Первые заботы Феодора Студита при новом царствовании заключались в осуществлении мысли о созвании собора, на котором вновь был бы поставлен вопрос об иконах, правительство же соглашалось лишь на частное собеседование между представителями того и другого направления. В письмах и ходатайствах по этому вопросу студийский игумен выставлял соборный авторитет Церкви или «пятиглавую» ее власть как единственно компетентное учреждение для решения тогдашнего церковного дела, между тем царь не доверял слишком сделавшимся обычными ссылкам на примат Римской Церкви и видел в отговорках Студита упорство и сопротивление, а в сношениях с папой — политическую измену. Таким образом, соглашение между иконоборцами и иконопочитателями не могло состояться. Вскоре затем по приказанию императора Феодор и преданный его ученик Николай, разделявший с ним заключение в Смирне, вызваны были в Константинополь (821), где и оставались около двух лет, пока продолжалось громадное народное движение, поднятое самозванцем Фомой. Последние годы жизни (823–826) Феодор провел в одном из монастырей на азиатском берегу, поблизости от столицы, и по смерти погребен на острове Принкипо.
С вступлением Михаила II на престол совпадает обширное народное движение, начавшееся в Малой Азии и перебросившееся в европейские провинции. Это движение исходило от самозванца Фомы, прикрывавшегося именем царя Константина VI, и представляет собой своеобразное проявление иконоборческого движения, глубоко затронувшего народные массы и захватившего вместе с религиозными политические и социальные интересы государства. Ввиду громадного значения поднятых восстанием Фомы вопросов, а равно принимая в соображение, что в деле Фомы иконоборческое движение доходит до своего кульминационного пункта, мы находим полезным рассмотреть его со всеми подробностями.
Какое значение приписывалось современниками этому движению, видно уже из особенного внимания, уделенного ему в летописи. Правда, первоначальная история Фомы, в особенности его происхождение и юные годы сделались уже в IX в. предметом народных сказаний и окрашены вымыслом, но его похождения на Восток и его на широких основаниях задуманное возмущение против основателя новой династии нашли себе достаточное освещение у летописца Генесия, которым пользовались писатели X и XI вв.8 И что в особенности важно, не далее как в 824 г., т. е. сейчас же по усмирении этого восстания, император Михаил II сделал подробное изложение всего дела в письме к императору Людовику Благочестивому9. Т. к. это письмо дает новые и интересные сообщения о положении иконоборческою вопроса в империи, то мы обращаемся сначала к нему. В официальном акте, конечно, не могло заключаться всего того, что передавалось о Фоме в народе, зато в нем есть такие данные, которые отличаются характером деловой точности.
Во время императрицы Ирины Фома бежал из Константинополя к персам, избегая наказания за преступление. Здесь он отрекся от христианской веры и получил большое влияние у неверных. С течением времени он распустил слух, что его настоящее имя есть Константин, и что он сын царицы Ирины, избегнувший ослепления и спасшийся невредимым от козней своей матери. Вследствие чего к нему примкнули многие из тамошних жителей, и он начал производить разбойнические нападения на соседей, одних привлекая к себе силою, других — раздачей денег, иных — обещанием почестей и должностей. Имея под рукою преданных ему персов, агарян, армян, авазгов и других, во время царствования Льва Армянина он начал военные действия и захватил всю Армению, Халдею на Кавказе и Армениак. При таком положении дел царь Лев был убит заговорщиками и возведен на престол Михаил II. Последний должен был бороться с крайними затруднениями, вызванными возмущением Фомы, т. к. значительная часть империи разделяла веру в самозванца, признавая в нем сына Ирины. Самозванец же искусно воспользовался шатанием умов, продолжал увеличивать число своих приверженцев и, захватив царский флот, переправился на европейский берег во Фракию и Македонию. Таким образом силы бунтовщика осадили столицу и лишили ее сношений с провинциями в месяце декабре, 15 индикта (822).
Несмотря на незначительность сил, бывших в распоряжении Михаила, он пытался прорвать образовавшееся вокруг Константинополя кольцо, но Фома, нашедши сильную поддержку в славянских народах Фракии, Македонии и Солуни, с успехом продолжал наступление и осаду Константинополя в течение целого года. Наконец император решился напасть на лагерь самозванца, расположенный в тридцати милях от столицы, и нанес Фоме поражение, причем часть его приверженцев разбежалась, часть спаслась по городам. Пять месяцев после того Фома упорно держался против царских воевод, наконец захвачен был в одном городе со всеми своими приверженцами, попался в плен и подвергся казни. Два его сына потерпели ту же участь. Так потушено было по официальному изложению возмущение Фомы, которое поддерживаемо было столько же политическими, как религиозными и национальными мотивами, в чем и заключается главный его интерес.
Царь Михаил не имел основания выяснять указанные мотивы движения, хотя письмо его позволяет делать о них догадки. За изложением дела Фомы в письме следует главная часть, объясняющая посольство. Это посольство возложено было на протоспафария и стратига Феодора, митрополита мирликийского Никиту, архиепископа Венеции Фортуната, диакона и эконома Софийской церкви в Константинополе Феодора и кандидата Льва. «Многие из церковных людей и мирян, — говорится далее, — отверглись апостольских преданий и отеческих постановлений, сделались виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на место их поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как честному и Животворящему древу, пением псалмов и молитвами просили у икон помощи, многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении. Желая принять монашеский чин, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Некоторые из священников и клириков скоблят краски с икон, смешивают их с причастием и дают эту смесь желающим вместо причащения. Другие возлагали тело Христово на образа и отсюда приобщались святых тайн. Некоторые, презрев храмы Божий, устраивали в частных домах алтари из икон и на них совершали священные таинства и многое другое, непозволительное и противное нашей вере, допускали в церквах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили поместный собор, на котором определено было снять иконы с низких мест в храмах и оставить те, которые были на высоких местах, дабы невежественные и слабые люди не воздавали им божеского поклонения и не зажигали перед ними свечей. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, которые оказывают приверженность к подобным новшествам. Есть, кроме того, такие, которые, не признавая поместных соборов, бежали из нашей империи в Рим и там распространяют поношение и клевету на Церковь. Оставляя без внимания их гнусные изветы и богохульства, извещаем вас, что мы исповедуем и нерушимо держим в сердце символ святых и Вселенских шести соборов, соблюдаемый всеми православными христианами». В заключение, извещая о дарах, предназначенных для римского папы, царь Михаил просит Людовика дать послам свободный пропуск в Италию и содействовать к удовлетворению желаний византийского царя, чтобы были изгнаны из Рима находящиеся там «изменники христианской веры».
Приведенное письмо свидетельствует о двух важных фактах, касающихся борьбы православной и иконоборческой партий в Константинополе: а) что эта борьба выражалась в политической смуте, направляемой самозванцем Фомой; б) что православные искали поддержки в Риме против иконоборческих царей и усиливали тем притязания римского папы на главенство в Церкви. Нет сомнения, что в числе тех сеятелей крамолы и изобретателей злых новшеств, о которых говорит письмо Михаила II, нужно разуметь и будущего патриарха Мефодия, бежавшего после низвержения патриарха Никифора в Рим и пытавшегося вместе с Феодором Студитом возбудить вмешательство папы в церковные дела Византии.
Рассказанные в письме Михаила обстоятельства имеют весьма важное значение для истории иконоборческого движения. Уже независимо от всего прочего любопытно то, что царь Михаил почел нужным изложить со всеми необходимыми подробностями дело, по-видимому, мало относящееся к цели посольства к западному императору и не стоящее в связи с церковным вопросом, о котором, главным образом, должна была идти речь в сношениях с императором и с папой. По всей вероятности, возмущение Фомы затрагивало и церковный вопрос, но царь Михаил не нашел удобным говорить об этом с надлежащей откровенностью, ограничившись приведенным нами в своем месте намеком.
