Заскорузлый чиновничий мирок с его льстивой любезностью, самодовольной глупостью и пошлыми интригами изрядно претил Александру. Хотелось на свежий воздух, на просторы природы, к манящему царству растений, животных, минералов. Вскоре стали поговаривать, что ему, кажется, предстоит поездка на тюрингские горнодобывающие предприятия или в район вестфальских рудников, пока наконец он не получил официальное распоряжение посетить маркграфства Ансбах и Байрейт (присоединенные к Пруссии всего год назад), с тем чтобы ознакомиться с состоянием тамошнего горного дела, предваряя поездку в те места министра фон Хайница.
Во франконском горном управлении не было и следа той затхлой атмосферы, в которой священнодействовала прусская столичная бюрократия. Последний министр последнего маркграфа был взят в прусское правительство в качестве министра по делам франконских княжеств. Им был сорока двухлетний Карл Август фон Гарденберг, будущий канцлер Пруссии. Этот умный, ловкий и дипломатичный политик быстро распознал незаурядные дарования асессора фон Гумбольдта. Именно по настоянию Гарденберга уже в начале сентября, когда Александру не исполнилось еще и двадцати трех лет, он был назначен королевским обербергмейстером обоих франконских княжеств.
Обербергмейстеру были подчинены горные ведомства в Наиле, Вунзиделе и Гольдкронахе. Шахты, рудники, мелкие металлургические предприятия и кузнечные цехи, разбросанные на большой территории по горным массивам Фихтельгебирге и Франконского Леса, находились в безотрадном состоянии. Добыча ископаемых велась хищнически и бездарно, о планомерной разработке залежей руды никто и не помышлял, беспокоиться о здоровье и жизни горняков никому в голову не приходило. До того, как дела бывшего маркграфа перешли в руки Гарденберга (в 1790 г.), скромные доходы от горнодобывающих предприятий вместе с поборами с крестьян и ткачей текли в баварско-гогенцоллернскую казну и потом разбазаривались владельцами полудюжины больших и малых замков, изо всех сил стремившихся в роскоши двора подражать французским королям.
Прибыв на место, Гумбольдт не захотел селиться в резиденции. «Я живу высоко в горах в Штебене и Арцберге, двух деревушках в Фихтельгебирге», — писал он Фрайеслебену 27 августа 1792 года. Посланный им по инстанциям запрос о выделении средств на улучшение материальной базы местных горнодобывающих предприятий был одобрен и утвержден начальством. Хорошо зарекомендовали себя и его технические новшества: крепление штолен деревом и подача руды наверх осуществлялись теперь по методам, разработанным и испробованным на практике им самим. Надо сказать, что под землей Александр проводил гораздо больше времени, чем в конторе, упорно добиваясь того, чтобы заброшенные шахты снова начинали работать и давать продукцию. Его усилия очень скоро увенчались успехом: к вящей радости начальства, добыча руды возросла скачком и далеко превзошла смелые прогнозы самого обербергмейстера.
Однако увеличение производительности шахт и рост доходов государства были отнюдь не единственной заботой Александра Гумбольдта: улучшению условий труда вверенных ему людей он отдавал не меньше сил и энергии. По его инициативе были построены удобные подъездные пути к рудникам и к самым отдаленным шахтерским деревушкам. Благодаря организованной молодым обербергмейстером производственной учебе горняков, основательному обучению их технике безопасности, правилам укрепления выработок и т. п., благодаря его усилиям по предотвращению обвалов и борьбе с рудничным газом количество несчастных случаев в шахтах резко снизилось. Задолго до получения официального разрешения он на свои личные средства основал бесплатную школу для горняков — сначала в Штебене, а потом вторую — в Вунзтаделе.
Александр трудился не за страх, а за совесть, бывало, что до полного изнеможения; частые спуски в шахту, многочасовая напряженная работа под землей и долгие переезды верхом бывали порой очень утомительны. Все же неграмотность горняков, незнание ими элементарных правил техники безопасности, суеверный страх перед подземными духами, питаемый частыми катастрофами, — все эти трудности были серьезными, но не так уж непреодолимыми. Значительно сложнее оказалось другое — справиться с рудничным газом. Гумбольдт смело и рискованно экспериментировал: ему случалось бывать прямо-таки на волоске от гибели, например при испытаниях сконструированной им безопасной лампы, а потом — воздухоочистительной машины. Он недоумевал, почему физики уделяют так мало внимания борьбе с удушливыми подземными газами. Стремясь привлечь их интерес к этой теме, а заодно найти себе сподвижников среди способных ученых, он написал статью «О видах подземных газов и средствах борьбы с ними». Молодой обер-бергмейетер пытался наметить пути развития «подземной метеорологии» как точной науки и подчеркивал, что от решения этих вопросов «непосредственно зависит жизнь и здоровье целого класса трудолюбивых людей».
Своей самоотверженностью и энергией Александр снискал любовь и уважение тружеников плахт во всей Франконии. «Всеобщее доверие, которое мне оказывают повсюду простые горняки, заставляет меня еще больше любить свою работу», — говорится в его письме от 10 июня 1793 года; в письме же от 19 июня того же года мы читаем: «Я завоевал доверие этих людей; они говорят, что у меня восемь ног и четыре руки, а для представителя ленивого чиновничьего сословия это что-нибудь да значит».
Наука, обращенная к практике
Франконский дебют Гумбольдта проходил удачно; за что бы Александр ни брался, ему во всем сопутствовала удача, и в административной деятельности, и в практической работе горняка, и в научных занятиях. Ему доставляло удовольствие сознавать, что в увеличении суммы знаний, накопленных людьми, есть и его, пусть малая, доля, а все, что он изобрел, «служит сохранению трудящейся части человечества».
Александр умел строить свою работу так, что в круговерти повседневных рутинных дел ухитрялся соединять научные интересы с практикой, делать полезные наблюдения, подмечать необычное, извлекать ценные и неожиданные для себя выводы, дававшие новую пищу для мысли, толкавшие на новый поиск и будившие исследовательский азарт. Так, например, если ему приходилось часто производить химический анализ воздуха в шахте, то он не просто механически регистрировал его, а серьезнейшим образом задумывался над причинами, влияющими на «подземную погоду», а потом переходил и к более общим проблемам, в данном случае, к изучению атмосферного воздуха вообще. Статью по этому актуальному для своего времени вопросу он опубликовал в «Опытах по химическому разложению воздуха» (1799 г.) [9].
Во франконских шахтах (как и в рудниках под Фрейбергом) Гумбольдт-ботаник охотился за теми растениями и грибками, которые находят себе место в подземном лабиринте и, не получая солнечного света, ведут там странное полупризрачное существование. В это время его как исследователя интересуют вопросы физиологии растений, в частности процессы «дыхания» и обмена веществ, а также природа их окраски. В Гольдкронахе (в Фихтельгебирге) у него созревает грандиозный план, о коем он доверительно сообщает одному из друзей: «Сейчас я тружусь над никому не известной частью мировой истории. Книга выйдет лет через двадцать и будет называться „Идеи к будущей истории и географии растений, или Исторический очерк о постепенном распространении растений по Земле и наиболее общих природных условиях их произрастания“».
Наблюдения, эксперименты, постановка научных вопросов в области геологии, ботаники, физиологии растений, химии и физики вытекали один из другого, взаимно дополняя друг друга, и находили свое отражение в больших и малых публикациях Гумбольдта, а отчасти и в его переписке. Со всех концов света во франконское горное ведомство приходили книги, статьи, письма. Научные дискуссии, споры, обмен идеями с немецкими и иностранными учеными углубляли его знания, расширяли кругозор, обращали внимание на новые факты и открытия. Постепенно к Александру Гумбольдту приходила международная известность.
«…Создан, чтобы соединять идеи»
Вильгельм фон Гумбольдт Карлу Густаву фон Бринкману 18 марта 1793 года
«Мне весьма любопытно услышать от вас кое-что о моем брате. Я считаю его, безусловно, самой светлой головой из всех мне известных. Он создан для того, чтобы соединять идеи, обнаруживать связи между явлениями, которые оставались бы десятки лет не замеченными. Необычайная глубина мысли, поразительная зоркость наблюдений и редкая быстрота комбинирования наряду с железным прилежанием, широкой эрудицией и неуемной страстью открывать новое позволят ему решать такие задачи, перед которыми спасовал бы любой смертный. Правда, из всего им сделанного я пока не могу выбрать ничего, что давало бы мне право на такие пророчества — но тут надо учесть мою неосведомленность относительно сути и ценности сделанных им открытий; однако в том, что я сказал, нет ни капли преувеличения, и я твердо убежден, что потомки (а имя его наверняка переживет многие поколения) будут повторять меня слово в слово. Хвалить и восхищаться — не моя задача, но всякий раз, когда я слушал, как мой брат излагает свои сокровенные идеи, я не мог удержаться от восторга; мне кажется, что я глубоко проник в суть его гениальности, и самое ее изучение открыло мне совершенно новые горизонты в постижении человека вообще. Необходимость полного обновления наук, более того — всех достижений человечества — назрела много веков назад, и эта необходимость становится острее с каждым годом… Важнейшим шагом к этому обновлению было бы внести единство во все человеческие устремления, показать, что этим единством является сам человек, а именно — человек внутренний, проанализировать то, как он воздействует на окружающую его природу и как все окружающее воздействует на него, а отсюда уже контурно наметить общее состояние человеческого рода, указать на возможные революции — и попытаться объяснить революции уже происшедшие. Из всего, что влияет на человека в окружающем мире, самое важное — это, собственно, физическая природа, и действие ее тем весомее, чем менее понятны нам его причины. Физическая природа вообще важнее всего прочего; во многом, что мы изучаем, нам приходится иметь дело с плодами рук человеческих, а при изучении физической природы нам открываются как бы линии судьбы, которой подвластен человек. Тем не менее эта область остается неизученной, а сам способ ее воздействия на человека (тот, который я имею в виду) вряд ли кому известен как предмет исследований даже понаслышке. Изучение природы физической надо связать с изучением наук моральных, то есть гуманитарных, и, именно таким способом познавая вселенную, внести в нее подлинную гармонию, или, если выяснится, что все это превосходит силы одного человека, подготовить изучение физической природы так, чтобы этот второй шаг оказался легким, — к этой миссии, говорю я, из всех голов прошлого и настоящего, известных мне по книгам или по личному опыту, подходит только мой брат. При этом безразлично, что и как он будет изучать. Я часто замечал, что все, чем бы он ни занимался, как-то само собой ведет его к названной цели, даже если он ее себе никогда так и не формулировал. Я надеюсь и знаю наверное, что он посвятит свою жизнь только этим занятиям; он не позволит вовлечь себя в обстоятельства, которые, как бы ни были привлекательны сами по себе, всегда мешают сосредоточить усилия в одном направлении, и поскольку его положение позволяет заниматься только тем, что ему интересно, и там, где ему приятно, то я с твердой уверенностью ожидаю от него великих свершений. Я охотно распространяюсь на эту тему только потому, что Вы, как и я, любите моего брата, и потому, что Вы не преминете заметить, что за этими восторженными славословиями стоит холодная трезвость, которая не позволит симпатии, любви или как хотите называйте это чувство, исказить истинное положение вещей».
