"...Борьба против церкви, стремление к разрушению основ цивилизации таков лозунг радикализма, властвующего над правительством". Обердипломат, конечно, перегнул: не столь уж силен был этот радикализм буржуа, и не столь уж возобладал он над правящей группой, выдвинувшей из своей среды таких экзекуторов, как Тьер, таких генералов от авантюры, как Кавеньяк и Буланже, таких адвокатов от зоологического шовинизма, как Клемансо и Пуанкаре. Но немецкому слуге русского царя и подобные фигуры кажутся слишком неблагонадежными. Он восклицает: "Бог знает, не было ли бы для нас лучше понемногу изменить свою тактику?.. Столкновение между этими двумя нациями (то есть между немцами и французами) было бы ужасно, но, быть может, закончилось бы победой над разрушительными элементами, развивающимися внутри каждой из них и угрожающими всему цивилизованному обществу в целом". Задумано, что и говорить, хитроумно: одолеть радикальных супостатов через войну, то есть через "столкновение между двумя нациями", хотя бы и "ужасное", - зато была бы спасена цивилизация, кристальным олицетворением которой были Вильгельм II и его "русский кузен". И вывод Ламздорфа: "Наше дело сторона. Вместо того, чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с ними (немцами) о нашем нейтралитете... После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой". Какие у кого потом останутся дела - это уже предвещала деятельность того же аналитика и его коллег по ведомству: Россия займется постепенной выдачей Германии своих рынков и сырьевых ресурсов (см. торговый договор 1894 года), а затем, по возможности, и жизненного пространства; Германия же под угрозой применения оружия будет "устраивать свои дела", принимая одну уступку и тут же требуя следующей.
Впрочем, это были детали. Возвышенная идея требует жертв. В крестовом походе на крамолу и бунтующую чернь должны соединить свои усилия, закрыв глаза на текущие взаимные расчеты, и царь, и кайзер, и даже французские адвокаты, которые поблагонадежней. Даром что республиканцы: в дело защиты монархического начала на европейском континенте и они, при подходящих условиях, могут внести свой вклад. На то и союзники: назвался груздем полезай в кузов.
И впрямь: такое взаимодействие от времени до времени практически демонстрировалось перед Европой и миром. Оно действительно шло дальше слов. В тех случаях, когда страх перед народными движениями застилал правителям империй взор на все остальное, их солидарность проявлялась не только в обмене дипломатическими нотами типа тех, которые столь изящно писали в своих министерствах Вильгельм фон Шен (Берлин), Алоиз фон Эренталь (Вена) и В. Н. фон Ламздорф (Петербург), а и кое в чем более действенном. Практика такого рода иллюстрируется серией совместных карательных и усмирительных акций, имевших место в разных концах европейского континента в конце девятнадцатого - начале двадцатого века. Такова была, например, объединенная германо русско - французская операция подавления освободительного движения на Пиренеях; ее результатом было спасение тронов португальского и испанского.
Вознаградили себя участники операции неодинаково. Александру III досталось удовольствие сознавать, что и в юго-западном углу Европы восторжествовал его девиз "тащить и не пущать". Кайзеру удалось востребовать с подзащитных более реальное возмещение: ряд концессий, анклавов и военно-морских баз в Анголе, Мозамбике, на Мадейре и в других колониальных районах. Германский флот получил в португальских колониях базы. Впрочем, услуга, оказанная царем и кайзером лиссабонскому двору, оказалась достаточно эфемерной. Торжество усмирителей было кратковременным. С начала века Португалию вновь сотрясают народные волнения. Симпатии к республиканцам захватывают армию и флот. Король устанавливает жестокую диктатуру. 1 февраля 1908 года Карлос I и престолонаследник Луи-Филипп погибли на улице в Лиссабоне от взрыва бомбы, брошенной в экипаж. По этому поводу Лерин писал в статье ":0 происшествии с королем португальским": "Мы жалеем о том, что в происшествии с королем португальским явно виден еще элемент заговорщического, т. е. бессильного, в существе своем не достигающего цели, террора... До сих пор в Португалии удалось только напугать монархию убийством двух монархов, а не уничтожить монархию". Ленин выражал убеждение, что "республиканское движение в Португалии поднимется еще выше". (Соч., том XVI, стр. 441). Это предвидение было подтверждено дальнейшим ходом событий.
С некоторым запозданием Бурбоны-Анжу, инициаторы интервенции в Португалии, засвидетельствовали свою признательность династии Романовых после ее крушения. В 1917 году, когда Николай уже сидел под стражей в Тобольске, Альфонс XIII официально сообщил Временному правительству о своей готовности предоставить царской семье убежище в Испании.
ПО КОМ ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА
Только что вылупившийся из яйца птенец-кукулюс первым долгом выбрасывает из гнезда сводных братьев и сестер, чтобы они не мешали ему пожирать все, что попадает в гнездо. В чужом гнезде кукулюс чувствует себя как дома.
Из старинного школьного учебника
ТОЛЬКО ЧЕТВЕРО - ИЛИ ЧУТЬ ПОБОЛЕЕ?
В креслах, придвинутых вплотную к письменному столу, в призрачном свете настольной лампы бароны казались Мирбаху "пришельцами из недавнего и далекого прошлого, которое, по-видимому, растаяло навсегда вместе с Петербургом" (1). Они такими пришельцами и были, только не из Петербурга вообще - великого и немеркнущего, каким он всегда был и вечно пребудет, - а из его действительно канувшей в прошлое прусско-аристократической элиты.
А была ли таковая? Георг Шредер отказывается видеть следы какого-нибудь иностранного засилья в России, тем более какого-нибудь "таинственного или злонамеренного немецкого влияния в русских верхах". Нет, этого не было.
Вообще-то, оговаривается Георг Шредер, немецкое проникновение в Россию в какой-то степени происходило, но оно было аккуратное, культурное, для русских полезное. Зерна более высокой культуры, пришедшей из Швабии и Бранденбурга, пали на бедную славянскую почву, обогатив и оплодотворив ее. За что и сегодня, чем браниться, сказали бы спасибо. Ездили, например, в Россию "немецкие офицеры и врачи, позднее предприниматели и техники" (2). Обменивались обе страны студентами и ремесленниками. "В 1913 году, вспоминает г-н Шредер, - только в Москве проживали тридцать тысяч немцев. В том же году шесть тысяч русских студентов учились в высших учебных заведениях Германии". И все это были контакты народные, обмены в низах, чинно-благородно. Мешаться же в дела русских, лезть куда-то в их управление - ни-ни. Если что-нибудь в таком роде говорили или поныне говорят, это, по мнению другого западногерманского автора, Норберта Реша, одни фантазии. Почитайте, призывает господин Реш, мемуары хотя бы такой почтенной свидетельницы, как Татьяна Мельник-Боткина, "дочь погибшего в Екатеринбурге лейб-медика",- разве не постаралась и она, как и многие другие "белые авторы", опровергнуть миф о якобы влиявшем на внешнюю и внутреннюю политику царизма и на обстановку во дворце "предательском германофильстве"?
Названная дама и в самом деле уверяла: "Слух о германофильстве двора распространялся злыми языками. Оснований для него не было никаких. Все кричали: подумайте, она (царица) - немка, она окружила себя немцами, как Фредерике, Бенкендорф, Дрентельн, Грюнвальд... Никто не постарался проверить, немцы ли или германофилы граф Фредерике или граф Бенкендорф" (3). Предполагается, что мемуаристка это обстоятельство проверила. Что же показала проверка? "Бенкендорф, католик, к тому же говоривший плохо по-русски, действительно был прибалтийский немец". Но был он обер-гофмаршалом, то есть исполнял функцию, к политике отношения не имевшую; если бы он и пытался влиять, "результаты были бы самые благородные, так как он был человеком ума и благородства". Следующая рекомендация дана Грюнвальду:
"Действительно, при первом взгляде на него можно было догадаться о его происхождении: полный, со снежнобелыми усами на грубом, красном лице, он в своей фуражке прусского образца ходил по Садовой прусским шагом... По-русски говорил непростительно плохо". Но: "по его посту это никого не могло смущать... К политике Грюнвальд имел еще меньше касательства, чем Бенкендорф; он заведовал конюшенной частью, дело свое знал в совершенстве, был строг и требователен, почему конюшни были при нем в большой исправности; сам же он появлялся во дворце только на парадных завтраках и обедах". Третьего деятеля, Дрентельна, лейб-докторова дочь обошла осторожным молчанием. Что касается четвертого, она решилась на легкое полупризнание: "Единственным, кто мог влиять на политику, был министр двора граф Фредерике". Однако - это ли не довод? - "для таких попыток он был уже слишком стар".
