Поначалу Артемий держался уверенно и даже вызывающе, дерзил следователям, вел посторонние разговоры — «плодил много лишнего». Уезжая домой после первого допроса, раздраженно бросил Ушакову: «Кончайте скорее!» Он полагал, что дело начато из-за «петергофского письма», и на предложенные по его содержанию пункты отвечал уверенно. После того как зачитали на допросе 5-й пункт обвинения, Волынский возмущенно говорит, что «ведь в письме у него всего четыре пункта!». Он еще не знал содержания последующих пунктов, а когда следователи их прочли, они не узнали гордого кабинет-министра — он, как свидетельствует протокол допроса, повалился на пол и стал просить пощады.
Волынский явно струсил, он вдруг понял, что против него начато большое дело, ибо от него стали требовать ответов об инциденте с Тредиаковский и обвинять «в оскорблении чести Е.и.в.». Артемий начинает путаться в ответах, клянется в преданности престолу, даже плачет и снова встает на колени. Генерал Чернышев, член комиссии, бросает ему: «Все у тебя по-плутовски», на что Волынский отвечает: «Не делай со мной сурово, ты сам горячий, дьявол меня затмил, простите». Он кается, признает, что «петергофское письмо» писал «по злобе, думал, что ума высок и писать горазд»42.
А в это время Кубанец — довольно близкий Волынскому человек, — напуганный угрозой пытки, писал и писал свои доносы. Материалы следствия говорят, что он вставал даже по ночам и, вспомнив какой-то компрометирующий его хозяина факт, просил бумагу и перо. Всего он написал 14 (!) доносов, читая которые ясно видишь всю степень человеческого падения, гнусности и грязи. Татарчонок, некогда подобранный астраханским губернатором, он стал первым человеком в его доме, заведуя всем хозяйством (Волынский был вдов).
Из писаний Кубанца Бирон и Остерман узнали о собраниях-вечеринках, о чтении каких-то книг, о сочиненном Волынским некоем «Генеральном проекте» переустройства государства. 20 апреля Артемия Петровича привезли в Петропавловскую крепость, начались аресты его приятелей — конфидентов (так называли тех, кто вел тайные, конфиденциальные беседы).
И надо отдать должное Артемию Петровичу — в его дом на Мойке (ныне то место, где была усадьба, обозначено как Волынский переулок) в 1739-м — начале 1740 года съезжались весьма достойные, умнейшие люди. Наиболее близкими друзьями Волынского были обер-штер-кригс-комиссар, а раньше — прекрасный моряк, гидрограф и картограф, Федор Соймонов, коллежский советник Андрей Хрущов, упомянутый выше кабинет-секретарь Иван Эйхлер, архитектор Петр Еропкин, президент Коммерц-коллегии Платон Мусин-Пушкин, секретарь Коллегии иностранных дел И. де ля Суда. Они не составляли никакой особой группы, секты, но в их присутствии Волынский был наиболее откровенен. С ними он советовался о своем проекте, читал отдельные части, и вообще его хлебосольный холостяцкий дом был открыт широко. Когда начались аресты по делу Волынского, у многих русских вельмож задрожали поджилки, ибо они частенько бывали на вечеринках кабинет-министра и тогда, вероятно, считали для себя за честь быть на них приглашенными. Теперь же, когда от бумаг следователей запахло заговором, они, вероятно, жалели о том, что дружили с Волынским: аресты охватывали все больший и больший круг знакомых опального вельможи.
Между Остерманом, который фактически взял следствие в свои руки, и Бироном установились четкие деловые отношения: Остерман писал о том, какие для дальнейших допросов нужны именные указы, а Бирон в тот же день получал подпись Анны под ними. Надо сказать, что Анна, поначалу неохотно согласилась на отстранение Волынского от дел и привлечение его к следствию, но постепенно вошла во вкус розыска и даже собственноручно написала допросные «пункты» по его делу. Нельзя не отметить, что эти вопросы довольно серьезны и основательны, хотя грамотность царицы, скажем прямо, посредственная: «Допросить: 1. Не сведом ли он от премены владенья, перва или после смерти государя Петра Второва, когда хотели самодержавство совсем отставить; 2. Што он знал от новых прожектов, как вперот Русскому государству; 3. Сколка он сам в евтом деле трудился и работал и прожект довал, и с кем он переписывался и словесно говаривал об етом деле; 4. Кто больше про эти прожекты ведал и с кем саветовал; 5. Кто у нево был перевотчик в евтом деле как писменно, так и словесно; 6. И еще ево все письма и кон-центы (выписки. — Е. Α.), что касаэтца до евтова дела и не исотрал ли их в какое время»43.
Регулярные доклады Ушакова явно принесли пользу Анне — мыслит она как опытный следователь Тайной канцелярии.
Дело приобрело отчетливо политический характер, о «петергофском письме» уже давно забыли. Волынского спрашивали о «противузаконных проектах», о дерзких речах в отношении Анны и Бирона, о составлении им родословного древа и его замыслах захватить с помощью заговора российский престол.
С 7 мая начались пытки Волынского и его конфидентов… По-разному проявили себя в пыточной камере друзья Артемия. С большим достоинством и мужеством вели себя Мусин-Пушкин, Соймонов, Эйхлер. Любопытная метаморфоза произошла с самим Волынским. Когда начались пытки, он разительно изменился: прекратились унизительные стояния на коленях, исчезли слезы с глаз. Перед лицом смерти Артемий Петрович выказал волевой характер. Он прекрасно знал истинные пружины розыска и сам, как участник подобных судилищ, понимал полную безнадежность просьб, жалоб и стенаний.
И он решил умереть достойно. По крайней мере, материалы следствия и описание казни говорят, что больше Артемий Петрович не устраивал истерик, не тащил в могилу невинных людей, стремился выгородить конфидентов и взять всю вину на себя.
Зато дрогнул Петр Еропкин. Он начал, подобно Кубанцу, писать оправдательные записки-доносы, и его подробные показания о генеалогическом древе рода Волынских стали главным основанием в обвинении Волынского в заговоре с целью захвата престола — страшнейшем государственном преступлении.
Постепенно для Остермана и Бирона все проясняется: налицо свидетельства о недоброжелательных отзывах кабинет-министра об Анне, Бироне, всей системе власти. Остается невыясненным вопрос о том, чего же хотел Волынский. Он, несмотря на пытки, молчал, молчали и главные конфиденты, показания других подследственных крайне путаны. И опять на помощь следствию приходит Кубанец. Он пишет «дополнения» к своим показаниям, в которых, по подсказке слeдoвaтeлeй, доносит о том, что Волынский хотел стать самодержцем, именно для этого втайне писал проект, «ласкал» гвардейцев. Потом вдруг Кубанец начинает давать показания о том, что Волынский якобы хотел установить в России дворянскую республику, подобную польской.
Целые дни посвящены допросам о «Генеральном проекте», который писал Волынский и обсуждал со своими конфидентами и другими, гостями по вечерам. Проект не сохранился, но его основные положения известны из допросов. «Генеральный проект» начинался исторической частью (Волынский общался с В. Н. Татищевым, имел свою неплохую библиотеку). Сжатый исторический очерк проекта весьма негативно оценивал историю России под тем углом зрения, что в ее прошлом было много случаев, которые «не допускали внутренние государственные дела порядочно учредить». По-видимому, Волынский приходил к выводу, что корень зла русской истории — в ничем не ограниченном самодержавии, хотя при этом он остается монархистом. Как показали некоторые конфиденты, из уст Волынского часто слышались похвалы аристократическим порядкам Швеции, где с 1720 года была ограничена власть короля.
Чем больше знакомишься с отрывочными сведениями о проекте, тем больше приходишь к выводу, что он напоминает те проекты, которые так бурно обсуждались в памятные дни начала 1730 года, причем Волынский явно склоняется к варианту верховников, хотя в 1730 году он был с ними не согласен. По его мнению, гарантией нормального существования государства является Сенат как представительный орган дворянства, причем сенаторы должны быть только из «древних родов». Волынский по своему происхождению и воспитанию был «боярином» — родовитым и высокомерным к низшим вельможей. Он считал, что необходимо снизу доверху одворянить и государственный аппарат, и духовенство, ибо «от шляхетства в делах радения больше будет». Он резко противопоставлял дворян и «подлых» — низкопородных, выслужившихся простолюдинов, приехавших в Россию иностранцев, выражал недовольство петровской Табелью о рангах, ибо она открывала путь «подлым» к чинам и званиям. По его мнению, должна быть установлена и монополия владения дворянами промышленностью и промыслами.
Обсуждалась в беседах Волынского с друзьями и идея основания российского университета, а также духовной академии, обучения молодежи за границей. Именно в нехватке собственных специалистов Волынский видел причину наплыва иностранцев в Россию. Тема иностранцев присутствовала как в разговорах конфидентов, так и в «Генеральном проекте». На допросах Волынский признавал, что «об иноземцах в проекте часто упоминал, что от них… государство в худшее состояние придти может»44.
