— Господин атаман Григорьев, — начал повыше ростом неизвестный, — мы офицеры ставки Добрармии, посланные к вам для связи. С нами письмо. Неделю назад вам посланы деньги, в сумме полтора миллиона рублей, и вы изволите их получить в Елисаветградском Кооперативе.
Махно нервно кусал губы, и, наконец, выхватив револьвер, стал расстреливать офицеров. Мы ворвались в комнату, обыскали одежду убитых и разыскали письмо.
Через полчаса мы созвали наших командиров и членов Реввоенсовета без григорьевцев и читали письмо генерала Романовского, начштаба Добровольческой армии.
Из письма было видно, что Григорьев со ставкой Деникина был связан давно, получал оттуда военные распоряжения, и у него хорошо налажена связь. Письмо гласило, что Григорьеву надлежит с повторным восстанием против войск Троцкого поспешить, что он должен соединиться с частями генерала Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, по железнодоржным магистралям, закрывая красным пути отступления из Одессы и Николаева.
На заседании вначале решили — немедленно разоблачить в предательстве атамана и судить, но Махно колебался. Он доказывал, что не настало время, что следует повременить, когда состав армии возрастет, и что вообще, лучше надо присмотреться, ибо эту штуку могли проделать и большевистские агенты, чтобы спровоцировать его в наших глазах. После долгих споров, Махно категорически заявил, что должен ехать в Песчаный Брод на заседание с повстанцами, а Реввоенсовет с остальными махновцами остается с Григорьевым, скрывая расстрел офицеров и получение письма, детально изучая всякий его поступок, и в случае чего расстрелять его на месте. Так и порешили.
На вторые сутки мы с Махно уже были в с. Песчаный Брод, а остальные наши с Григорьевым вышли на Компанеевку.
25-го июля мы возвращались обратно. Подъезжая к селу Осетняжка, мы изумились изобилию пуха, летавшего по улицам. Григорьев с армией и Реввоенсоветом был здесь. Нам на глаза попался Серегин, который с возмущением рассказывал о Григорьеве. Оказывается, Григорьев начал замечать недружелюбное к себе отношение наших ребят, и сам начал их притеснять. Он успел расстрелять двух наших за то, что они, не спросивши его разрешения, заехали к священнику в огород и нарыли ведро картофеля. Своим же «хлопцам»он разрешил большее: они заходили в еврейские квартиры и, кроме насилия над женщинами и грабежа, расстреливали мужчин, обыкновенно тех, которых подозревали в большевизме. Когда шкуровцы были неподалеку, и наши настаивали на выступлении против них, Григорьев только улыбнулся и выругался. Все, что он отбивал у красноармейцев, распределял между своими, а нашим хлопцам даже патронов и тех не давал.
С вечера в субботу, 26 июля, в с. Сентово заседал Реввоенсовет (без григорьевцев), который решил убрать атамана.
То было 27-го июля, когда в с. Сентово, неизвестно, григорьевцы или махновцы ограбили кооператив. Крестьяне сошлись на сход и потребовали Григорьева. Он не замедлил явиться и сказал им, что в этом виноваты махновцы, а не григорьевцы. Шпота утверждал противное, и крестьяне пригласили батьку.
Вскоре Махно в сопровождении Чубенка, С. Каретника, Лепетченко, Колесника[670] и меня, прибыл на сход. Мы уже знали, что Григорьев сваливает вину на наших ребят и дорогой условились немедленно разоблачить его перед крестьянами.
Эта миссия выпала на Чубенко, который предстал перед крестьянами: сход во дворе сельсовета.
Чубенко сказал, что атаман Григорьев слишком многое позволяет, что не махновцы виноваты в ограблении кооператива, а григорьевцы, что Григорьев, вообще, подлец и деникинский наймит.
Сидящий рядом с Махно Григорьев вспылил и обратился к нему со словами: «Батько, Чубенко за свои слова отвечает сам, или за него отвечает Реввоенсовет?»
Как вы знаете, в таких случаях Махно лавирует. Пожимая плечами, он сказал: «Пусть заканчивает, а потом у него спросим».
Григорьев подбежал к Чубенко, хватаясь за маузер. Но когда заметил, что его охраняли Лепетченко и я, сунул маузер за голенище сапога. Чубенко прервал речь и попросил Григорьева войти в здание для обьяснения.
Крестьяне начали делиться на группки, когда Григорьев, в сопровождении своего телохранителя, вместе с Чубенко, Каретниковым, Лепетченко и мною, входили в канцелярию сельсовета. За ними следовал Махно, Чалый[671] и Колесник. Григорьев с телохранителем стал с одной стороны стола, ругаясь и стуча, а Чубенко с Лютым — с другой.
Григорьев раздраженно сказал Чубенко: «Ну, сударь, дайте обьяснение, на основании чего вы говорили это крестьянам». Чубенко ответил, что он, Григорьев, поощряет буржуазию: когда брал сено и фураж у кулаков, то платил за это деньги, а когда брал у бедняков, то попросту грабил, а жалобщиков выгонял и угрожал им, что оставил у одного помещика пулемет и два ящика патронов, винтовки, 60 штук брюк, в то время, когда повстанцы раздеты и плохо вооружены. Напомнил Григорьеву, как он расстрелял двоих махновцев за то, что они нарыли ведро картофеля, как собственноручно избил нескольких махновцев, допускал еврейские погромы, что, как союзник Деникина, не захотел наступать на прорвавшегося к Плетенному Ташлыку генерала Шкуро. Григорьев стал все это отрицать. Тогда Чубенко заявил: «Так вы еще отрицаете, что вы не союзник Деникина? А кто же посылал делегацию к Деникину и к кому приезжали те два офицера, которых Махно расстрелял?»
Григорьев, наклонив над столом голову, схватился за маузер, но не успел его выхватить, как Чубенко с «библея»выстрелил в него в упор. Григорьев зарычал и бросился к выходу. Стоявший в стороне Махно крикнул вдогонку: «Бей атамана!»
Чубенко, Каретников, Лепетченко, я и Чалый выбежали следом на улицу, стреляя в бегущего впереди Григорьева. Он споткнулся и упал, выхватывая свои маузеры. Подбежавший махновец Качан[672] выстрелил в него в упор.
Испуганная толпа бросилась врассыпную.
В канцелярии творилось невероятное. Телохранитель Григорьева — дюжий грузин, пытался застрелить Махно, но Колесник, стоявший рядом с ним, схватил руками направленный на Махно маузер, началась борьба. Телохранитель успел подмять Колесника и обхватить пальцами его шею, Махно же бегал по канцелярии и в отдалении расстреливал телохранителя, призывая нас на помощь. На счастье подоспел Каретников и одним выстрелом свалил телохранителя.
Окровавленный Колесник тяжело вздохнул, когда тяжесть свалилась и сквозь зубы процедил на Махно: «Дурак, ...твою мать».
— Ишь, подлец, если бы не я, он бы тебя удушил, — оправдывался Махно.
Стреляя в телохранителя, Махно попадал и в Колесника, отчего у несчастного кровь лилась из нескольких ран.
— Постой, — перебил Долженко, — а кто же убил Григорьева?
— Трудно определить, чья пуля его свалила там, на улице, — продолжал Троян.
— Тут же мы обезоружили всех григорьевцев. Провели общий митинг, на котором раскрыли истинное лицо Григорьева и необходимость консолидации всех революционных сил против общего врага — Деникина.
Григорьевцам было предложено на выбор: получить оружие и остаться у нас или разойтись по домам. Часть из них ушла домой, но большая осталась.
О происшедшем Махно поспешил передать по телеграфу из ст. Виски. Эта телеграмма была перехвачена станцией Бобринской, и 28 июля 1919 г. за № 3392 была передана в Киев.
«Считаю убийство атамана Григорьева 27 июля 1919 г. в селе Сентово Александрийского уезда Херсонской губ. идейными представителями повстанцами батьки Махно необходимым и нужным фактом истории ибо политика, действия и намерения его были контрреволюционные. Что доказывают еврейские погромы и вооружение кулаков. Считаем создание армии его — батьки Махно необходимым для того, чтобы забрать у него (Григорьева — А. Б.) всех честных партизанов, борющихся за революционную идею, но по темноте своей идущие слепо за ним. Имеем надежду что после этого не будет кому санкционировать еврейские погромы, а честно повставать трудовому народу против контрреволюционеров как Деникина и других, так и против большевиков-коммунистов насильно вводящих диктатуру посредством наймитов мадьяров, китайцев и латышей. Исторические последствия за этот расстрел Махно считает своим революционным долгом взять на себя. Долой еврейские погромы! Да здравствует народное повстанчество Украины! Да здравствует Украинская независимая Социалистическая Советская Республика! Да здравствует социализм!
Подлинный подписали: председатель Батько Махно.
Секретарь Шевченко, с подлинным верно — нач. штаба Шиняйлов»[673].
— Из пассивно-сопротивляющегося, — продолжал Троян, — мы теперь переходили в активно-наступающего. Против Красной Армии мы решили повести со всех сторон атаку, стремясь поднять всекрестьянское восстание. Продвинувшись в западном от с. Сентово направлении, мы вновь заняли село Песчаный Брод — откуда начали развивать идею восстания. Но вскоре, подошедшими красными частями мы были подняты и перенесли свою резиденцию дальше от желдороги, в пос. Добровеличковку.
