Президента Вильсона — парадокс — отвращала всякая тайная дипломатия. Ничто не раздражало американского лидера больше, чем тайные договоры — в прошлом, настоящем и будущем. Это создавало сложности в мировом конструировании.
Перед началом собственно заседания секретарь конференции Морис Хэнки наскоро переговорил с Клемансо, и они решили держать проблему продления перемирия отдельно от собственно работы мирной конференции. Вперед вышли приглашенные Морисом Хэнки из Версаля военные. Фош сделал краткий комментарий к перемирию; фельдмаршал Вильсон прокомментировал продвижение коммунизма в Европе — он полагал, что доставка продовольствия поможет в борьбе с коммунизмом вернее, чем посылка штыков. Затем последовал перерыв на чай. Второе заседание началось в 4 часа пополудни, обсуждалось, сколько дипломатов должны представлять собой двадцать семь официальных делегаций. Обозначились два формата: «Высший военный совет» и «Совет десяти», в который входили премьер-министры и министры иностранных дел пяти великих стран. Именно «Совет десяти» заседал на Кэ д'Орсе.
Эта первая сессия была прикидочной. Соперники присматривались друг к другу, искали слабые места соседей, опробовали объединительные мотивы. Все без исключения обратили внимание на манеры невиданного на международных конгрессах гостя — американского президента. Вильсон сидел чрезвычайно прямо, лишь изредка наклоняя голову к одному из советников. Когда же он говорил, то наклонялся вперед, подчеркивая дидактическую, профессорскую манеру изложения. Первые впечатления были едва ли благоприятны для Вильсона. Даже англичане, которые и в языковом смысле, и политически понимали Вильсона, находили его утомительным.
Совместимость с европейцами оказалась труднодостижимой. Там, где европейцы обходили детали и ставили финальную точку, Вильсон только лишь развертывал свою аргументацию. По каждому вопросу Вильсон выступал как судья: он определял две полярные позиции и обрисовывал картину спора, не давая заключения, а на настойчивые призывы изложить свою точку зрения предлагал отдать вопрос на обсуждение экспертам. Такой подход особенно резко контрастировал с английским — у Ллойд Джорджа на все вопросы были уже готовые ответы. Но и у Вильсона были свои сильные стороны. Коллеги не могли не признать ясности его мышления, исключительной точности языка, большой степени самоконтроля, терпения в изучении различных точек зрения, высшей аналитичности мысли. Нужно было только «прижать его к стене», а это удавалось не часто. По вопросам, где Вильсон выражал несогласие с господствующим мнением, он старался всячески затянуть «мозговую атаку» ссылками на экспертов, необходимостью более тщательного подхода и т. п.
В понедельник, 13 января, англичанин Вильсон поднял вопрос о повестке дня конференции. Неожиданно Вильсон достал из кармана листок бумаги, в котором были обозначены пять пунктов: Лига Наций; репарации; новые государства; границы и территориальные изменения; колонии.
Особую проблему для Вильсона представила пресса. Кто лучше, чем американский президент, знал могущество этого «четвертого сословия»? Только американских журналистов в Париже было более полутысячи. Но их держали на голодном пайке, что увеличивало дерзость и недовольство газетчиков. Попытки подсмотреть через плечо, перехватить копию документа, заглянуть за дверь, подслушать разговор ничего не давали. Высокие договаривающиеся стороны соблюдали закрытость обсуждений. Но голод прессы мог дать страшные политические последствия. Надеясь на помощь Вильсона, пресса потребовала своего присутствия на заседаниях Верховного совета. Если это случится, сказал Ллойд Джордж, конференция будет длиться вечно. Лучше издавать пресс-релизы. Вильсону пришлось согласиться.
В то время как англичане и французы постепенно давали послабления своим журналистам, Вильсон категорически отказывался нарушать «блэк-аут» — запрет на передачу сведений о ведущихся переговорах. Согласно официальным объяснениям, это делалось в целях максимальной эффективности межгосударственных диспутов, но в конечном счете оказалось серьезной политической ошибкой. Журналисты начали жаловаться пресс-атташе Вильсона Бейкеру. Тон их жалоб постоянно рос: президент — лицемер и воплощение наивности в одном лице. Некоторые журналисты пригрозили покинуть Париж, но сделали это лишь немногие.
Нарастало ожесточение. Во Львове журналисты показывали точки на стене от пулеметной очереди и называли эти отметины «14 пунктов Вильсона». К моменту начала заседаний Польша уже была восстановлена, Финляндия и прибалтийские государства шли к национальному самоопределению; чехи сближались со словаками, а сербы с хорватами и словенцами. Таскер Блисс, американский военный советник, писал жене из Европы, что «впереди тридцатилетняя война. Возникающие нации едва всплывают на поверхность, как сразу бросаются с ножом к горлу соседа. Они — как москиты — носители зла с самого начала».
ОТКРЫТИЕ КОНФЕРЕНЦИИ18 января 1919 г. мирная конференция открывается официально. Именно Клемансо настоял на этой дате — в этот I день в Версале много лет назад была провозглашена Германская империя. Теперь в том же зале — в Зале часов — президент Пуанкаре напомнил присутствующим о злонамеренности и жестокости второго германского рейха, о его крушении и надеждах на долгий мир. Обращаясь к президенту Вильсону и главам правительств, Пуанкаре сказал: «Вы держите в своих руках будущее мира».
Не все питали надежды с самого начала. Греческий премьер Венизелос не явился, оскорбленный более многочисленной сербской делегацией. Канадский премьер Борден был оскорблен приглашением премьер-министра Ньюфаундленда. Японцы еще не прибыли. Но более всего зияло отсутствие России. Ллойд Джордж сказал, что Россия — это джунгли, где в двух метрах уже ничего не видно. Клемансо твердо придерживался той точки зрения, что Россия предала Запад в решающий момент. Бейкер полагал, что страх пред Россией и большевизмом определял работу конференции.
Во вступительной речи старший представитель Германии граф Брокдорф-Ранцау неожиданно накалил атмосферу: «От нас требуют признать, что мы одни виноваты в начале войны: признание такого факта в моих устах было бы ложью». Разразился скандал, ожесточение которого ощутили многие, — этот спор не погас и сейчас. Британская газета «Дейли мейл» писала тогда: «После этой выходки никто не может обращаться с гуннами как с цивилизованными людьми».
Все главные проблемы решала четверка Вильсон — Ллойд Джордж — Клемансо — Орландо. Черчилль 14 февраля 1919 г. описывает председательствующего Клемансо как «мрачного, грубого, убеленного сединами»[579]. Гарольд Николсон характеризует французского премьера как «полуулыбающуюся раздраженную, скептическую и неврастеническую гориллу». Он никогда не снимал серых перчаток, даже когда писал; длинные усы прикрывали его рот; густые брови прятали вечно сонные глаза; редко что искренне интересовало его. Если он считал, что дебаты затянулись, то внезапно вскрикивал: «Возражения?.. Принято!» Он весьма часто изъяснялся на английском языке, имевшем у него неистребимый галльский акцент. В этом от него в лучшую сторону отличался барон Соннино, чей оксфордский английский был выше всяких похвал. Вильсон весьма часто явственно испытывал беспокойство. Он вставал из-за своего стола и как бы бродил по старинному обюссоновскому ковру, пиная его своими модными блестящими черными ботинками. Ллойд Джордж считался наиболее занимательным среди присутствующих. Он был «очень алертным, но не знал многого из обсуждавшегося, а то, что знал, не всегда понимал в достаточной мере»[580].
Многое на конференции решалось в том «антерум», который в России часто называют «предбанником». Эксперты разных стран знакомились здесь друг с другом, особенно если на серебряных тележках развозили превосходный чай. Здесь рождалось много версий и интриг. Участники конференции просто обязаны были брать во внимание то обстоятельство, что огромным полевым армиям приходилось переносить зиму в весьма суровых условиях. Слово «демобилизация» висело в воздухе, но в реальности многие дивизии жили в практически военных условиях. Корреспонденты описывали «море грязи… Мы теряем многих солдат из-за неоправданно суровых условий их квартирования»[581]. О многих французских дивизиях говорили, что они находятся на грани бунта.
Даже прилежные и примерные англичане взывали к справедливости. (22 января 1919 г. в британской армии произошло немыслимое — бунт солдат, захвативших весь порт Кале. Две дивизии были отозваны с передовых линий. 30 января особые части 3-й армии (Вими, Камбре, Бапом, Ле Кенуа) окружили многострадальный Кале. Главари бунта были арестованы, а рядовые участники возвращены в свои военные лагеря.
