После обсуждения задач, выдвинутых Рейли, он должен был в тот же день выехать в Ленинград и затем в Финляндию. Попрощался с чекистами – «членами правления МОЦРа», сел в машину. Повезли его, однако, не на Ленинградский вокзал, а на Лубянку, во внутреннюю тюрьму. Казалось бы – точка: операция кончена. Но нет. В ночь на 29 сентября С. Пузицкий и его помощники выехали на финскую границу, к деревне Ала- Кюль. Тут была инсценирована перестрелка между пограничниками и Рейли с его людьми. Советские газеты сообщили, что два человека в завязавшейся перестрелке погибли.
А в Ленинграде, как и было условлено, Рейли ждали Гога Радкевич и Мария Захарченко. Он не являлся. Верили, что Рейли не мог погибнуть: ведь он шел через «трестовское окно», гарантировавшее безопасность. Радкевич и Захарченко выехали на границу с целью выяснения случившегося. Видимо, они пришли к заключению, что произошло несчастье и Рейли погиб случайно. Захарченко вернулась в Ленинград, а Радкевич через другое «трестовское окно», у станции Столбун, перешел польскую границу. Варшавский представитель «Треста» Ю. Артамонов писал: «Происшествие, по-видимому, случайность. ‘Тресту’ в целом опасность не угрожает. А это уже счастье, так же, как и то, что Якушев не поехал провожать Рейли».
В самом «Тресте» тоже было сделано все, чтобы отвести от себя любые подозрения. Однако Мария Владиславовна была безутешна, считая себя виновной в смерти Рейли. Якушеву она писала: «У меня в сознании оказался какой-то провал, у меня неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я. Я была ответственна за окно». В сущности, так оно и было, хотя Мария Владиславовна не подозревала, кто стоит за этим «окном». Провал и гибель Рейли, с которым она связывала так много ожиданий на оживление работы против большевизма, нанесли ей тяжелый моральный удар. И можно предположить, что он в дальнейшем сыграл свою роль в конце «Треста»…
Но Рейли пока был жив. Арестованный, он находился в тюрьме на Лубянке, в особой камере №73, обставленной почти как гостиничный номер-люкс. ОГПУ ждало от Рейли столь же многого, как от Б. Савинкова, камера которого тоже была обставлена со всем комфортом. Допрашивали Рейли Г. Ягода, Пиляр, В. Стырне и др. Он предпочитал молчать или «путаться в показаниях». По некоторым свидетельствам, доложили И. Сталину, который знал об «узнике № 73». От него будто бы и последовал приказ о расстреле. Это произошло 5 ноября 1925 г. в Сокольниках. Было ли это приведением в исполнение прежнего приговора зимы 1918 года? В определенной степени, да. Но тот приговор утяжелился обвинением в шпионаже, связях с эмигрантскими антисоветскими кругами, подготовкой террора. К тому же, кажется, существовали и другие соображения, которые подвели английского «супершпиона» под чекистскую пулю. «Выход» Рейли на «Трест» создавал перспективу превращения его в подпольную антисоветскую организацию, «втягивающую» в себя не только правые круги российской эмиграции и некоторые разведки стран-лимитрофов, но и спецслужбы больших европейских стран, а то и Америки: ведь Рейли был прочно связан и с американской разведкой. Такое «разбухание» «Треста» не входило в планы ОГПУ: оно могло, во-первых, осложнить отношения СССР с европейскими державами, и, во-вторых, ослабить контроль ОГПУ над «Трестом». Жизнь Рейли, в конечном счете, была принесена в жертву – с тем, чтобы обрубить нити «Треста», шедшие за пределы, ему установленные.
Только еще через два года о смерти С. Рейли было сообщено официально. Но и тогда находилось немало людей, не верящих в исчезновение английского «супермена». Ходило множество слухов о том, что его видели в разных частях мира живым и здоровым, что он дожил до глубокой старости. Впрочем, так случается со многими людьми типа С. Рейли, например, с другим «героем» «Треста» Э. Стауницем-Опперпутом. Убитый, он еще долго, по слухам и свидетельствам, продолжал жить. Но об этом – дальше.
Далеко не все уверовали в «случайность» гибели С. Рейли. Те, кто видели в «Тресте» «филиал» ГПУ, еще больше утвердились в своем мнении. Это одновременно рождало у них и душевную боль: выходит, Россия потеряна, надеяться не на что и вечным уделом становится постылая эмиграция…
Василий Витальевич Шульгин был не из таких. Имя его значилось среди «первых номеров» не только в Гражданскую войну и не только в период Белой эмиграции. Оно было хорошо известно еще до революции. Издатель популярной правой газеты «Киевлянин», он трижды избирался в Государственную думу, был там одним из наиболее ярких ораторов фракции националистов-прогрессистов. В 1915 г. Шульгин вышел из фракции националистов и вступил в Прогрессивный блок, сблизившись со своими бывшими противниками – либералами (кадетами). И все же не дореволюционной общественной и политической деятельностью имя В. В. Шульгина оказалось навсегда вписано в русскую историю. Именно А. Гучков и В. Шульгин приняли у Государя Николая II отречение от престола. Всю Гражданскую войну Шульгин провел с Добровольческой армией. Идеологически он занимал правые позиции, выступал как монархист, пропагандируя свои идеи в издаваемых им газетах «Россия» и «Великая Россия».
Размышляя над причинами краха Белого дела, Шульгин пришел к оригинальному выводу. На смену Ленину, считал он, «придет Некто». Этот «Некто» будет красным по волевой силе, но белым по преследуемым целям. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям… «Весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, – полагал Шульгин, – это только страшные, ужасно мучительные… роды самодержца».[23]
В эмиграции Шульгин был близок к Врангелю, хотя между ними существовали и разногласия. Шульгин, как уже отмечалось, открыто пропагандировал монархизм, Врангель, тоже бывший монархистом, считал, однако, что армия должна быть вне партий и не торопился с поднятием монархического флага. А вскоре к этому разногласию добавилось и еще одно. Шульгин был одним из первых белых идеологов, с кем встретился «трестовец» Якушев. Напомним, что на этой встрече, кроме Шульгина, присутствовали Н. Чебышев, Е. Климович и др. Но если, например, Чебышев заподозрил в Якушеве и представляемом им «Тресте» что-то неладное, то Шульгин, похоже, поверил в «Трест», поверил Якушеву, который сказал ему: «Вы знаете, что такое ‘Трест?’ ‘Трест’ – это измена Советской власти, измена, которая поднялась так высоко, что вы не можете себе представить».
Но Шульгин как раз мог себе представить, как с течением времени многие революционные завоевания будут постепенно изживаться, а исконные исторические корни – давать все больше ростков. Судя по многим высказываниям Шульгина, он не был партийным монархистом, т. е. сторонником государственности обязательно в форме монархии. Скорее он был государственником-монархистом. Еще накануне Октября, выступая в собрании думцев и обращаясь к левым депутатам, Шульгин говорил: «Мы предпочитаем быть нищими в этой стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем!»
«Трест» привлекал Шульгина по трем причинам. Во-первых, как идеолога и политика. Во-вторых, Шульгин сам, собственными глазами рассчитывал убедиться в действительной монархичности «Треста». Ведь сомнения таких людей, как Врангель, Чебышев, Климович и др., не могли пройти мимо него. Наконец, была и еще одна причина, притягивавшая Шульгина к «Тресту» – его старший сын Вениамин, пропавший во время Гражданской войны. Шульгин и раньше прилагал все возможные усилия к его розыску. Наконец, дошли сведения, что Вениамин – в Виннице, будто бы в одной из больниц. В разговоре с Якушевым Шульгин поинтересовался, не может ли «Трест» оказать ему содействие в этом важном для него деле. Якушев пообещал.
Шульгин, естественно, хотел, чтобы его поздка в Россию при поддержке «Треста» проходила в полной тайне. Но сделать это не удалось. В Сремских Карловцах, где он жил, пошли слухи о том, что Шульгин-де собирается нелегально проникнуть в Россию и благополучно вернуться. Люди, близкие к Шульгину, пытались отговорить его от рискованной поездки. Чебышев уверял в том, что Шульгин попадет в руки большевиков и ему «припишут различного рода политические отречения», как это произошло с Б. Савинковым. Шульгин был спокоен за себя. В то, что «Трест» – это учреждение ГПУ, он не верит. Но если даже так, то «Тресту» есть смысл «выбросить» Шульгина обратно, т. к. его возвращение лишь укрепит доверие к «трестовцам». Не убедил его и сам Врангель, прямо указавший, что Якушев – провокатор.
Не забывая об участи Савинкова, Шульгин оставил генералу Л. Артифексову письмо, в котором писал, что хотя и едет он в Россию по личным мотивам, но в случае ареста все должны знать, что он – Шульгин – был и остается непримиримым врагом большевизма. «Поэтому, – писал он, – каким бы то ни было их (большевиков – Г. И.) заявлениям о моем ‘раскаянии’ или с ними ‘примирении’, прошу не придавать никакой веры».[24] Итак, прямая заинтересованность Шульгина побывать в России очевидна. Но какую цель мог преследовать «Трест», стремясь «вывезти» Шульгина на территорию Советской России? Одно дело Савинков или Рейли. Савинков концентрировал вокруг себя боевые силы. Рейли имел тесные связи с разведками и контрразведками многих стран. А Шульгин? В эмиграции он был известен и даже знаменит не как террорист, боевик или разведчик, а как идеолог, талантливый писатель, публицист, автор нескольких книг о революции и Гражданской войне, множества статей по политическим вопросам. Шульгина читали во всех эмигрантских кругах. Его слово было значимо. Книги Шульгина – «Дни» и «20-й год» были хорошо известны и в Советском Союзе. Были они и в ленинской библиотеке. Шульгин – монархист по убеждению – был все же лишен партийных шор. Так, например, рассказывая о Белом движении, он не обошел тему его разложения в конце Гражданской войны. Литератор, писатель часто брал в нем верх над человеком политики, человеком партии. И именно такой писатель, по расчетам советских властей и руководства ОГПУ, не чуждый сменовеховства, понимания эволюции событий, мог увидеть в СССР черты роста и развития, показать их в своей книге, если он ее напишет. Неизвестно, кто и где принял решение через «Трест» «пригласить» Шульгина в Россию, имея в виду дать ему возможность ознакомиться с ситуацией в СССР и порекомендовать написать книгу обо всем увиденном. Без ОГПУ и, скорее всего, лично без Дзержинского, это решение, конечно, не обошлось…
