Вторично нарком обороны просил вождя дать разрешение на развертывание первых эшелонов по ПЛАНУ ПРИКРЫТИЯ на прошлой неделе, в пятницу, 13 июня 1941 г. В тот раз разговор между ними происходил по телефону, так как Сталин, занятый составлением «Сообщения ТАСС», в этот день никого не принимал. Но и тогда, 13 июня 1941 г., когда до «внезапного» нападения оставалось всего 8 дней, Сталин не согласился ввести в действие ПЛАН ПРИКРЫТИЯ и, на настойчивую просьбу наркома, ответил: «Сейчас этого делать не следует». После того, памятного для Жукова телефонного разговора, прошло пять дней, и ситуация на границах стала по-настоящему угрожающей. Сегодня, ни для кого уже, ни в Кремле, ни в Генеральном штабе, не было секретом, что «внезапное» нападение произойдет в ночь с субботы на воскресенье, 22 июня 1941 г., между двумя и четырьмя часами утра.
Эту дату и этот час называли многие, начиная от Рихарда Зорге и кончая немецким перебежчиком. Да и факты не оставляли места длясомнений — сосредоточение германских войск на советских границах было завершено, а 22 июня было, фактически, последним днем этого, 1941 г., когда нападение еще возможно было осуществить, не рискуя быть застигнутым русской зимой. Вероятность того, что Германия начнет войну именно 22 июня, усиливалась еще и тем, что эта дата приходилась на воскресенье — день, который обычно использовал Гитлер для нападения на свои жертвы. Все эти соображения и высказали сегодня Сталину военачальники, подкрепив свои доводы целой пачкой агентурных донесений военной разведки Генштаба Красной армии.
Трудно отделаться от мысли, что эта пачка донесений военной разведки, по своему содержанию, была идентична другой, не менее толстой пачке донесений, полученной Сталиным вчера, 17 июня 1941 г., от внешней разведки НКВД. Вчера донесения внешней разведки, сведенные в «Календарь сообщений», вызвали у Сталина настоящий взрыв гнева и, не найдя лучших аргументов для объяснения своих действий в преддверии надвигавшейся опасности, он разразился «матом» и наложил «матерную» резолюцию на представленные ему документы. Сегодня Сталин лучше владел собой и, выслушав военачальников, он лишь грубо высказался в адрес Зорге, повторившего уже надоевшую ему дату — 22июня 1941 г. В эти последние дни лексикон Сталина больше обычного изобиловал «матерщиной». Вспоминает Тимошенко: «В июне 1941 г., буквально за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом Жуковым. Обычно Хозяин, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей — антифашистов и других, убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером Пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.
Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол (они рассыпались веером), со словами: «А у меня есть другие документы». Достает и показывает пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех донесений.
«Более того, — продолжал Сталин, — нашелся один наш… (тут Хозяин употребил нецензурное слово), который в Японии уже обзавелся заводиками и публичными домами. Так он соизволил сообщить даже дату германского нападения — 22 июня. Прикажете и ему верить ?» Так ничем и закончился наш визит к Сталину».
В ответ на представленные наркомом агентурные сводки, которые, бегло просмотрев, Сталин с такой злобой швырнул на стол, что они рассыпались веером, он показал военачальникам «другую пачку бумаг».
Эта «другая пачка бумаг» удивляет! Ведь те, и «другие бумаги», были, фактически, одними и теми же!
И те, и «другие бумаги», были получены из одного и того же источника, от того же начальника военной разведки генерал-лейтенанта Голикова, подчиненного непосредственно начальнику Генштаба Жукову и наркому обороны Тимошенко. А все известные донесения Голикова, с резолюциями и без них, были адресованы не только Сталину, но и, одновременно, Тимошенко и Жукову!
Между тем, Тимошенко продолжал свои попытки убедить Сталина в необходимости ввести в действие ПЛАН ПРИКРЫТИЯ. Нарком обороны был уверен, что, если во время предыдущих разговоров со Сталиным, в конце мая и в средине июня 1941 г., он имел еще возможность «оттягивать» принятие этих мер, то сегодня, за 2—3 дня до нападения, этой возможности уже просто не существует.
Следует немедленно дать приказ о развертывании первых эшелонов по ПЛАНАМ ПРИКРЫТИЯ, тем более, что, при существующем глубоком эшелонировании войск, в случае «внезапного» нападения Германии, на советских границах нет достаточных сил, чтобы встретить врага — нет сил для прикрытия!!!
Рассказывает маршал Жуков: «На другой день мы были у Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность.
«С Германией у нас договор о ненападении, — сказал Сталин. — Германия по уши увязла в войне на Западе, и я верю в то, что Гитлер не рискнет создать для себя Второй фронт, напав на Советский Союз».
Нарком обороны С. К. Тимошенко пробовал возразить: «Ну, а если это все-таки произойдет ? В случае нападения мы не имеем на границах достаточных сил даже для прикрытия. Мы не можем организованно встретить и отразить удар немецких армий. Ведь вам известно, что переброска войск к нашим Западным границам при существующем положении на железных дорогах до крайности затруднена».
Справедливые доводы Тимошенко все-таки вывели Сталина из с трудом сохраняемого равновесия. Диктатор вспылил. И немудрено — введение в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ означало объявление мобилизации и немедленное выдвижение войск к границе со всеми вытекающими из этого последствиями.
«Вы что же, предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы оба это или нет?» — вспылил Сталин.
«Нам все это ясно, — продолжал Тимошенко, — но мы отвечаем за готовность войск к обороне».
Затем Сталин все же спросил: «Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах?»
Мы доложили, что всего в составе четырех западных приграничных военных округов 1 июля будет 149 дивизий…
«Ну вот, разве этого мало? Немцы, по нашим данным, не имеют такого количества войск», — сказал Сталин».
Да, дивизий, действительно, несмотря на их неполную укомплектованность, видимо, было достаточно. Но вот дислокация войск вызывала у военачальников тревогу. По свидетельству Жукова, и он, и Тимошенко ушли из Кремля с тяжелым чувством. Оба военачальника понимали, что Сталин пытается «оттянуть» введение в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ, и считали, что эта «оттяжка» в существующей ситуации смертельно опасна. Об этой «опасности» через 25 лет после окончания войны, в 1978 г., скажет маршал Александр Василевский: «…причин для того, чтобы добиться оттягивания сроков вступления СССР в войну, имелось достаточно, и жесткая линия Сталина не допускать того, что могла бы использовать Германия как повод для развязывания войны, оправдана историческими интересами социалистической Родины.
Но вина его состоит в том, что он не увидел, не уловил того предела, дальше которого такая политика становилась не только ненужной, но и опасной. Такой предел следовало смело перейти, максимально быстро привести вооруженные силы в полную боевую готовность, осуществить мобилизацию, превратить страну в военный лагерь.
Следовало, тянуть время где-то максимум до июня, но работу, какую можно вести скрытно, выполнить еще раньше.
Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно — в наш век их скрыть трудно. Опасения, что на Западе поднимется шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить.
Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к Рубикону, и нужно было твердо сделать шаг вперед. Этого требовали интересы нашей Родины».
Маршал Василевский после войны был убежден в том, что опасения быть объявленным агрессором, не стоило принимать в расчет.
Но Сталин тогда, перед войной, в июне 1941 г. считал иначе!
