе правителя трех китайских Восточных провинций генерала Нанао. До издания императорского рескрипта Доихара числился сотрудником второго, или разведывательного, отдела японского генерального штаба...
Прошло еще три месяца... Военные события осложнились. Войска Чжан Цзо-лина с боями отходили в Маньчжурию за Великую китайскую стену. Маршалу пришлось оставить древнюю столицу и переехать в Мукден - так подсказали ему в штабе Квантунской армии.
Ночью, чтобы не вызывать толков, специальный поезд маршала Чжан Цзо-лина отбыл из Пекина. На платформе пекинского вокзала маршала провожали военный советник генерал Нанао и его адъютант Доихара. Советник задерживался по неотложным делам в Пекине и рассчитывал выехать в Мукден следующим поездом. Когда сигнальные огни на последнем вагоне маршальского поезда исчезли во мраке ночи, Доихара послал телеграмму в Мукден в адрес оптового торговца зерном. В телеграмме было несколько слов:
"Отгружено три вагона бобов". Это означало - маршал Чжан Цзо-лин едет в третьем вагоне.
Как только капитан Кавамота получил эту телеграмму, он приказал действовать. Перед рассветом следующего дня все были на месте. Капитана Кавамота сопровождал капитан Удзуки и несколько минеров из двадцатого саперного батальона, вызванных сюда из Кореи. Усиленный заряд установили под мостом, на перекрестке железных дорог. Кавамота поднялся на железнодорожную насыпь и долго всматривался в сторону, откуда должен был прийти поезд. Но было еще темно, и в бинокль различались только неясные силуэты телеграфных столбов да уходящие вдаль рельсы.
Когда наступил рассвет, Кавамота услышал нарастающий грохот. Он поднял руку и так стоял с поднятой рукой, продолжая следить немигающим взглядом за поездом, который на большой скорости приближался к мосту... Вот третий вагон поравнялся с зарядом. Кавамота резко опустил руку. Тяжелый взрыв потряс тишину. Огонь, пыль, дым взметнулись в небо, и железный скрежет слился с затихающим эхом взрыва. Саперы начали отходить, но здесь вспыхнула перестрелка. Кавамота уже успел отбежать в заросли гаоляна, но должен был вернуться и приказал прекратить стрельбу.
Вскоре все собрались на дороге у грузовика. Капитан пересчитал людей - все десять в сборе. Кавамота вскочил в кабину, солдаты и капитан Удзуки - в кузов. Водитель включил скорость. Сделав большой крюк, военный грузовик въехал в город с другой стороны.
При дворе императора многим оставались неясны события, связанные с гибелью маршала Чжан Цзо-лина. Военные молчали. Однако последний член Генро1, старейший из старейших советников императора принц Сайондзи, в те дни записал в своем дневнике:
1 Императорский совет, созданный еще в царствование императора Мейдзи - в конце прошлого века.
"Это весьма странное событие. Никому этого не говорят, но не виновата ли здесь японская армия?"
Волей-неволей пришлось премьеру Танака доложить обо всем императору. В личной аудиенции он сказал, будто раздумывая, но за этим раздумьем генерал скрывал свое личное отношение к событиям.
- Что касается инцидента, - говорил он, - связанного со взрывом поезда Чжан Цзо-лина, то я подозреваю, что в армии имелось некоторое число подстрекателей. В связи с этим я сегодня отдал военному министру распоряжение произвести расследование.
Военный министр выслушал указание премьера. Невозмутимо и вежливо он ответил:
- Танака-сэнсэй2, я сделаю все, что от меня зависит...
2 Учитель. Вежливая форма обращения к старшим.
По пути из резиденции премьер-министра он заехал в генеральный штаб, взволнованный, теряющий спокойствие, сказал генералу Койсо благоразумному Койсо, как его называли:
- При дворе настроены расследовать причины гибели Чжан Цзо-лина. Премьер-министр только что сказал об этом. Он желает выглядеть ясновидцем и предполагает, что смерть маршала - дело военных.
- Он хочет быть пророком? - воскликнул Койсо. - Но, как говорит пословица: предсказатель сам никогда не знает своей судьбы!
- Я тоже так думаю, - сказал военный министр. - Не возомнил ли он себя гусеницей, которую должен объезжать экипаж...
- Истинные самураи, прославляющие родину, заслуживают всяческой похвалы, - добавил Койсо. - Надо сделать все, чтобы расследование не состоялось.
Премьер Танака оказался между двух огней. Его противники поспешили воспользоваться сложившейся обстановкой.
ПРЕМЬЕР ТАНАКА
Он был хорошим надежным слугой, но у него не было имени... Когда хозяевам требовалось позвать своего слугу, они ударяли в ладоши или восклицали: "Хей!" И это восклицание вскоре сделалось его именем.
Хей жил в семье Гиити Танака много лет, к нему привыкли, так же как к попугаю, сидевшему на металлической жердочке возле окна. Однако, в отличие от попугая, с его ядовито красно-зеленым оперением, Хей был совершенно бесцветен. Он носил чесучовую курточку с маленьким стоячим воротником, такие же кремово-серые широкие штаны и мягкие туфли. Хей никому не докучал своим присутствием, он бесшумной тенью появлялся мгновенно, по первому зову, сопровождая свое появление сдержанно вежливым кивком головы. Казалось, Хей постоянно дежурит за ширмой и только того и ждет, чтобы его позвали.
Его лицо, тщательно выбритая голова и тонкие руки были коричнево-желтого цвета, будто долго варились в бобовом соусе. Никто не знал возраста Хея, так же как не знали прошлого безотказного и преданного слуги. Конечно, раньше у Хея было имя, но его давно забыли, так же как забыли и то, что он когда-то жил на Формозе.
Глава семейства Гиити Танака в минуты снисходительно-добродушного настроения сравнивал Хея с бонсай - изящной карликовой сосной, украшавшей гостиную. У деревца был коричнево-соевый ствол, застывший во времени. В дом Танака бонсай перешло от деда и десятки лет оставалось все таким же миниатюрным, живым, но закаменевшим.
Хей исправно убирал дом, поддерживая идеальную чистоту, стирал, подавал к столу, иногда готовил, с любовью копался в декоративном саду и, конечно, содержал в должном порядке изящное маленькое строение в глубине сада, в тени больших криптомерий. Сюда от дома вел легкий, крытый помост, чуть приподнятый над землей, чтобы в ненастную погоду не замочить ноги. Уборная эта, стоявшая под сенью малахитовой зелени, была предметом гордости Гиити Танака, но именно этому строению суждено было стать источником огорчений и государственных неприятностей для владельца загородной резиденции, японского премьер-министра.
Хозяин дома Гиити Танака происходил из древнего самурайского рода и во всем хранил приверженность к прошлому, стараясь приумножать славу воинственных предков, алтарь которых был самым священным местом в загородном доме семейства Танака. Отставной генерал превыше всего в жизни ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал.
Танака с гордостью припоминал, что первый иероглиф, который ему показал покойный отец, был иероглиф "бу", обозначавший "оружие". Из множества иероглифов, существующих в японской письменности, именно этот воинственный иероглиф "бу" стал первым, который маленький Гиити научился вычерчивать неуверенной детской рукой. Такова традиция в семье самураев Танака.
