Результаты выполненных Абрамовичем подсчетов обесцениваются, однако, тем обстоятельством, что несколько неопубликованных грамот с упоминаниями о поместном верстании 1538/39 г. не были им учтены. Но главное возражение против применяемой им методики состоит в том, что число сохранившихся упоминаний слишком мало (вместе с неизданными грамотами — всего 11), чтобы их можно было считать репрезентативной выборкой. Вместе с тем, хотя основой для статистических выкладок эти данные служить не могут, их ценность как источника трудно переоценить, поскольку они представляют собой уникальные свидетельства, принадлежащие самим помещикам, участвовавшим в верстании 1538/39 г., или их детям. При обращении к этим свидетельствам, своего рода семейным историям, рассказанным помещиками, картина верстания предстает уже не в столь радужном свете, как ее изобразил Г. В. Абрамович.
Прежде всего выясняется, что в ряде случаев придача земли, полагавшаяся помещику по итогам верстания, в реальности так и не была выделена ему по вине писцов или дьяков (см. табл. 6, № 2, 5 и 9). Вот, например, история, поведанная Степаном Нечаевым сыном Чуркина. Накануне верстания за ним и его тремя братьями (Гаврилой, Погоней и Степаном) было старое отцовское поместье в 22 с половиной обжи. Во время поместного верстания 7047 (1538/39) г., по словам Степана, «к тому к старому отца их поместью придано им десять обеж; и после деи того верстанья брата их Петрока не стало, и та деи брата их Петрокова выть придана им же трем к их вытем». Оставшиеся три брата рассчитывали, что вместе с придачей у них будет «по одиннадцати обеж без трети обжи человеку» (точнее, 10,83 обжи на человека). Но писцы Семен Клушин с товарищи лишь написали за тремя братьями старое их отцовское поместье в 22,5 обжи, «а придачи деи им десяти обеж писцы им не отделили»[1920].
Впоследствии, по-видимому, братья Чуркины пытались добиться справедливости, и где-то в 40-х гг. дьяки Вязга Суков и Ишук Бухарин отделили им по государевой грамоте в счет положенной им придачи 9 обеж из «земецких поместий»; но затем по новой грамоте эти земли были у них отняты и отданы назад земцам. В итоге, как писал в 1555 г. в своей челобитной царю Степан Чуркин, «им деи после того придача их и по ся места не отделена»[1921].
С аналогичной жалобой обратились в том же 1555 г. к государю Третьяк и Лев Яковлевы дети Суслова: в поместное верстание 7047 г. их отцу, Якову, и его сыновьям, их братьям, Степану и Ивану, а также самому Третьяку к старому их поместью в 11 обеж было велено придать 14 обеж; «и тое де их придачи, — гласила царская грамота, — писцы наши и дьяки наши и по ся места им не отделивали». Между тем отец челобитчиков Яков и брат Иван умерли, не дождавшись обещанной придачи, а Степан Суслов осенью 1555 г. был убит «немецкими людьми»[1922] (речь идет о войне со Швецией).
Не повезло и помещикам Кадыевым: главе семейства Семену Кадыеву и трем его старшим сыновьям Федору, Ивану и Дмитрию во время поместного верстания 7047 г., по свидетельству младшего сына Сеньки, было велено придать к старому поместью в 10 с четвертью обеж еще 18,5 обеж, но «писцы деи наши и диаки наши ноугородцкие, — как говорилось в царской грамоте от 21 декабря 1555 г., — тое им придачи и поместья не отделивали»[1923]. К моменту подачи челобитной младшего Семена Кадыева отец его Семен и старшие братья Иван и Дмитрий уже умерли, а брат Федор ушел в Никольский монастырь; службу служил средний брат Истома, причем дьяки оставили ему только половину отцовского поместья, отписав на царя 5 обеж и пустив их в поместную раздачу[1924].
Известны также случаи, когда реальная придача оказывалась гораздо меньше той, которая причиталась помещику по итогам поместного верстания. Так, братья Дмитрий, Андрей и Иван Яковлевы дети Елагина, вернувшись с казанской службы, подали в 1553/54 г. челобитную (повторенную затем в 1555 г. после шведской кампании), в которой напомнили о том, что в поместное верстание 7047 (1538/39) г. им троим и их младшему брату Даниле (впоследствии скончавшемуся) было велено придать к старому отцовскому поместью (в 20 обеж) еще 26 обеж, однако «тое деи их им придачи дошло две обжи, а двадцати деи четырех обеж придачи их и по ся места им не отделивано»[1925].
Вот еще один подобный случай. Князья Афоня и Кудеяр Ивановы дети Мещерского писали в начале 1556 г. в челобитной царю, что в поместное верстание 7047 г. их отцу князю Ивану и старшим братьям Андрею, Григорию и Дмитрию было велено придать к старому поместью, насчитывавшему 23 обжи, 29 обеж. Однако «писцы деи наши… и дьяки наши прежние ноугородцкие, — гласила царская грамота, — тое придачи отделили дватцать две обжи, а не сошло деи их придачи сем обеж…»[1926].
Таким образом, если оценивать размеры фактически выделенных помещикам земель, а не те придачи, что остались только на бумаге, то в свете проанализированных выше свидетельств 1550-х гг. результаты поместного верстания 1538/39 г. выглядят далеко не так благоприятно для помещиков, как это представлялось Г. В. Абрамовичу. Из 11 дошедших до нас упоминаний в одном случае в прирезке земли было отказано (табл. 6, № 3); в трех случаях назначенная придача так и не была фактически отделена помещикам (Там же. № 2, 5, 9), а еще в двух случаях придача на деле оказалась меньше назначенной (Там же. № 7, 10).
Разумеется, эти наблюдения, основанные на небольшом количестве свидетельств, невозможно экстраполировать на итоги поместного верстания конца 30-х гг. XVI в. в масштабе всей страны. Вместе с тем нельзя не принять во внимание процитированные выше рассказы помещиков о верстании 1538/39 г.: их истории, как никакой другой источник, помогают понять механизм этой правительственной акции. Выясняется, в частности, что процедура поместного верстания включала в себя смотр детей боярских, на который помещики являлись с годными к службе сыновьями. Так, торопецкий помещик Борис Чмутов сын Ачкасова в своей челобитной 1555 г. упомянул о том, что в поместное верстание 7047 г. «отец его и он у смотренья были, да велено деи отцу его да ему с отцем служити [со] старого поместья без придачи»; после этого торопецкие писцы Александр Ульянин «с товарищи» написали за ними старое поместье его отца — 22,5 обжи[1927].
Приведенные выше примеры показывают также, сколь многое зависело от представителей центральной власти на местах — писцов и дьяков (в данном случае — новгородских): по их воле решение о придаче земли тому или иному помещику, принятое во время верстания, могло подвергнуться корректировке (в сторону уменьшения!), а то и вовсе остаться невыполненным. Так возникали известные нам из челобитий 1550-х гг. ситуации, когда дети боярские годами добивались прирезки земли, назначенной им или их отцам в ходе верстания 1538/39 г.
Насколько частыми были подобные случаи, мы можем только догадываться; но, по крайней мере, современникам они были хорошо знакомы, коль скоро составитель так называемых «царских вопросов» Стоглавому собору особо подчеркнул, говоря об испомещениях эпохи «боярского правления», разницу между отводом земли в реальности и на бумаге: «…а в меру дано натолко по книгам…»[1928]
Возвращаясь к вопросу о том, насколько выгодным было верстание конца 30-х гг. для самих помещиков, следует признать, что фрагментарность имеющегося в нашем распоряжении материала не позволяет дать однозначный ответ на этот вопрос, тем более что структура землевладения и темпы испомещения сильно варьировали от уезда к уезду[1929]. Даже применительно к Новгородской земле, где сохранность писцовых книг XVI в. гораздо выше, чем в других регионах страны, мы не располагаем всей полнотой информации. Наиболее подробные данные содержит изученная Г. В. Абрамовичем писцовая книга Тверской половины Бежецкой пятины 1536–1545 гг. По подсчетам исследователя, основанным на этом источнике, из 360 помещиков прирезку земли получили 154 человека, или 43 %[1930]. Но эти цифры не отражают ситуацию в других пятинах Новгородской земли. Так, в Деревской пятине, судя по книгам 1538/39 г. письма Г. Я. Морозова и И. А. Рябчикова, от которых до нашего времени дошло описание лишь 20 погостов (из 67 существовавших на тот момент), процент помещиков, получивших прибавку земли, был значительно ниже. В сохранившейся части книги Г. Я. Морозова на 49 описанных поместий приходится лишь 13 придач[1931]. В книге И. А. Рябчикова и В. Г. Захарьина, описывавших в 1538/39 г. другую половину той же Деревской пятины, упомянуто 108 поместий; придачи земли встречаются там еще реже — лишь в четверти случаев (25 упоминаний)[1932]. Примерно такая же картина вырисовывается и в Вотской пятине по книге 1539 г.: в сохранившейся части книги (содержащей описание 35 погостов из существовавших тогда 59) на 240 описанных поместий приходится 54 придачи, т. е. и здесь прирезка земли наблюдается лишь в 22,5 % случаев[1933].
