Предложение султана было тщательно обдумано. Если бы Венеция приняла его, то при ее активном содействии он занял бы несокрушимые позиции в Центральном Средиземноморье, откуда впоследствии мог бы поставить республику на колени; если бы она отказалась от союза, это дало бы султану удобный предлог для немедленного нападения. В конечном счете ее согласие должно было бы показаться Сулейману более вероятным; после яркого подтверждения несогласия в христианском мире, которое он недавно получил, она могла принять любое решение. В любом случае он ничего не терял.
С другой стороны, дож Гритти и его советники теперь находились в очень затруднительном положении. Очевидно, еще раз дать втянуть себя в войну с империей было немыслимо: однако отказ от предложения султана мог навлечь месть с его стороны — для чего на тот момент Сулейман располагал особенно удобными позициями, — и этого венецианцы предпочли бы избежать. Таким образом, они отправили ответ, настолько любезный и уклончивый, насколько смогли придумать. Тем временем генерал-капитану Джироламо Пезаро были посланы срочные указания избегать любых стычек с французскими или любыми другими иностранными кораблями, особенно с турецкими, за исключением ситуации, угрожающей безопасности самой Адриатики.
Ответ султана не заставил себя ждать. Первыми пострадали венецианские купцы в Сирии, которых он обложил новым десятипроцентным налогом на все товары. Следующими были корабли республики, которые систематически подвергались нападению любого турецкого корабля, который им встречался. Венецианские моряки неизбежно оказывали сопротивление, и прошло совсем немного времени, прежде чем Сулейман обвинил Венецию в несправедливом нападении и объявил войну. Вскоре после этого — к концу августа 1537 года — османский флот появился у Корфу. Теперь настала очередь Венеции взывать о помощи. Остров был венецианской колонией с 1386 года и, после того как республика потеряла два порта, Модону и Корону, в 1499 году, являлся особенно важной военно-морской и торговой базой на юге Адриатики. Ввиду близости к Неаполитанскому королевству его стратегическая ценность для Испании и империи была почти так же велика. Тем не менее эти державы не только не ответили на призыв венецианцев о помощи, но более того, имперский флот под командованием знаменитого кондотьера-адмирала Андреа Дориа, который курсировал поблизости, как ни удивительно, ушел в Геную. Оправданиям Дориа, что он не мог вступить в битву без указаний императора, никто не поверил. Венецианцы отлично знали, что, будучи генуэзцем, он всегда их ненавидел и никогда не оказал бы им помощи, будь у него хоть малейший предлог. Они остались одни перед лицом врага. К счастью, Корфу имел мощные укрепления. Город, расположенный на полпути к восточным берегам Средиземного моря, находился, как и в настоящее время, позади и ниже высокой крепости, венчающей скалистый мыс, который выдается еще дальше в восточном направлении, к берегам Албании, и господствующей над сушей и над морем. В крепости был гарнизон — 2000 итальянцев и примерно столько же корфиотов, а также экипажи с тех венецианских кораблей, что в это время находились в порту. Пища и боеприпасы были в изобилии; боевой дух был высокий. Это было необходимо, поскольку теперь защитники обнаружили, к своему ужасу, что им не просто предстоит выдержать нападение с моря, но что против них будут вестись совместные боевые действия морских и сухопутных сил, тщательно спланированные и широкомасштабные. 25 августа турки высадили 25 000 человек и тридцать орудий в деревне Патара, приблизительно в трех милях от города, и через пять дней к ним прибыло значительное подкрепление. Местные крестьяне и простые граждане подверглись ужасающему разорению; но крепость, несмотря на постоянный обстрел турецкой артиллерии с суши и с моря и несколько попыток штурма, так или иначе устояла. Потом, к счастью, пошел дождь. Корфу всегда был знаменит свирепыми бурями, но те, что обрушились на остров в начале сентября 1537 года, казалось, были исключительными даже по местным меркам. Артиллерия застряла в грязи, ее невозможно было сдвинуть с места; дизентерия и малярия бушевали в турецком лагере. После всего лишь трех недель осады 15 сентября османская армия погрузилась на корабли, оставив торжествующий, но еще не совсем поверивший своей удаче гарнизон праздновать победу.
Но война была не окончена. Флот Барбароссы был все еще боеспособным, а другие средиземноморские порты и острова, которые оставались в руках венецианцев, не были столь удобны для обороны, как Корфу. Многие из них, хотя теоретически находились под защитой республики, фактически управлялись венецианскими семействами, у которых не было возможности отразить сколько-нибудь продолжительное нападение. Один за другим они сдавались: Навплия и Мальвазия на восточном побережье Пелопоннеса, затем острова Скирос, Патмос, Эгина, Иос, Парос, Астипалайя — все они находились значительно ближе к Турции, чем к Венеции, чей флот к тому времени был почти полностью заблокирован множеством турецких кораблей в узких проливах Адриатики.
Победа при Корфу уже ничего не значила; теперь каждая неделя приносила известия о новых поражениях, новых потерях. Сулейман снова перешел в наступление; и европейские державы, несмотря на все их планы и обещания, оказались неспособны создавать союзы, которые существовали бы не только на бумаге или не были бы заражены взаимными подозрениями и мелкими ссорами, еще не успев воплотиться в жизнь. Летом 1538 года одна такая попытка, предпринятая Венецией, папой и императором со всем пылом начинающегося крестового похода и таким неистовым оптимизмом, что участники, как ни удивительно, строили далеко идущие планы разделить Османскую империю между собой, закончилась не так, как они воображали — взятием Константинополя, но печальным разгромом при Превезе, турецкой крепости на побережье Эпира, где 1569 лет назад произошла битва при Акции. Именно там Андреа Дориа, неохотно поддавшийся уговорам вернуться на арену военных действий, медлил и уклонялся, всячески препятствуя своему венецианскому коллеге на каждом шагу, пока битва не была проиграна. Так как он не был ни трусом, ни глупцом, единственно возможными объяснениями его поведения можно считать вероломство или преднамеренный злой умысел. Как бы ни было на самом деле, он был косвенно виновен в гибели семи венецианских галер. Турки же, напротив, вовсе не понесли потерь.
Удача почти совсем отвернулась от Венеции, когда поздней ночью 28 декабря 1538 года дож Андреа Гритти умер в возрасте восьмидесяти четырех лет — говорили, что от неумеренного потребления жареных угрей в сочельник. Он всегда был сластолюбцем; еще перед его выборами сенатор Альвизе Приули слышал ропот: «Мы не можем сделать дожем человека, у которого три бастарда в Турции». И если записи современников заслуживают доверия, впоследствии он должен был произвести на свет по меньшей мере еще двоих, одного от монахини по имени Челестина. Возможно, это была единственная причина, почему он никогда не пользовался настоящей любовью подданных. Хотя они были многим ему обязаны — как за его юношеский героизм на полях сражений, так и за более поздние дипломатические успехи, которые принесли венецианцам многие годы мира. Даже на закате своей жизни, в 1537 году, он три дня выступал в сенате против вступления в войну с султаном, но его предложение отклонили перевесом в один голос. Незадолго до этого Гритти добивался официального разрешения отказаться от должности и спокойно удалиться на пенсию в великолепный палаццо, который он построил на площади Сан-Франческо делла Винья.[247] (Но когда он понял, что война неизбежна, то отказался от своей просьбы.) Он был похоронен с пышностью и церемонностью, которые так любил всю свою жизнь, в церкви Сан Франческо делла Винья, постройка которой была завершена Сансовино всего четырьмя годами ранее, и здесь его могила находится до сих пор, слева от главного алтаря.[248]
К этому времени было ясно, что Венеция должна договариваться с султаном о мире на любых условиях; и одним из первых действий преемника дожа Гритти, семидесятисемилетнего Пьетро Ландо, было отправление полномочного посла в Константинополь. Из всех недавних потерь наибольшим уроном для республики была потеря Навплии и Мальвазии, ее последних факторий в Пелопоннесе; и посол Томмазо Контарини получил инструкции попытаться включить в мирное соглашение возвращение этих двух портов, ради чего республика была готова выплатить непомерно большой выкуп — сумму в 150 000 дукатов для начала, которую затем можно было повысить до 300 000 дукатов, если султан окажется особенно упрямым. Эта последняя сумма по любым стандартам была огромной, и венецианцы думали, что Сулейман — у которого появились новые дела на востоке, и было известно, что он не расположен заключать хотя бы перемирие в западных водах — будет счастлив так просто получить столь немалые деньги. Оказалось, что это совсем не так, и Венеция наконец была вынуждена в октябре 1540 года согласиться на договор на условиях гораздо более жестких, чем когда-либо рассчитывала. 300 000 дукатов, которые она предложила, были взысканы с нее в качестве обычных репараций, но не шло и речи о возвращении Навплии, или Мальвазии, или любого другого владения, которого она лишилась за последние три года. Также в будущем венецианским кораблям не разрешалось заходить в турецкие порты или покидать их без разрешения. Затем следовало десятка два или больше второстепенных пунктов, каждый из которых, казалось, был рассчитан, чтобы причинить республике как можно больше беспокойства и унижения. Но к тому времени у Венеции не было выбора; и таков был печальный удел Пьетро Ландо, который четверть века назад отличился как один из самых лихих генерал-капитанов своего времени, — отдать еще одну часть левантийской земли своей республики.
