Проблемы, затронутые в личном письме Александра I, волновали не только его родственников, но и всех мыслящих людей России. Как показывает критическая позиция Н.М. Карамзина, примерно так мыслили и понимали ситуацию многие представители русской образованной элиты. Можно привести его мнение, выраженное в 1811 г., в котором он поднимал те же вопросы: «Пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой империи, можем ли мы надеется на искренность его дружбы? Обманем ли Наполеона? Сила вещей неодолима. Он знает, что мы внутренне ненавидим его, ибо боимся; он видел усердие в последней войне австрийской, более нежели сомнительное»{48}. Раздражительный консерватор и историк Карамзин, в отличие от императора, мог разрешать себе называть вещи своими именами и даже затрагивать моральный аспект и справедливо оценивать его не в пользу России. Достаточно откровенно и критично о политике Наполеона по «расширению своего владычества до конца Европы» могли себе позволить высказаться и многие русские сановники. Например, в декабре 1807 г. в письме к Александру I только что назначенный послом в Париж генерал граф П.А. Толстой, как старый солдат, честно и без дипломатических уверток оценивал французского императора не как друга, а как врага России: «Надежда восстановить с сим правительством долговременный и основательный мир есть обман, коим ослепляются слабые умы, не чувствующие в себе никакой силы сопротивления, теряя тем время и самые способы приуготовить себя к обороне»{49}. Генерал очень высоко оценивал гениальные способности и колоссальную энергию Наполеона, поэтому постоянно предупреждал об угрожающей России будущей опасности, предугадывал многие шаги французского императора и предлагал деятельно готовиться к войне.
Необходимо учитывать, что Тильзитский договор был встречен в России неодобрительно и порицался, породил скрытую (пассивную) оппозиционность не только в общественных кругах, но даже в среде высшей бюрократии. Желчный мемуарист Ф.Ф. Вигель, возможно сгущая краски, так характеризовал царившие в обществе настроения: «От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата, все, повинуясь, роптало от негодования»{50}. К чувству небывалого унижения от Тильзитского мира присоединялись материальные последствия от войн и проведения континентальной блокады. Все это только усиливало недовольство в разных социальных слоях, в первую очередь в дворянской среде. Ситуацию с общественным мнением отлично осознавали даже творцы Тильзита с русской стороны. Так один из сановников, разрабатывавший и подписавший договор о союзе, князь А.Б. Куракин, самый подходящий кандидат на пост российского посла в Париже, в 1807 г. отклонил предложение сразу занять это место (занял его лишь в ноябре 1808 г.). Он объяснил, что «слишком стар, чтобы подвергнуть себя ложным толкованиям, которые люди противоположной системы в Петербурге не преминули бы дать всем моим действиям»{51}.
Великая Екатерина Павловна. Гравюра неизвестного художника с оригинала Ж. Б. Шабе. 1810-е годы ГИМ Сегодня историки не располагают вполне достоверными данными и вескими аргументами в пользу того, что в недрах правящего класса, как встарь в XVIII столетии, зрели замыслы по свержению Александра I. Например, в донесениях иностранных дипломатов из Петербурга имелись намеки, предположения и догадки о происках светской оппозиции и о заговоре в пользу умной и честолюбивой великой княжны Екатерины Павловны («тверской полубогини») или вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Они перемежались свидетельствами о недовольстве дворянства правительственной политикой. Англичане же перед разрывом отношений в конце 1807 г. прямо заявили русскому представителю М.А. Алопеусу, что, по их сведениям, в Петербурге составлен заговор против Александра I{52}. В противовес этому неизвестный французский дипломат составил записку в 1808 г., в которой утверждал, что российский монарх постоянно подвергается опасностям: «Он может в определенный момент стать жертвой благих намерений, если английское министерство сочтет необходимым произвести в С-Петербурге кровавую революцию, подобную тем, какие не раз происходили в России за последние полвека»{53}.[54] Общая молва выдвигала на передний план в первую очередь Екатерину Павловну, поскольку, по мнению С.К. Богоявленского, в аристократических слоях общества полагали, что «заменить Александра одним из братьев нельзя — они более солдаты, чем правители, императрица-мать неспособна к правлению, и только вел. кн. Екатерина Павловна способна восстановить славное прошлое»{54}. Но ей все же не суждено было войти в русскую историю под именем императрицы Екатерины III. Сделанный на основании косвенных и второстепенных источников, вывод о реальном существовании тогда заговора в ее пользу был бы преждевременным{55}. Правда, весьма сведущий знаток тогдашних петербургских настроений Ж. де Местр прямо писал в своих письмах, что «многие уповают лишь на азиатское средство», но сам автор не верил в то, что подобное возможно. Мало того, комментируя получение поста военного министра А.А. Аракчеевым в 1808 г., он точно назвал одной из причин этого назначения стремление Александра I обеспечить прочный тыл. Поскольку император не мог не видеть «происходящего брожения», то в противовес дворянской оппозиции «он заготовил на всякий случай первосортное пугало»{56}.
А.И. Горчаков.Художник В. Тропинин. 1810-е годы Государственный Эрмитаж Но, бесспорно, Александр I явно рисковал и мог в результате потерять всякое доверие русского дворянства[55]. Ведь, многие, даже не отставные, а высокопоставленные сановники, находившиеся на государственной службе, неофициально позволяли себе критические высказывания как по поводу самой Тильзитской системы, так и в адрес союзника России — Наполеона. Иногда это проявлялось в поступках и действиях второго эшелона управления во властных структурах Российской империи. Яркий пример этого — дело племянника знаменитого А.В. Суворова генерал-лейтенанта А.И. Горчакова (начальника 18-й пехотной дивизии). В 1809 г. он, находясь в Галиции в составе русских войск, направленных против Австрии, вступил в переписку с австрийским главнокомандующим эрцгерцогом Фердинандом. В письме он выразил уверенность, что в будущем «с нетерпением» ожидает времени, когда на поле чести русские присоединятся к австрийцам. Его послание было перехвачено и попало к наполеоновским войскам. Разразился скандал — вместо ведения боевых действий, родственник Суворова мечтал «соединиться» с противником[56]. Генерала, конечно же, сначала арестовали, а потом быстро по суду уволили со службы{57}. Но сам факт был весьма показателен и свидетельствовал о том, что в армии и обществе по-прежнему господствовал стойкий антинаполеоновский настрой. Кроме того, в армейских кругах стали вновь созревать резко набиравшие силу идеи реванша и отмщения французам за поражения русских войск в 1805 и 1807 гг. Особенно это было характерно в среде военной молодежи. Интересен и показателен тот факт, что властные структуры в период франко-русского союза, если и не поощряли, то и активно не пресекали антифранцузские настроения[57].
Нельзя не отметить в это время и такого явления в Европе, как резкий рост национализма, в первую очередь в Северной Германии. Это была ответная реакция на французское господство. Россию этот процесс также не обошел стороной. То, что можно охарактеризовать как патриотический дух, стало обычным для дворянского общества и распространилось на другие социальные слои. Русское дворянство тогда являлось и культурной элитой страны. Интеллектуалы-консерваторы стали идеологами консервативного патриотизма (или консервативного традиционализма) с ярко выраженной антифранцузской направленностью. Именно в этот период начинается и
борьба с французским воспитанием и галломанией, которая сводилась не только к искоренению французского языка из повседневной речи дворян, но и распространялась вплоть до политических мнений и пристрастий. Это выразилось и в появлении подчеркнуто русских литературных кружков и периодических журналов. В обществе стало входить в моду все русское и отрицалось все иностранное, то есть в первую очередь — французское.
Н.М. Карамзин. Художник Л. Венецианов. 1828 г. На тильзитский период пришлось проведение в России некоторых важных реформ как в военной сфере, так и по гражданской части. Если военные преобразования, выдержанные в профранцузском духе (в русской истории можно найти много примеров, когда власти успешно заимствовали очень многое у своих противников), не подвергались критике, то робкое реформирование государственного аппарата и новые правила для чиновников были с осуждением встречены дворянством. Все нововведения связывались в обществе с личностью «безродного» М.М. Сперанского. Его деятельность сразу же нашла массу противников, которые усматривали в ней опасность революции, а его самого стали обвинять в предательстве в пользу Наполеона. Самым известным критиком стал талантливый литератор и историк Н.М. Карамзин, выступивший с «Запиской о древней и новой России», в которой в реализации идеи представительной монархии обосновывал угрозу незыблемости самодержавия, как наиболее подходящей и исторически сложившейся формы правления (манифест русского политического консерватизма). Карамзин в концентрированном виде выразил мнение дворянской консервативной оппозиции против проведения либеральных реформ и призывал полностью отказаться от каких-либо нововведений[58]. Собственно, из запланированных реформ удалось воплотить в жизнь лишь идею создания Государственного Совета (1 января 1810 года). Проект разрабатывался в условиях почти секретных. Но к 1812 голу положение Сперанского стало шатким.
