Поиски мои продолжались, ровно как и упреки в неуступчивости и уговоры позволить наконец мне найти ее. Она же отвечала, что сама никак не может отыскать меня в этой темноте. Комната была не так уж велика, и в конце концов я просто взбесился от сознания собственного бессилия. И вот, мне это надоело, я опустился на стул и принялся пересказывать историю Руджеро, когда Анжелика*, воспользовавшись волшебным кольцом, отданным ей простодушным рыцарем, исчезла.
И говоря так, ловил он свою фортуну, И уподобясь слепому, напрасно протягивал руки. О сколько раз сжимал он в своих объятьях Лишь пустоту вместо стана подруги!
Анжела не знала Ариосто, но Нанетта перечитывала его не единожды. Она вступилась за Анжелику и обвиняла простодушного Руджеро; окажись тот несообразительней, он никогда бы не отдал кольца кокетке. Рассуждения Нанетты меня восхитили, но я был еще слишком новичок, чтобы догадаться отнести их на собственный счет.
Мне оставался только час, и я провел его в бесплодных попытках уговорить Анжелу сесть возле меня. Какие муки перенесла моя душа, читатель, не бывавший в подобных положениях, вряд ли сможет представить. Исчерпав все разумные доводы, я перешел к мольбам и наконец к слезам. Все было напрасно, и постепенно чувство, владевшее мной, — а его можно назвать благородным негодованием — возвысилось до праведного гнева. Я был готов отколотить это чудовище недоступности, мучившее меня так жестоко целых пять часов кряду, да ведь вокруг меня был непроглядный мрак! Я обрушил на ее голову все проклятия, которые отвергнутой любви внушает разъяренный рассудок. Я говорил ей, что вместо любви я испытываю к ней теперь ненависть, и закончил предупреждением остерегаться меня, ибо я убью ее, как только она станет доступной моему взгляду.
Мои инвективы прекратились при первых лучах рассвета. Как только я услышал скрип тяжелого ключа, которым г-жа Орио отмыкала дверь, чтобы нести свою душу на покаяние, я надел плащ, взял шляпу и собрался уходить. Но как изобразить мое горестное недоумение (может быть, растерянность), когда, обернувшись для прощального взгляда, я увидел, что все три юные особы плачут в три ручья. Пристыженный, отчаявшийся, я чуть было не убил себя в эту мшгуту. Я вернулся в комнату, опустился на стул и, молча размышляя о своей грубости, упрекал себя за слезы, вызванные мною у этих прелестных созданий. Слезы пришли мне на помощь, я разрыдался. Нанетта подошла ко мне и сказала, что тетушка скоро возвратится; я отер слезы и, пряча взгляд, поспешно покинул свой ночлег и, придя домой, бросился на кровать, но заснуть не мог…
Положив не бывать больше у г-жи Орио я посвятил свои дни разработке тезы по метафизике, а затем отправился в Падую готовиться к испытаниям на получение звания доктора. Вернувшись в Венецию, я получил послание от г-на Роза, в котором он от имени г-жи Орио приглашал меня прийти к ней. Уверенный, что на этот раз там не окажется Анжелы, я отправился в тот же вечер. Воспоминания об ужасной ночи несколько смущали меня даже через два месяца, но встретившие меня прелестные сестры сразу же развеяли мое смущение своей веселостью. Для г-жи Орио моя теза и мой докторат служили веским оправданием долгого отсутствия, а в остальном ей нечего было на меня жаловаться.
Уходя, я получил от Нанетты конверт, в котором было письмо от Анжелы. Вот оно: «Если вы решитесь провести со мной еще одну ночь, вы не пожалеете, потому что я вас люблю…»
А вот письмо умницы Нанетты:
«Когда мы надоумили г-на Роза послать вам приглашение, я приготовила это письмо, чтоб вы знали: Анжела в отчаяньи, что потеряла вас. Та ночь, ничего не скажешь, была ужасной, но, по-моему, это не причина прекратить знакомство хотя бы с нашей тетушкой. Если вы по-прежнему любите Анжелу, советую вам рискнуть еще на одну ночь. Она сумеет оправдаться, и вы останетесь довольны. Соглашайтесь же. Прощайте».
Эти письма обрадовали меня чрезвычайно: как приятно было бы отплатить Анжеле полнейшим равнодушием! В первый же праздничный день я помчался к моим дамам, запасшись двумя бутылками кипрского и копченым языком. К моему удивлению, я не застал там своей обидчицы. Нанетта, умело переведя разговор на нее, сообщила, что она сможет прийти только к ужину. Помня о верхнем этаже, я поблагодарил г-жу Орио и откланялся в ту минуту, когда они собрались садиться за стол, и, разумеется, очутился в условленном месте. Страстная жажда мести владела мной полностью.
Прошло три четверти часа, я услышал, как запирается дверь на улицу, и вскоре передо мной предстали Нанетта и Мартон.
— А где же Анжела? — спросил я Нанетту.
— Так случилось, что она не смогла ни прийти, ни предупредить нас. Но ей должно быть известно, что вы здесь.
— Она думает, что поймала меня, а на самом деле я ее и не ждал вовсе. Ну вот, теперь вы ее узнали: она смеется надо мной, она радуется. Она использовала вас, чтобы заманить меня в ловушку, но ей повезло: если бы она явилась, то это я посмеялся бы над нею.
— О, вот в это позвольте не поверить.
— Придется поверить, прекрасная Нанетта, и доказательством будет та славная ночка, которую мы проведем без нее.
— Это значит, что вы как умный человек умеете приспособиться и в худшем случае; ну что ж, вы ложитесь здесь, а мы ляжем на диване в другой комнате.
— Помешать вам я, конечно, не могу, но вы со мной играете скверную шутку. Впрочем, я все равно спать не буду.
— Как! У вас хватит сил провести с нами бессонные семь часов? Хотя я знаю, что когда вы утомитесь болтать, вы все равно уснете.
— Посмотрим. А пока вот провизия. Неужели вы будете так жестоки, что мне придется ужинать в одиночестве? Есть ли у вас хлеб?
— О нет, мы не будем жестокими, мы поужинаем во второй раз.
— Вот в кого я должен был влюбиться, в вас! А правда, милая Нанетта, если бы я был в вас влюблен, как был влюблен в Анжелу, вы так ж плохо обошлись бы со мной?
— Вы думаете, что можно задавать такие вопросы? Это вопрос фата. Все, что я могу вам сказать, так это то, что я ничего не могу сказать.
Они быстрехонько накрыли стол на три куверта, принесли хлеба, пармезану, воды, все это с шутками, со смешками, и мы приступили к трапезе. Непривычное для них кипрское быстро ударило им в голову, и легкое опьянение украсило их еще больше. Я был поражен: как же я не разглядел раньше все их достоинства. После нашего импровизированного ужина я, сидя между двумя сестрами и поцеловав у каждой из них руку, спросил, считают ли они меня своим истинным другом и как они относятся к поведению Анжелы со мной в ту ночь? Обе они в один голос воскликнули, что им было жалко меня до слез.
— Тогда, — подхватил я, — пусть я буду для вас нежным братом, а вы моими милыми сестрами. Обменяемся залогами чистоты наших сердец и поклянемся в вечной верности.
В первом моем поцелуе не было ничего ни от поцелуя влюбленного, ни от поцелуя ловкого соблазнителя. Да и они, как мне было поведано несколько дней спустя, отнеслись к нему только как к проявлению братниной нежности. Но, невинные вначале, поцелуи становились жарче и жарче, кровь быстрее побежала по нашим жилам, хотя никто из нас не ожидал, что все примет серьезный оборот. Сестры выбежали в соседнюю комнату. Бездумно, без всяких романтических затей втянувшись в это дело, я, единственный из нас троих, должен был теперь задуматься. Не приходилось удивляться, что пламя этих поцелуев обожгло мою душу и я вдруг почувствовал себя без ума от этих очаровательных особ: обе они были куда красивее Анжелы, Нанетта к тому же превосходила ее умом, а Мартов характером, бесхитростным и наивным. Но это были порядочные барышни из благородного семейства и случайность, бросившая их в мои объятья, не должна была обернуться для них роковой случайностью. Я не был настолько самонадеян, чтобы решить, что они вдруг полюбили меня, но вполне допускал, что наши поцелуи подействовали на них так же, как и на меня, и в этих обстоятельствах при помощи разных хитростей и незнакомых им уловок мне не составит труда добиться от них некоторой снисходительности, а потом и более решительных уступок. Эта мысль привела меня в ужас, и я строго-настрого положил себе не преступать границ приличия, не сомневаясь, что у меня станет сил блюсти этот запрет.
Они возвратились. Безмятежное спокойствие и удовлетворенность, написанные на их лицах, окрасили и мои чувства в те же цвета, и я решил не подставлять себя больше под огонь их поцелуев.
Снова заговорили об Анжеле. Я сказал, что-мне незачем ее видеть, ибо я убежден, что она не любит меня.
— Она вас любит, — возразила простушка Мартон. — И я это точно знаю; но если вы не намерены на ней жениться, вам придется порвать с ней окончательно: она решила не позволять вам даже одного поцелуя, а не то чтобы стать вашей любовницей. Так что вы или расставайтесь с нею, или приготовьтесь к тому, что не получите от нее и самой малой малости.
