На протяжении следующего десятилетия, с конца 30-х до конца 40-х гг. XVI в., монастыри спокойно покупали и принимали в качестве вкладов по душе вотчины светских землевладельцев, без какого-либо вмешательства великокняжеской власти[1897]. Случаи конфискации сел или деревень, завещанных или проданных той или иной обители, более не встречаются[1898].
Итак, перемена правительственного курса по отношению к монастырскому землевладению, его, так сказать, «либерализация» произошла весной 1538 г., сразу после смерти великой княгини. Дело здесь, по-видимому, не в личности Елены Глинской (едва ли она сама вникала в тонкости поземельных отношений), а в падении возглавлявшегося ею режима. Пока она была жива, дьяк Федор Мишурин мог твердо придерживаться избранной линии на установление правительственного контроля над оборотом земли. Со смертью правительницы исчезло и единство политической воли; соответственно стало невозможно далее продолжать курс земельной политики, вызывавший, надо полагать, сильное неудовольствие в церковной среде.
Еще одна примета смены курса — возобновление с лета 1538 г. выдачи монастырям великокняжеских данных грамот, т. е. пожалования им новых земель и угодий от имени верховной власти. За год, прошедший со дня смерти Елены Глинской, было выдано больше таких жалованных грамот, чем за все время ее правления. 14 июля 1538 г. Троицкому Данилову монастырю были пожалованы села Воргуша и Троицкое в Переславском уезде (Прил. I, № 132). В ноябре того же года Троице-Сергиеву монастырю по челобитью игумена Иоасафа были даны во владение Хрецовская заводь на р. Волге, а также дворовое место и варницы в Нижнем Новгороде и Балахне (Там же. № 151). Благосклонно отнеслись власти и к просьбе игумена Леонтия из небольшого Тотемского Ефремова монастыря: в декабре 1538 г. он получил жалованную грамоту на пашню, находившуюся около обители, и Терентьевское озеро (Там же. № 155). А в марте 1539 г. по ходатайству новгородского архиепископа Макария земли в Спасском погосте Обонежской пятины были пожалованы Соловецкому монастырю, недавно пережившему пожар (Там же. № 165).
В дальнейшем жалованные данные грамоты регулярно выдавались различным обителям, причем особенно активно — в 1544 и 1546–1548 гг. (см.: Прил. I, № 323, 327, 361, 399, 401, 405, 417, 428, 430, 433, 477, 478, 485, 491, 499, 513).
Под влиянием работ С. М. Каштанова в литературе о монастырском землевладении в России описываемого времени возникла тенденция — объяснять каждую выдачу жалованной грамоты политической конъюнктурой, покровительством той или иной обители со стороны боярской группировки, господствовавшей в данный момент при дворе. Между тем внимательное изучение формуляра и других особенностей грамот конца 30-х — 40-х гг. XVI в. приводит совершенно к другим выводам.
Возьмем, к примеру, упомянутую выше ноябрьскую (1538 г.) жалованную грамоту Троице-Сергиеву монастырю на Хрецовскую заводь и другие угодья на р. Волге, дворы и варницы в Балахне. Вот как С. М. Каштанов объясняет происхождение этой грамоты: «В связи с предстоящим сведением с митрополичьей кафедры Даниила правительство энергично добивалось содействия монастырей. […] В конце 1538 г. установился тесный контакт между Шуйскими и Троице-Сергиевым монастырем, где игуменом был кандидат в митрополиты — Иоасаф»[1899]. Обрисовав таким образом политический контекст, ученый сообщает затем о получении монастырем интересующей нас грамоты, которая в таком освещении выглядит как тонкий ход в затеянной Шуйскими интриге по свержению митрополита.
Эту версию безоговорочно приняла М. С. Черкасова, которая в своем исследовании о землевладении Троицкого монастыря назвала полученную обителью в ноябре 1538 г. грамоту «пожалованием правительства И. М. и А. М. Шуйских»[1900]. Это, конечно, недоразумение: в ноябре 1538 г. у власти находился кн. Иван Васильевич Шуйский (его брат Василий умер как раз в это время), а возвышение братьев Ивана и Андрея Михайловичей произошло позже, в начале 40-х гг. Но проблема, безусловно, заключается в другом: гипотеза Каштанова, к которой с таким доверием отнеслась Черкасова, представляет собой, по сути, цепочку недоказанных предположений, ни одно из которых не имеет под собой фактической основы.
На самом деле с момента выдачи упомянутой грамоты Троицкому монастырю на Хрецовскую заводь до низложения митрополита Даниила прошло еще почти три месяца, и никто не мог заранее сказать, кто будет его преемником. (Напомню, что Иоасаф был избран на освободившуюся митрополию 5 февраля 1539 г. по жребию, причем из трех кандидатур.)[1901] И если в ноябре 1538 г., выдавая грамоту троицкому игумену, власти якобы старались заручиться его поддержкой на предстоящих выборах главы церкви, то как, следуя той же логике, объяснить выдачу в декабре того же года жалованной грамоты игумену скромного Тотемского монастыря (Прил. I, № 155): какой политической услуги они ждали от него?
Но надобность в столь сложных гипотетических построениях отпадает, если учесть, что, как было показано выше, с весны 1538 г. правительственный курс в отношении монастырского землевладения изменился, перейдя, так сказать, в режим наибольшего благоприятствования. В этих условиях какие-то скрытые мотивы следовало бы искать не в самом факте пожалования, которое стало обычным делом, а, наоборот, в случае отказа в просьбе какого-либо игумена. Более того: прежде чем строить предположения о политической подоплеке появления того или иного документа, стоило бы попытаться определить, кто конкретно его выдал. Как было показано в седьмой главе книги, эта задача вполне поддается решению путем анализа формуляра грамоты и помет на ее обороте.
Интересующая нас ноябрьская грамота Троице-Сергиеву монастырю 1538 г. принадлежит к типу несудимых грамот. Соответствующая статья о подсудности монастырского приказчика гласит: «А кому будет чего искати на манастырьском приказчике, ино его сужю яз, князь велики или мой дворецкой»[1902]. Следовательно, с большой долей вероятности можно предположить, что грамоту выдал дворецкий Большого дворца, каковым в описываемое время был кн. И. И. Кубенский. Та же формулировка дословно повторяется в жалованной несудимой грамоте Сергиевой обители на беспошлинную ловлю рыбы в Переславском и Сомине озерах, также датированной ноябрем 1538 г.[1903] По всей видимости, обе грамоты были выданы одновременно по приказу дворецкого кн. И. И. Кубенского.
Самые точные сведения о том, кто именно выдал ту или иную грамоту, содержат пометы на обороте: за период с июня 1538 по ноябрь 1548 г. нам известно 48 монастырских актов с подобными дорсальными надписями (см. гл. 7, табл. 2, № 3, 4, 6, 7, 8, 10, 13–21, 23, 27–29, 31–33, 35, 37–43, 46–48, 50–54, 56–65). Из них лишь об одной грамоте можно сказать, что ее выдал лидер придворной группировки: 15 августа 1538 г. по приказу боярина кн. И. В. Шуйского Успенскому Стромынскому монастырю была дана жалованная заповедная грамота на рыбные ловли (Там же. № 6). Еще одна грамота была выдана боярином кн. П. И. Репниным Оболенским (Там же. № 29). Как уже говорилось, очень редки пометы, сообщающие о выдаче документа «самим» великим князем (Там же. № 38, 42). Чаще же всего дорсальные надписи указывают на то, что жалованная грамота той или иной обители была выдана дворецким или казначеем (таких 42 из 48 документов, имеющих подобные пометы; кроме того, один дошедший до нас монастырский акт был выдан по приказу конюшего, см.: Там же. № 16).
Таким образом, процесс выдачи жалованных грамот монастырям в конце 30-х — 40-х гг. XVI в. не был связан с господством при дворе той или иной боярской группировки. Скорее подобную деятельность можно считать частью повседневной практики дворецких и казначеев. Другое дело, что в некоторых случаях можно заподозрить личную заинтересованность того или иного администратора, выдавшего грамоту, в поддержке именно данного монастыря, если он был его вкладчиком. Так, казначей Иван Иванович Третьяков выдал 6 июля 1538 г. жалованную льготную грамоту Симонову монастырю на два варничных места у Соли в Переславском уезде (см. гл. 7, табл. 2, № 4). Он же вместе с И. П. Головиным выдал той же обители 12 ноября 1543 г. жалованную грамоту, ограничившую выполнение ямской повинности крестьянами симоновских сел Картмазовского и Коробовского двумя неделями в году (Там же. № 31). Имя казначея И. И. Третьякова указано и на обороте жалованной грамоты Симонову монастырю от 6 августа 1546 г. и еще раз — вместе с Ф. И. Сукиным — на грамоте от 5 октября того же года (Там же. № 47, 48). Между тем известно, что род Ховриных-Головиных, к которому принадлежал И. И. Третьяков, издавна оказывал покровительство Симонову монастырю[1904], поэтому в перечисленных пожалованиях можно усмотреть примеры покровительства патрона почитаемой им обители.
