Эти бои описал и историограф 14-й танковой дивизии Р. Грамс: «Это была жуткая, изнуряющая борьба на земле и под землей, в развалинах и подвалах, в канавах большого города, в его индустриальных кварталах… Танки карабкались через горы мусора и обломки, скрежеща, пробираясь через чудовищно разрушенные заводские цеха, стреляя с ближних дистанций вдоль заваленных улиц и тесных заводских дворов. Иной бронированный колосс вдруг сотрясался и разваливался на части под грохот детонирующей вражеской мины. Но это все можно было вынести. Дальше же был глубокий, как бездонное ущелье, круто обрывающийся к реке волжский берег, здесь разгорались самые ожесточенные схватки… А на противоположном низменном лесистом берегу реки нельзя было увидеть врага, но он был там, он вел оттуда артиллерийский огонь, и каждую ночь сотни его лодок перевозили подкрепления через широкий поток в руины Сталинграда, и все начиналась сначала: ураганный огонь, пикирующие бомбардировщики, дым и чад, часами заслоняющие солнце. Но положение почти не изменялось, а боеспособность наших войск таяла, как масло на солнце».
Ожесточенное сопротивление 62-й армии истощало противника физически и морально, сковывая маневр его резервов, и облегчало тем самым условия для действий советских войск северо-западнее и южнее Сталинграда.
Чтобы облегчить положение 62-й армии, 19 октября из района севернее города перешли в наступление войска Донского фронта. Правда, сначала генералу Рокоссовскому ставились гораздо более решительные задачи: прорвать оборону противника, соединиться с войсками Сталинградского фронта, «истребить вражескую группировку, прорвавшуюся к реке Волге». Главный удар наносила 66-я армия генерала Жадова. Для обеспечения выполнения боевой задачи армии, кроме входивших в ее состав пяти стрелковых дивизий, были приданы четыре дивизии из 24-й армии и четыре полностью укомплектованные стрелковые дивизии из резерва Ставки, а также 23 артполка РГК, 12 полков реактивной артиллерии, несколько танковых бригад. На каждый километр линии фронта у Жадова приходилось 74 орудия, не считая минометов и реактивных установок. Авиация фронта работала на участке армии, выполняя задачи по штурмовке противника и прикрытию своих частей с воздуха.
За период с 20 по 26 октября 66-я армия, непрерывно атакуя, продвинулась всего на 3 км и поставленную задачу не выполнила. Потери при этом составили около 18 тысяч человек.
Докладывая о причинах неудачи, Рокоссовский и Жадов заявили, что пехота, особенно вновь прибывшие дивизии, плохо обучена, и предложили прекратить наступательные действия: «…Люди не обучены и совершенно не подготовлены, многие совершенно не умеют владеть винтовкой. Прежде чем воевать, надо новую дивизию хотя бы месяц (!) обучать и подготовить. Командный состав, как средний, так и старший, тактически безграмотный, не может ориентироваться на местности и теряет управление подразделениями в бою… При наличии большого артогня и массированных налетов нашей авиации части продвигаются очень медленно… Авиация противника активности не проявляла. Силы противника перед фронтом 66-й армии незначительные, противник собрал солдат из тылов…» С целью придания своей пехоте «бодрости» Рокоссовский настаивал на том, чтобы заградотряды шли следом за пехотными частями и «силой оружия заставляли бойцов подниматься в атаку».
Особый отдел Донского фронта в докладной своему начальству отметил, в первую очередь, бездарное и неумелое руководство со стороны командиров полков, дивизий и самого генерала Жадова. Артиллерия открывала огонь либо задолго до выхода стрелковых частей на исходный рубеж для атаки, либо лупила по своим, поскольку артиллерийские командиры «не организовали наблюдения за результатами стрельбы, их наблюдательные пункты находились далеко в тылу» (?). Отдельные артполки не получили боеприпасы и огня вообще не вели. Авиация «поддерживала» артиллерию в этом вопросе, периодически атакуя передний край своих же войск. Вершиной чудной организации явилось то обстоятельство, что «командиры частей не были предупреждены, когда начать атаку»!
Но и это не все. В 66-й армии бойцы умирали от голода: «Вследствие плохого питания и истощения бойцов, в 587 и 692 СП, 212 СД зарегистрировано 23 смертных случая. В 62 СД отмечено 9 смертных случаев. Врачебными комиссиями установлено, что смерть последовала от истощения и переутомления организма». И Рокоссовский хотел, чтобы эти «хефтлинги» бодренько бежали на пулеметы? А кормить он их не пробовал? «Несмотря на наличие сигналов, ни командование армии, ни командование фронтом не приняли должных мер через учреждения тыла для организации нормального снабжения». Армия Жадова не являлась исключением; так, воевавший в соседней армии М. Абдулин делится в «Солдатском дневнике» рецептом приготовления киселя из комбикорма.
После войны маршал М.И. Казаков по поводу этой операции сообщил кратенько: «Причин этой неудачи много (действительно). На мой взгляд, главное заключалось в том, что не хватало средств для осуществления операции».
А самое грустное заключалось в том, что с немецкой стороны, без поддержки танков и авиации, оборону держали измотанные части одной-единственной 3-й мотодивизии генерала Шлемера, в которой оставалось по 27 бойцов на роту.
Южнее Сталинграда 22 октября ударная группа 64-й армии — 422-я и 126-я стрелковые дивизии, 93, 96-я и 97-я стрелковая бригады 7-го корпуса, 13, 50, 90-я и 155-я танковые бригады — нанесли удар в районе Купоросное, Зеленая Поляна на стыке с 62-й армией. Советские части продвинулись на северо-запад на 3 км, но на следующий день были отброшены на исходные позиции. 25 октября армия Шумилова вновь повела наступление в том же направлении. Упорные бои продолжались до 1 ноября. Войска продвинулись на 3–4 км и овладели южной частью Купоросного.
В эти дни боец 422-й стрелковой дивизии В.И. Коваленко в письме матери сообщал: «…Я жив, а через секунду, может быть, убьют, потому что здесь жизнь секундная. Хотя вы и пишете не думать о смерти, но я не думаю, чтобы остался жив, потому что очень сильные бои, много народу перебито, трупы лежат на земле, жутко смотреть, и немцы и наши лежат, бедняки, гниют и никому не нужны, хотя бы похоронили, а то валяются как снопы. Танки ездят по людям, как по дровам. Танк весь в крови, жутко смотреть. Со мной такие товарищи, которые с первого боя ранены, есть такие, которые не успевают увидеть немца, как его убьют или ранят. Я считаю человека, которого ранили в руку или ногу счастливым, а то ведь большинство убивают…».
Территориальный успех фланговых контрударов был незначителен, но они задержали («время-кровь») предпринятую Паулюсом перегруппировку.
К 30 октября наступление 6-й армии затормозилось, хотя на участке между заводами «Баррикады» и «Красный Октябрь» до Волги оставалось пройти не более 400 м. В первых числах ноября напряжение боев несколько спало. Немцы действовали лишь мелкими группами и закрепляли захваченные позиции.
Однако Гитлеру непременно хотелось победно «завершить сражение за Сталинград», и Паулюсу пришлось готовить новый штурм.
Безусловно, в ноябре уже не доминировали военные соображения, по которым немецким войскам имело бы смысл продолжать штурм Сталинграда. Их полностью заменили соображения политического характера.
«Эта битва стала действительно символом борьбы двух враждебных миров, — пишет Типпельскирх. — Немецкие войска напрягали свои последние силы, считая, что для достижения решащего исхода войны они должны любой ценой выполнить поставленную перед ними задачу. Фанатическое стремление Гитлера во что бы то ни стало захватить у своего противника в Москве этот город, носивший его имя, брало верх над всякими трезвыми соображениями о том, стоило ли вообще вести такую битву ради преимуществ, которые мог принести в военном или политическом отношении захват этого города. В это время у Гитлера, конечно, были глубокие сомнения относительно правильности своих стратегических планов. Поэтому он все сильнее старался убедить себя и других в удачном и планомерном ходе операции за два года войны, а также в будущих успехах… Утверждение Гитлера, что остается взять Сталинград, чтобы перерезать последнюю и крупнейшую транспортную артерию противника — Волгу, было неубедительным — ведь немецкие войска стояли уже у самой Волги… А какую пользу могло принести теперь овладение городом, если его захват в рамках общей обстановки потерял интерес, а его удержание стало опасным?»
Тем не менее 8 ноября 1942 года на партийном съезде Гитлер объявил «испытанным борцам»: «Я хотел достичь Волги у одного определенного пункта… Случайно этот город носит имя самого Сталина. Но я стремился туда не по этой причине… Я шел туда потому, что это весьма важный пункт. Через него осуществлялись перевозки тридцати миллионов тонн грузов, из которых почти девять миллионов тонн нефти. Туда стекалась с Украины и Кубани пшеница для отправки на север. Туда доставлялась марганцевая руда… Именно я хотел его взять, и — вы знаете, нам много не надо, — мы его взяли! Остались незанятыми только несколько точек. Некоторые спрашивают: а почему же вы не берете их побыстрее? Потому что я не хочу там второго Вердена. Я добьюсь этого с помощью небольших ударных групп».
