О. Вьевьорка, «эти сюрреалистические проекты отражали то смятение, которое царило тогда в высших эшелонах власти. Как гражданское, так и военное руководство сознательно отказалось от той оборонительной доктрины, сторонниками которой они раньше выступали, ради того, чтобы ринуться в авантюру, чреватую конфликтом с Советским Союзом» [1301]. Характерно, что Великобритания в данном случае занимала более острожную позицию. Если на южном направлении Лондон отдал инициативу в руки Парижа и лишь выражал готовность рассмотреть возможность своего участия в боевых действиях, то в вопросе Скандинавии воинственные предложения Даладье уже в январе-феврале подверглись критике со стороны британцев. При обсуждении планов интервенции в Финляндию выяснилось, что «британское Адмиралтейство не желает иметь в лице России открытого врага ввиду наличия у нее 200 подводных лодок, военно-морских сил, которые она может мобилизовать на Дальнем Востоке и в отдаленных морях, наконец той угрозы, которую она может представлять для Индии» [1302]. В итоге, союзники одобрили британский план операции в Скандинавии, который предполагал высадку не в Петсамо, а в норвежском порту Нарвик, что позволяло угрожать шведским железным рудникам и при необходимости помогать финнам, но не вело к прямому столкновению с Красной Армией [1303].
Поражение Финляндии в войне против Советского Союза вызвало в Париже политический шторм. 12 марта в Москве был подписан советско-финляндский мирный договор, а уже 20 марта Даладье, выступая в парламенте, подвергся острой критике со стороны депутатов. Представители различных фракций упрекали его одновременно в недостаточно активном ведении войны, создании неэффективной системы управления и нежелании рассматривать варианты мирных переговоров [1304]. По справедливому замечанию историков С. Берстайна и П. Мильза, «стратегия “странной войны” и [внутриполитический – авт.] климат, установившийся в результате ее ведения, быстро подорвали его [Даладье – авт.] позиции. Со всех сторон раздавалась критика пассивности французской армии, и Даладье подвергался нападкам одновременно со стороны оппозиции в лице пацифистов, не простивших ему объявления войны, и со стороны приверженцев активных военных действий, желавших, чтобы он быстрее начал решающее наступление» [1305].
«На самом деле, – вспоминал Даладье, – Финляндия в дебатах была лишь предлогом. Некоторые депутаты вообще враждебно относились к тому, как мы, руководствуясь своим пониманием войны, вели ее. Эти депутаты являлись сторонниками больших наступательных операций, гораздо более агрессивного и жестокого ведения войны. Кроме того, были те, кто, требуя более эффективной помощи Финляндии, подготавливали смену правительства и при этом лелеяли тайную надежду на белый мир с Гитлером» [1306]. Кризис, вызванный советско-финляндской войной, наглядно отразил все тупики «странной войны» и стоил Даладье власти. При голосовании по вопросу о доверии правительству 239 депутатов высказались в его поддержку и лишь один против, однако 300 парламентариев воздержались. В результате «зажатый между сторонниками “твердой” политики, считавшими, что надо что-то делать, такими, как Поль Рейно, и “мягкими” аттантистами, склонными выжидать, дискредитированный итогами советско-финляндской войны Даладье подал в отставку» [1307].
Даладье оказался заложником того подхода к выстраиванию властной конструкции, который он выбрал еще в 1938 г. и продолжал реализовывать после начала войны. Отдавая предпочтение партийной политике перед реализацией ключевых государственных задач, он поставил себя в опасную зависимость от парламента, который практически не брал на себя политической ответственности за решение актуальных проблем, но при этом в полной мере воспринимал те смешанные чувства, в которых пребывало французское общество. В ситуации его всевластия в условиях Третьей республики ни одно правительство не могло чувствовать себя уверенно, тем более то, которое управляло страной уже два года. В середине марта Даладье фактически исчерпал все свои моральные и управленческие ресурсы. Он отказался от предложения президента Лебрена сформировать новое правительство, и его преемником стал Рейно, «сторонник более эффективной войны» [1308], немало способствовавший отставке кабинета. Министр финансов «продемонстрировал, как испытанный веками способ обезоруживать соперника, удерживая его внутри правительства, в такой плохо дисциплинированной, слабо приверженной принципу коллективной ответственности кабинета системе, как французская, оборачивается для премьер-министра катастрофическими последствиями» [1309].
Морис Гамелен,
главнокомандующий союзными армиями, 1939–1940 гг.
Источник: Henri Manuel / Wikimedia Commons.
Рейно, впрочем, попал в не менее трудное положение, чем его предшественник. При обсуждении своей кандидатуры 22 марта он получил поддержку 268 депутатов при 156 проголосовавших против и 111 воздержавшихся, что составляло большинство лишь в один голос [1310]. Кабинет оказался критически зависим от поддержки социалистов, проголосовавших в его поддержку. Радикалы раскололись. Победа Рейно над Даладье стала пирровой. «Это заседание было ужасным, – описывал процедуру утверждения нового правительства де Голль, присутствовавший в тот день в Бурбонском дворце, занимаемом Палатой депутатов. – После того как глава правительства выступил перед скептически настроенными и мрачными депутатами с правительственной декларацией, начались прения. В ходе их выступили представители группировок и отдельных лиц, считавших себя обойденными в результате очередной министерской комбинации. Опасность, переживаемая родиной, необходимость усилий со стороны нации, содействие свободного мира – все это упоминалось только для того, чтобы облечь в нарядные одежды свои претензии на власть и свое озлобление» [1311].
По мнению С. Берстайна, «“странная война”, виртуальная война без фронтовых операций, имела следствием продолжение политической борьбы и невозможность формирования священного единения» [1312]. Однако справедлива и обратная логика: деградация политических институтов Третьей республики, препятствовавшая формированию прочного парламентского большинства, банкротство политических элит мешали консолидации власти, без чего не имело смысла говорить о выходе из тупика «странной войны». Рейно, как и его предшественник, которого он критиковал за нерешительность, не стал новым Клемансо. Чтобы сохранить минимальную поддержку депутатов, председатель Совета министров пошел по старому пути выстраивания парламентских комбинаций. Несколько министерских должностей получили социалисты, что сразу настроило против Рейно депутатов от правых партий. Поддержку радикалов должно было обеспечить пребывание в рядах правительства Даладье, сохранившего портфель военного министра (министром иностранных дел стал сам Рейно), и большей части его команды. Пост министра юстиции потерял Бонне, но в правительство в качестве министра финансов пришел другой человек, которого подозревали в желании заключить мир с Германией – радикал Л. Ламурё [1313].
Рейно был давним критиком Гамелена, его подходов к строительству армии и ведению боевых действий. Эта неприязнь восходила к временам дискуссий 1936 г. о путях развития вооруженных сил. Пребывание главнокомандующего на посту после 22 марта он, по выражению Ж.-Б. Дюрозеля, рассматривал как «символ своего политического поражения» [1314]. В ближайшем окружении главы правительства циркулировали самые нелестные мнения о деятельности Гамелена: «Генерал Гамелен ничего не понимает в современной войне; он видит лишь северо-восточный фронт и возможность германского наступления, аналогичного тому, которое имело место в Польше. Он не понимает ни важность блокады, ни перспективы действий против каналов поставок шведской руды и кавказской нефти»
