— Тьфу! — не удержался я.
— Подождите, подождите!.. И вот, когда Ниночка так хорошо и увлеченно говорила о жене Федченко, я решил не разубеждать ее.
Подумайте, как это замечательно! Жизнь сама вмешивается и исправляет всякие старые несправедливости. Кому сейчас придет в голову вспоминать при виде этой бабочки вельмож и княгинь? И как хорошо, что Ольга Александровна Федченко, которая при жизни не пользовалась признанием, ныне оценена по заслугам и так близка нам, что молодому ученому и в голову не приходит сомневаться, что бабочка ольга не в ее честь названа. Это прекрасно! Да!..
Иван Иванович глубоко затянулся, помолчал и добавил:
— Кстати, этот случай не единичный. Кто подумает, что уральский минерал «пушкинит» назван не в честь поэта, а по имени какого-то вельможи?.. Однако пора спать…
Я расскажу как было, а вы судите, как угодно.
Дневник П. Пахтусова
Владимир Жилин был моим другом со школьных лет. В детстве мы оба мечтали о путешествиях, но если я любил воображать себя Пржевальским, то его героем был Седов.
Прошли годы. Я стал топографом, а друг мой — штурманом дальнего плавания. Переписывались мы редко, а еще реже виделись. Когда я находился в экспедиции, он оказывался в Ленинграде, а стоило мне вернуться домой, как он уплывал за тридевять земель.
И вот однажды получил от него такое письмо.
«Помню, что ты любитель-энтомолог, — писал он, — и поэтому тороплюсь рассказать об интереснейшем случае. Вот уже полгода я нахожусь на острове Врангеля. На этом острове снег никогда полностью не стаивает. Лишь южные склоны возвышенностей обнажаются в короткое арктическое лето. Растут там лишайники да стелющиеся березки. Так вот, на южном склоне горы Советской 10 июля 1939 года я поймал бабочку. Была она пепельно-серая, с неясным узором. Тельце мохнатое, усики гребенчатые, крылья около сорока миллиметров в размахе. И я и мои товарищи думают, что мы открыли новый вид бабочки — полярной… Бабочка, живущая под семьдесят первым градусом северной широты!..»
Прочитав это письмо, я перебрал в памяти описания полярных путешествий, но никакого упоминания о такой бабочке отыскать не мог. Хотел обратиться за разъяснением в Зоологический институт, но надо было срочно собираться в экспедицию. И я уехал, не только не разрешив загадки, но даже не ответив на интересное письмо.
А следующая весточка пришла почти через год и опять с острова Врангеля.
«Слушай, горе-энтомолог, — сердился Владимир, — ты так и не ответил на мое письмо. Наверно, не поверил. А что ты скажешь, если я сообщу об еще одном невероятном факте? В начале апреля, в снегу, на том же южном склоне горы Советской я нашел несколько промороженных насквозь гусениц. Но это еще не все! Гусеницы оттаяли и ожили. Они жадно ели березовые листочки, росли и, наконец, окуклились. Значит, без вреда для себя они перенесли сорокаградусные морозы. Перенесли в замороженном состоянии арктическую зиму! Гусеницы эти бархатисто-черные, густоволосатые. Боюсь, что ты опять не поверишь!..»
Нет, я верил старому другу. После долгих поисков нашел интересные сведения в описании путешествия Джемса Росса, мореплавателя, открывшего северный магнитный полюс.
16 июля 1835 года в проливе Ферри, 72°40′ северной широты и 91°53′ восточной долготы, найдена бабочка из семейства волнянок. Названа она в честь путешественника «волнянкой Росса».
Такую же бабочку нашли на полуострове Лабрадор и на берегу Гренландии.
«Неужели, — подумал я, — на острове Врангеля найдена волнянка Росса?»
Я сразу же послал письмо Жилину, в котором делился своим «открытием».
«Обидно, — ответил он, — но правдоподобно. Все-таки ты не поленись сходить в Зоологический институт. Захвати мои письма. Бабочку и гусеницу сохраню. Скоро вернусь в Ленинград. Встречай с багажом».
И я пришел в Зоологический институт.
— Да, — сказали мне, — существует у нас в Арктике бабочка-волнянка, очень похожая на волнянку Росса. Ваш друг очень точно описал и гусеницу, и бабочку. Названия русского у нас нет, а латинское видовое имя ее — «люгенс». Действительно, гусеница ее может переносить полное промерзание и жестокие морозы. Растет она медленно, иногда зимует дважды…
Я сообщил все это Жилину.
«Что ж, — ответил он, — открытия не удалось сделать, но жалеть ли нам об этом? Как много интересного мы узнали! Как могуча жизнь в своих проявлениях! А есть еще ученые, отрицающие возможность жизни на Марсе. Им бы показать гусениц волнянки, без вреда для себя переносящих арктическую стужу».
И я полностью с ним согласился.
На север грустный с пламенного юга
Прекрасных дней прекрасная подруга
Ты мне привет отрадный принесла…
А. Фет
Установил я теодолит на краю деревни. Под горой синел овал озера, а вокруг шумело краснолесье.
Рыжие колонны сосен стояли на каменистом склоне. Камни выпирали отовсюду. Они чернели в воде, они поднимали серые спины посреди улицы.
Суровый северный край — Карелия.
Возле сельского клуба, перестроенного из церкви, в маленьком саду белели кусты душистого табака. И на желтой дорожке лежало что-то… камень не камень, цветок не цветок. Подошел ближе — и чуть не вскрикнул от удивления.
На песке лежала необыкновенная бабочка.
Мощное плотное тело и узкие длинные крылья были малахитово-зелеными с мраморным рисунком. Я сразу узнал жителя далекого юга — олеандрового бражника — и осторожно положил бабочку на ладонь.
Как она попала сюда? Две тысячи верст надо было ей пролететь, чтобы оказаться в Карелии.
Где она вывелась? На берегу Черного моря, в Крыму? Или в Италии?
Я знал, что эта бабочка самая быстролетная в мире насекомых. Олеандровый бражник может мчаться со скоростью 15 метров в секунду или около 50 километров в час. Бывали случаи, что ее видели на Балтийском побережье. Но в Карелии эту бабочку еще не находили.
Придя на базу, я положил бражника на стол.
«Что заставило, — думал я, — этого маленького богатыря оставить прекрасные берега теплого моря и лететь за тысячи верст навстречу холоду? Или его принесли сюда южные ветры? Что могло привлекать его на севере? Не растут у нас олеандры. Для чего же он летел? На этот вопрос не может еще ответить наука».
На рисунке: сверху вниз — мааков махаон, китайский дубовый шелкопряд, красная орденская лента.
Я наклонился к бражнику: «Эх ты, бедняга! Как истрепала тебя дальняя дорога! Даже двух лапок не хватает и крылья потерты. Если бы ты мог говорить! Как много интересного рассказал бы ты мне о своем путешествии!..»
Тихо-тихо загудел бражник, пытаясь крутить ослабевшими крыльями. Как золотые точки, блестели его глаза, раскручивался и дрожал длинный хоботок. И мне казалось, что он хочет говорить.
… И представилось мне, как на берегу теплого южного моря, у корней вечнозеленого олеандра, лежал он, крепко спеленутый плотной темно-бурой оболочкой. Со стороны бражник походил тогда на спелый желудь.
Но пришел день, когда упругая скорлупа поддалась его усилиям и треснула. Освободив все свои члены от сковывающих покровов, бражник быстро полез по стволу олеандра вверх. Чем чаще и глубже он дышал, тем быстрее разворачивались за его спиной мощные узкие крылья. Едва настал вечер, как бражник начал свой первый полет.
Раз! — остановился, повис над цветком, засунул в венчик гибкий хоботок и жадно выпил сладкий нектар. Раз! — и уже далеко-далеко слился с темнотой южной ночи.
Только под утро, довольный, сытый, усталый, вернулся он к старому олеандру. Залез под сухой виноградный лист и сразу же заснул до вечера.
Так полетели ночи и дни, дни и ночи.
Но однажды, когда он взлетел высоко-высоко над берегом, налетел ветер, подхватил его и понес на север.
«Я его! Я его!» — выла буря, да как бросит бражника на громадную ледяную тучу.
Напрасно он изо всех сил работал крыльями. Поздно. Сырой холодный туман обступил его со всех сторон.
Измученный, полузамерзший бражник полетел вниз. Коснулся земли и оцепенел.
Очнулся, когда стало тепло и светло.
Незнакомая местность окружала его. Над широкой могучей рекой шумели дубы. Белые домики выглядывали из вишневых садов. Путешественник просушил крылья, позавтракал нектаром полевых вьюнков, которые во множестве розовели вдоль обочин дороги, и к вечеру был готов к новым испытаниям.
Снова подхватил ветер. Ух, и быстро же он летел! И вдруг услышал высоко над собой страшный визг: «Взз! Взз!» Это черные стрижи вылетели на охоту. Они летают быстрее бражников, и у них зоркие глаза: «Взз! Взз!.. Взять! Взять!» — завизжали стрижи и кинулись за ним вдогонку. Вправо-влево, вправо-влево метался он. Нет, не уйти от ловких врагов. Одно спасение — спрятаться в кусты, в чащу леса.
