Между тем, пока шло кавалерийское дело, подпоручик Гангеблов, командовавший пионерной ротой, поставил против цитадели кегорновые мортиры и открыл бомбардирование. Из цитадели отвечали пушечной и ружейной пальбой. С наступлением ночи пальба прекратилась. С рассветом первый предмет, бросившийся в глаза осажденным, были семь турецких знамен, развевавшихся на высоком кургане впереди русского лагеря. Они с очевидностью свидетельствовали об участи Гуссейн-бека; но гарнизон не думал о сдаче. Не зная численности его, Аргутинский действовал осторожно, и с утра вновь начал бомбардирование. Восемь турецких орудий отвечали живым огнем. Борьба оказывалась для нас неравной. На все предложения сдачи, гарнизон требовал пропуска с оружием в руках, а князь Аргутинский на это не соглашался. Тогда, некто хаджи шейх-Селим, мулла одной из ольтинских мечетей, вызвался быть посредником, с тем, чтобы защитникам цитадели была дарована жизнь и сохранено имущество. Это подействовало, и через час перед Аргутинским предстало двадцать аджарцев “Где же остальной гарнизон?” – спросил Аргутинский. Аджарцы переглянулись. “Мы все тут, нас только и было двадцать человек”,– отвечал один из них.
Замок тотчас был занят пионерами и в нем взяты две медные мортиры и шесть легких пушек.
Едва войска покончили с Ольтой, как возвратились два армянина, ходившие на разведку и привели с собой ливанского грузина, который заявил, что Гуссейн-бек сегодня ночует с небольшим конвоем невдалеке от Ольты, в деревне Карапет, Таускертского санджака. Мысль захватить Гуссейна была так соблазнительна, что Аргутинский, несмотря на усталость конницы, выдержавшей двухдневный горячий бой, тотчас приказал готовиться к походу.
С закатом солнца весь отряд уке был в пути. В Таускерский санджак вели две дороги: по одной двинулся Эссен, по другой – Кувшинников со своим полком, пехотой и артиллерией. Прошли уже добрую половину ночи, как в колонне Кувшинникова вдруг грянул выстрел. Передовые татары наткнулись на пикет у самой деревни Паласуры. Времени терять было нельзя. От Паласуры до Карапет всего несколько верст и жители могли предупредить Гуссейна об опасности. Весь второй полк понесся карьером. В это время с противоположного конца деревни выскочила конная партия и устремилась к лесу. Сотня мусульман с самим Кувшинниковым понеслась за ней, а остальные продолжали скакать по таускерской дороге; пехота бездорожным полем поспешала бегом, чтобы занять дорогу на Киях и отрезать Гуссейну последний путь отступления.
Но как ни быстро влетели мусульмане в деревню, Гуссейна они там уже не нашли. Своевременно извещенный об опасности, он пустил конвой по большой дороге, а сам, отделившись в сторону, бросился в горы по таким опасным местам, что из пяти сопровождавших его нукеров три сорвались с кручи и, вместе со своими лошадьми, разбились насмерть; но добрый конь Гуссейна вынес его из пропасти.
Между тем конвой, скакавший по дороге, попал как раз на четвертый полк и был истреблен им почти поголовно. Скоро вернулся и Кувшинников; оказалось, что в партии, которую он преследовал был сам Кучук-бей, старый правитель Ольтинского санджака, но партия его успела, однако, раньше татар достигнуть леса и, бросив лошадей, спаслась пешей.
Набег, строго говоря, не удался, но нравственные результаты его были огромны, так как он вконец подорвал обаяние Гуссейна в народе. Когда отряд вернулся в Ольту, там уже вполне была восстановлена русская власть и был новый правитель, избранный народом. Ольта, Нариман и Шаушет смирились.
Князь Аргутинский и майор Кувшинников, за действия их в окрестностях Ольты, получили ордена св. Георгия 4-й степени.
“Долгом считаю свидетельствовать перед Вашим Величеством,– писал Паскевич государю,– об отличной храбрости мусульманских полков, которые при всяком случае не переставали являть новые опыты привязанности к русскому правительству и тот доблестный дух, который мне удалось возбудить в них поощрениями и хорошим обхождением. Добытые ими семь знамен и ключ крепости Ольты повергаю к стопам Вашего Величества”.
Поощрения и внимание, или, как сказано в письме государю, “хорошее обхождение” – вот те могучие двигатели, которые в руках Паскевича создали те превосходные боевые части, какими явились конно-мусульманские полки в боях против турок. Они не оказались впоследствии бессильными, под начальством того же Паскевича и против европейской тактики, и против превосходно обученных войск, какими были венгерские гусары. А между тем нельзя не отметить тот факт, что на Кавказе, позднее, уже не встречалось вовсе подобных милиций: полки выходили на службу, но к старым заслугам они не прибавляли ничего.
По окончании Ольтинской экспедиции отряд был распущен, и мусульманские полки возвратились на родину. Туда же, почти вслед за ними, прибыла и остальная бригада, покрытая славой последнего бейбуртского боя. Этим закончилась блестящая служба конно-мусульманских полков при действующем корпусе; они разошлись по домам, но памятником их доблестных подвигов и поныне остаются знамена, высочайше пожалованные им 26 октября 1830 года. На больших шелковых полотнах этих знамен, сохранивших те же цвета, какими во время войны полки отличались один от другого[25], изображен государственный герб, а на верху, в копье,– вензель Императора Николая I.
Ходатайствуя об этих знаменах, Паскевич предполагал пожаловать их целым провинциям, выставившим на службу полки, и хранить эти знамена в мечетях, на видном месте, при самом входе, чтобы тем возбудить благородное соревнование и в отдаленном потомстве. В торжественные царские дни знамена, как писал Паскевич, должны выноситься к народу и потом водружаться на куполах мечетей, “дабы видны были всем жителям”. Император благосклонно принял ходатайство Паскевича о пожаловании мусульманским полкам знамен, “но с тем, чтобы оное хранились не в мечетях, а в присутственных местах главного города провинции”. Такими пунктами названы были: Шуша, Старая Шемаха, Елисаветполь, Эривань и Нахичевань.
Для принятия знамен в Тифлис были вызваны от каждого полка и от конницы Кингерлы по десять почетнейших беков и по двадцать всадников из числа, имевших знаки отличия военного ордена. Но в Тифлисе были только прибиты к древкам полотна знамен, а торжество освящения их производилось уже в главных городах провинций, на глазах всего населения, в мечетях, где муллы и ахунды читали установленные молитвы, а народ повторял за ними слова произносимой присяги. По окончании обряда войска, находившиеся в параде, отдали знаменам установленную честь, и освященные хоругви относились в присутственные места, конвоируемые конной сотней татар.
“Храните знамена эти,– говорил Паскевич в своем воззвании к народу,– под попечением правительственных мест ваших, и гордитесь ими, как знаменитыми отличиями, приобретенными мужеством и кровью ваших собратий. Да послужат знамена сии наилучшим и прочнейшим соединением между вами и победоносными войсками Русского Императора, и да ополчитесь вы всегда под сенью их на защиту собственной земли и на поражение неприятеля нашего могущественного Монарха. Я совершенно уверен, что при новой необходимости призвать вас к оружию вы поспешите еще с большим усердием составить из среды своей ополчения и со свойственным вам мужеством полетите туда, где неприятель осмелится показаться”.
И этот завет любимого вождя, достойно их оценившего, татары свято хранят до сих пор, и из уст в уста переходят среди них сказания о минувшей године турецкой войны 1829 года.
XXXIV. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПОД БЕЙБУРТОМ
Азиатские ополчения, легко уступающие победу, еще с большей легкостью возникают, так сказать, из своих развалин. И легковерие умов, и общий воинственный склад жизни восточных народов, и, наконец, самая пылкость их и прирожденная храбрость – все служит могущественным двигателем для того, чтобы в несколько дней явилась сильная и хорошо вооруженная армия там, где ее вовсе не было. Так в Азии было всегда, так было и теперь, когда Паскевич силой обстоятельств вынужден был отказаться от трапезундского похода и возвратился в Арзерум.
Подобно волнам, стремящимся залить след пронесшегося корабля, лазы со всех сторон спешили на путь отступления Паскевича, и как бы заметали следы грозного нашествия русского войска. Но главнокомандующий был убежден, что позднее время года не позволит им начать военных действий и мало-помалу стал распускать войска на зимние квартиры. Последнее обстоятельство, в связи с неудачной экспедицией Сакена и возвращением самого Паскевича, пробудило в неприятеле новые надежды и дало повод к различным толкам и слухам. Из края в край быстро пронеслась весть, что русские оставляют Арзерум, и общим отголоском было единодушное мнение, что пришел час, когда мусульмане должны восстать поголовно и, прикрытые победным знаменем пророка, исторгнуть наконец этот губительный меч, ниспосланный на них, как небесная кара, из рук страшных гяуров.
