Но такие наказания не использовались в Тайной канцелярии повседневно. Например, в 1732 году к казни были приговорены только трое ее «клиентов». Однако случались и более «урожайные» времена. Летом 1737 года в Петербурге страшный пожар обратил в пепелище более тысячи домов, погибло несколько сотен человек; позднее в том же году горели дома Адмиралтейского острова с другой стороны от Невского проспекта до Крюкова канала. Пожары возникли в результате поджога – в одном из домов на чердаке был найден горшок с зажигательной смесью. В результате прочесывания всего города войсками удалось обнаружить пришлых людей, которые на допросах сознались в поджогах. Последовал указ императрицы о «немедленном наижесточайшем наказании» виновных: 8 августа 1737 года крестьянин Владимир Перфильев был «кажнен смертью, созжен»; солдатская жена Степанида Козмина «кажнена смертью, отсечена голова»; гулящий человек Петр Петров «кажнен смертью, созжен». Спустя несколько дней огородник Антип Афонасьев «кажнен смертью, повешен за шею»; бурлаки Егор Герасимов, Федор Гусев повешены за ребра; Александр Козмин, колодник Иван Арбацкой колесованы и обезглавлены; Андрей Парыгин «повешен за шею», Карп Наумов колесован и обезглавлен. В ноябре Дмитрий Михайлов и Арина Никитина «кажнены смертью, залиты горла оловом», а Егору Климову отрубили голову.[734]
При Елизавете и Екатерине II публичные жестокие экзекуции – особенно по отношению к благородному сословию – становились явлением исключительным и не сопровождались варварскими истязаниями. Попытавшемуся освободить Ивана Антоновича поручику Мировичу просто отрубили голову. Даже к приговоренному к четвертованию казаку Пугачеву Екатерина II, как известно, проявила милосердие – голову ему отсекли не в конце, а в начале казни.
Во многих случаях виновного избавляли от казни при «конфирмации» приговора монархом. Но царская милость не освобождала его от суровых телесных наказаний.
Членовредительские наказания
Экзекуции совершались, как правило, на рыночной площади: при отсутствии средств массовой информации позор преступников и возмездие должны были быть публичными для вящего вразумления подданных. Они часто сопровождались «урезанием» языка за «непристойные» слова по отношению к государю или «за противность и ругательство церкви».
Так, в 1743 году пострадала блестящая придворная дама Наталья Лопухина. Наказали ее, конечно, за «злодейский умысел против ее величества». На самом деле никакого заговора не было. Сын Лопухиной Иван, подвыпив в кабаке с приятелями, всего лишь пожаловался на «выключение» его из камерюнкеров, размечтался о возвращении к власти с помощью Австрии свергнутой правительницы Анны Леопольдовны и похвастался, что матушка его встречалась с австрийским посланником графом де Ботта. Далее всё происходило обычным порядком: донос, арест всех причастных к разговорам, пытки, признания в антигосударственных намерениях. Правда, известно, что императрица Елизавета терпеть не могла придворную красавицу Лопухину – 40-летняя мать шестерых детей ухитрялась затмевать на балах саму императрицу, и ее величество однажды собственноручно испортила «строптивице» бальное платье…
Двадцать девятого августа 1743 года на улицах столицы под барабан объявили о готовящейся казни. 1 сентября народ заполнил площадь у здания Двенадцати коллегий, разместился на крышах, заборах и галереях гостиного двора. После оглашения приговора первой на эшафот взошла Лопухина. Один палач сорвал с плеч платье, обнажив ее по пояс, схватил за руки и бросил себе на спину, а другой начал истязание кнутом. Сдавив преступнице горло, чтобы открылся рот, палач вырвал клещами язык и по традиции потряс в воздухе окровавленным куском мяса: «Кому язык? Дешево продам!» – после чего Лопухиной сделали перевязку и усадили в телегу. Ее подруге, жене обер-гофмаршала Михаила Бестужева Анне было назначено то же наказание; но она успела снять с себя и отдать палачу драгоценный крест, поэтому ее били не так сильно и вырвали только маленький кусочек языка, так что она не потеряла способность говорить.
«Краткое изображение процессов или судебных тяжеб» устанавливало: «Обыкновенные телесные наказания суть то, егда кто ношением оружия, сиречь мушкетов, седел, також заключением, скованием рук и ног в железа и питания хлебом и воды точию или на деревянных лошадях, и по деревянным кольям ходить, или битьем батогов. Жестокие телесные наказания в наших пунктах разумеваютца, егда кто тяжелым заключением наказан, или сквозь шпицрутен и лозы бегати принужден; таков же, егда от палача (кнутом) бит и запятнан железом или обрезанием ушей, отсечением руки или палцов казнен будет, то ж ссыланием на каторгу вечно или на несколько лет».
Истязание кнутом было довольно частым в практике Тайной канцелярии. Реальную же тяжесть этого наказания оценить трудно – слишком многое здесь зависело от умения палача и полученных им инструкций. «Нещадное» битье (таким считалось наказание более чем 50 ударами) могло завершиться смертью. Но умелому мастеру не составляло большого труда забить человека насмерть всего несколькими ударами, а в «галантном веке» порка часто назначалась без счета и количество ударов могло дойти до 300 и более. Только при императоре Александре I указом от 18 января 1802 года судам было запрещено употреблять в приговоре слова «нещадно» и «жестоко», а в 1812 году предписано назначать точное число ударов.
Кнут состоял из полуметровой рукояти и плетеного кожаного ремня-стержня длиной до 2,5 метра, оканчивавшегося кольцом или кожаной петлей, к которой крепился «язык» – полоса твердой дубленой свиной кожи, которой под прессом придавали V-образную форму. Амплитуда движения трехметрового орудия истязания была огромной, еще увеличиваясь длиной руки палача, а сила удара могла быть чудовищной. В зависимости от того, направлял палач «язык» плашмя или острием, на месте удара либо оставался кровоподтек, либо рассекалась кожа. Процедура была продолжительной – преступники получали примерно 20 ударов в час. После каждого удара «язык» требовалось вытереть от крови, чтобы он, намокнув, не потерял жесткости, а через каждые 12–15 ударов его сменяли на новый. Взрослый здоровый мужчина мог вынести до двух тысяч палочных ударов по спине, но 200 ударов кнутом в XIX веке считались смертельным наказанием.
Старые мастера «заплечных дел» обычно долго готовили учеников. Такие подмастерья раздевали и держали жертв, привыкали к виду крови и крикам истязаемых; затем им начинали доверять порку плетью, но до кнута допускали не сразу. Ежедневные упражнения во владении страшным инструментом производились на тряпичных чучелах, набитых соломой или конским волосом: палачи показывали, как следует наносить сильные и слабые удары, «класть» их в несколько рядов или в одно и то же место; как наказывать за мелкие преступления, как вызвать немедленную смерть и как сечь, чтобы преступник умер на второй или третий день после экзекуции; как следует подводить кнут вокруг тела преступника, нанося повреждения грудной клетке или внутренним органам. Тайная канцелярия в этом отношении была исключением – в ее стенах не готовили новые кадры, сюда на работу отбирались опытные мастера из других ведомств.
Получив указание от начальства (или ценный подарок от жертвы или ее родственников), палач мог наносить страшные с виду, но безопасные удары, а то и вовсе выпороть так, чтобы человек вообще не почувствовал «экзекуции». Лифляндскому пастору Зейдеру в 1800 году присудили 20 ударов, отчего он пришел в ужас – но удивительным образом остался невредим: «Меня подвели к позорному столбу, к которому привязали за руки и за ноги; я перенес это довольно хладнокровно; когда же палач набросил мне ремень на шею, чтобы привязать голову и выгнуть спину, то он затянул его так крепко, что я вскрикнул от боли. Окончив все приготовления и обнажив мою спину для получения смертельных ударов, палач приблизился ко мне. Я ожидал смерти с первым ударом; мне казалось, что душа моя покидает бренную оболочку. Еще раз я вспомнил о своей жене и дитяте; влажный туман подернул мои глаза. „Я умираю невинным! Боже! В твои руки предаю дух!“ – воскликнул я и лишился сознания. Вдруг в воздухе что-то просвистело; то был звук кнута, страшнейшего из всех бичей. Не касаясь моего тела, удары слегка задевали только пояс моих брюк. ‹…› Приговор был исполнен; меня отвязали, я оделся сам и почувствовал, что существую еще среди людей».[735] Зейдера порол известный петербургский палач Никита Хлебосолов, кладя удары так, что страшный «язык» кнута бил не по телу осужденного, а по «кобыле» – столбу, к которому он был привязан.
Свидетелем исполнения наказания стал знаменитый английский общественный деятель Джон Говард – бывший шериф, не понаслышке знакомый с английскими исправительными учреждениями и прибывший в Россию в 1781 году для изучения тюремной практики: «10 августа 1781 года я видел, как наказывали кнутом двух преступников, мужчину и женщину. Они были приведены из тюрьмы примерно 15 гусарами и 10 солдатами. Когда они прибыли на место наказания, гусары образовали кольцо вокруг места бичевания, в течение минуты или двух раздавался барабанный бой, затем были прочтены некоторые молитвы, и население сняло шапки. Женщина была взята первой. Ее грубо обнажили по пояс, привязали веревками ее руки и ноги к столбу, специально сделанному для этой цели; у столба стоял человек, держа веревки натянутыми. Палачу помогал слуга – и оба они были дюжими молодцами. Слуга сначала наметил свое место и ударил женщину пять раз по спине. Каждый удар, казалось, проникал глубоко в тело. Но его хозяин, считая удар слишком мягким, оттолкнул слугу в сторону и стал наносить остальные удары сам, причем эти удары были, очевидно, более сильными. Женщина получила 25 ударов, а мужчина 60. Я протеснился через гусаров и считал числа, по мере того как они отмечались мелом на доске. Оба были едва живы, в особенности мужчина, у которого, впрочем, хватило сил принять небольшое даяние с некоторыми знаками благодарности. Затем они были увезены обратно в тюрьму в небольшой телеге. Несколько дней спустя я застал эту женщину в очень слабом состоянии, мужчину же я больше не мог найти».[736]
