По всей видимости, описанный случай не был уникальным, и сказанное о Третьякове может быть отнесено и к другим высокопоставленным лицам при московском дворе. В частности, обращает на себя внимание тот факт, что, по существу, все бояре и многие другие дворцовые чины в описываемое время являлись вкладчиками Троице-Сергиева монастыря[1905]. Так стоит ли удивляться тому, что вотчина св. Сергия продолжала активно расти в конце 30-х — 40-е гг. XVI в. — как за счет великокняжеских пожалований (сделанных от имени юного Ивана IV), так и за счет вкладов частных лиц![1906]
Но те же влиятельные царедворцы входили в состав вкладчиков и других крупных и почитаемых монастырей: так, во вкладной книге Кирилло-Белозерского монастыря мы встречаем имена дворецкого кн. И. И. Кубенского, кн. И. В. Шуйского, кн. И. Ф. Бельского, кн. И. Д. Пенкова, братьев Михаила, Дмитрия и Федора Семеновичей Воронцовых, казначеев И. И. Третьякова, И. П. Головина и Ф. И. Сукина, дьяков Г. Н. Меньшого Путятина, Афанасия Курицына, Елизара Цыплятева и его сына Ивана, Василия и Игнатия Мишуриных[1907].
Перед смертью знатные лица, как это видно по завещанию боярина кн. М. В. Горбатого, раздавали земли и деньги десяткам монастырей и церквей[1908].
Щедрость по отношению к церквам и монастырям была нормальной, общепринятой практикой в средневековом христианском социуме. На этом фоне экстраординарной выглядит, скорее, описанная выше попытка приказных дельцов, предпринятая в середине 1530-х гг., ограничить или, по крайней мере, взять под контроль переход светских вотчин в руки монашеской братии. Эта попытка, как мы уже знаем, была непродолжительной и особого успеха не имела. Но проблема осталась. В начале 50-х гг. XVI в., после консолидации придворной элиты и получения согласия церковных иерархов, необходимого для проведения непопулярных мер, власти сделали новый и более решительный шаг в сторону ограничения монастырского землевладения.
2. Поместная политика властей
Как было показано в первой части этой книги, политический кризис, охвативший Русское государство в годы малолетства Ивана IV, затронул и провинциальное дворянство. Многие дети боярские, не надеясь на успешную карьеру, пока великокняжеский престол занимал ребенок, решили попытать счастья за рубежом: с весны 1534 г. в Великое княжество Литовское устремился поток беглецов — служилых людей, не ослабевавший до начала 1540-х гг.[1909] Другие, оставшись на родине, ориентировались сначала на удельных князей, а затем — на лидеров боярских группировок. Как мы помним, несколько десятков новгородских помещиков весной 1537 г. по призыву мятежного князя Андрея Старицкого присоединились к его войску и после подавления мятежа были казнены. Наконец, дворяне и дети боярские сыграли не последнюю роль в январском дворцовом перевороте 1542 г., когда заговорщики во главе с кн. И. В. Шуйским свергли своего противника — кн. И. Ф. Бельского; активное участие в этих событиях приняли «ноугородцы Великого Новагорода все городом», т. е. члены новгородской служилой корпорации.
В обстановке непрекращающейся борьбы за власть поддержка служилого люда приобретала решающее значение, поэтому забота об интересах детей боярских (реальная или показная) должна была занять важное место в политике боярских правителей, к какому бы лагерю или группировке они ни принадлежали. Впоследствии Грозный в послании Курбскому, обвиняя князей Шуйских в расхищении государевой казны, писал: «Что же убо о казнах родительского ми достояния? Вся восхитиша лукавым умышлением, бутто детем боярским жалование, а все себе у них поимаша во мздоимание; а их не по делу жалуючи, верстая не по достоинству…»[1910] Иными словами, царь утверждал, что под предлогом сбора средств на жалованье служилым людям бояре занимались личным обогащением, а облагодетельствованные ими дети боярские получали земли не по заслугам. Критика поместных раздач эпохи «боярского правления» звучала и на Стоглавом соборе: «А у которых отцов было поместья на сто четвертей, ино за детми ныне втрое, а иной голоден; а в меру дано на только по книгам, а сметить, ино вдвое, а инъде больши…»[1911]
Насколько справедливы подобные обвинения? И. И. Смирнов отнесся к ним с полным доверием, видя в них подтверждение своего тезиса о торжестве «боярской реакции» в 30–40-е гг. XVI в.[1912] Это мнение было оспорено Г. В. Абрамовичем — автором капитального исследования о развитии поместной системы в России конца XV–XVI в., затронувшим в своей работе и вопрос о поместной политике эпохи «боярского правления»[1913]. Тенденциозным публицистическим оценкам этой политики, вроде приведенной выше цитаты из послания Грозного Курбскому, ученый противопоставил данные писцовых книг конца 30-х — начала 40-х гг. XVI в. по Новгороду и Твери. Несомненной заслугой исследователя можно считать привлечение к изучению данной проблемы дворянских челобитных, дошедших до нас (в пересказе) в составе царских грамот середины 1550-х гг. и содержащих ценные свидетельства о поместном верстании 1538/39 г.
На основании анализа всех перечисленных выше материалов Г. В. Абрамович пришел к выводу о том, что поместная политика конца 30-х гг., когда у власти находились князья Шуйские, полностью отвечала интересам провинциального дворянства, чем и объясняется поддержка, оказанная кн. И. В. Шуйскому детьми боярскими (прежде всего новгородскими) во время дворцового переворота в январе 1542 г.[1914] Другой важный вывод ученого заключается в том, что поместное верстание 1538/39 г., которое он связывает с деятельностью кн. И. В. Шуйского, являлось крупнейшим мероприятием по упорядочению поместной системы, заметным шагом на пути подготовки Уложения о службе 1556 г.: минимальная норма обеспечения землей служилого человека в 10 обеж или 100 четвертей доброй земли, узаконенная в 1556 г. Уложением о службе, была, по мнению историка, в основном установлена в ходе верстания 1539 г.[1915]
Последний вывод был оспорен Е. И. Колычевой, отметившей, что в Тверской писцовой книге 1539/40 г. упомянуты мелкопоместные дворцовые слуги, размер владений которых составлял около 50 четвертей, что в два раза меньше выведенной Г. В. Абрамовичем минимальной «нормы» поместного верстания[1916]. В коррективах нуждаются и некоторые другие наблюдения ученого.
Поскольку важную роль в построениях Абрамовича играют свидетельства о верстании конца 30-х гг., содержащиеся в актовом материале 1550-х гг., остановимся на этих материалах подробнее. В опубликованных царских указных грамотах новгородским дьякам от 1555–1556 гг. историк насчитал 9 упоминаний о поместном верстании 1538/39 г., которое он, ссылаясь на текст источника, называет «большим»[1917].
Здесь, однако, необходимо сделать ряд уточнений. Во-первых, в изданных в 1846 г. Археографической комиссией документах содержится всего 8 упоминаний об интересующем нас поместном верстании 1538/39 г., причем ни в одной из грамот оно не называется «большим». Во-вторых же — и это главное! — как показывает сравнение с оригиналами, хранящимися в Архиве Санкт-Петербургского института истории РАН, в 1846 г. были опубликованы далеко не все грамоты: в неизданной части этих материалов удалось найти еще три документа с упоминаниями о поместном верстании 1538/39 г. Всего, таким образом, мы располагаем 11 свидетельствами об этой правительственной акции (см. табл. 6).
Г. В. Абрамович считал результаты верстания 1538/39 г. благоприятными для помещиков, поскольку в изученном им комплексе опубликованных грамот 1550-х гг. со ссылками на поместные раздачи 1538/39 г. лишь в одном случае помещику было отказано в прирезке земли и велено служить со старого поместья без придачи. В остальных случаях были даны прибавки, которые в общей сложности составили, по подсчетам исследователя, 97 обеж, или 79 % по отношению к прежнему размеру поместий[1918].
Таблица 6.
Упоминания о поместном верстании 1538/39 г. в царских грамотах 1555–1556 гг.
№ п/п Помещики Размер поместья до верстания (обеж) Придача по верстанию (обеж) Реально дано (обеж) Кол-во земли на 1 чел. после верстания (обеж) Источник 1 Иван Пятого с сыновьями Китаем и Мыслоком 12,5 10 10 7,5 ДАИ.Т. I. СПб., 1846. № 52/IV. С. 88 2 Гаврила, Погоня, Степан и Петр Нечаевы дети Чуркина 22,5 10 Придачу писцы не отделили 7,5[1919] ДАИ. Т. I. № 52/VI. С. 90 3 Чмут Ачкасов с сыном Борисом 20 Велено «служить без придачи» — 10 ДАИ. Т. I. № 52/ VII. С. 91 4 Юрий Пушкин с сыновьями Степаном и Тихомиром 22 17 17 13 ДАИ. Т. I. № 52/Х. С. 94 5 Яков Суслов с сыновьями Степаном, Иваном и Третьяком 11 14 Придачу писцы и дьяки не отделили 2,75 (как и до верстания) ДАИ. Т. I. № 52/XVI. С. 99–100 6 Семен, Федор и Алексей Ивановы дети Гурьева 18 15 15 11 ДАИ. Т. I. № 52/XVII. С. 100 7 Дмитрий, Андрей, Иван и Данила Яковлевы дети Елагина 20 26 2 5,5 ДАИ. Т. I. № 52/XVIII. С. 101 8 Кудаш Крекшин с сыном Иваном 16,5 5 5 10 3/4 ДАИ. Т. I. № 52/XX. С. 103 9 Семен Кадыев с сыновьями Федором, Иваном и Дмитрием 10 1/4 18,5 Придачу писцы и дьяки не отделили 2,5 (как и до верстания) Архив СПб. ИИ. Ф. 2. Оп. 1.Д. 23. Л. 146 об. — 147 10 Князь Иван Мещерский с сыновьями Андреем, Григорием и Дмитрием 23 29 22 11 1/4 Архив СПб. ИИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 23. Л. 397–397 об. 11 Данила Семенов сын Мокеева с сыновьями Григорием и Наумом 21 16 16 12 1/3 Архив СПб. ИИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 23. Л. 410 об. — 411
Результаты выполненных Абрамовичем подсчетов обесцениваются, однако, тем обстоятельством, что несколько неопубликованных грамот с упоминаниями о поместном верстании 1538/39 г. не были им учтены. Но главное возражение против применяемой им методики состоит в том, что число сохранившихся упоминаний слишком мало (вместе с неизданными грамотами — всего 11), чтобы их можно было считать репрезентативной выборкой. Вместе с тем, хотя основой для статистических выкладок эти данные служить не могут, их ценность как источника трудно переоценить, поскольку они представляют собой уникальные свидетельства, принадлежащие самим помещикам, участвовавшим в верстании 1538/39 г., или их детям. При обращении к этим свидетельствам, своего рода семейным историям, рассказанным помещиками, картина верстания предстает уже не в столь радужном свете, как ее изобразил Г. В. Абрамович.
