30 октября 1940 г. Берия и Меркулов являются лично в тюрьму на Лубянке и приглашают на разговор трех польских офицеров: полковников Берлинга, Букоемского и Горчинского. Советские наркомы говорят о возможности конфликта с Германией, очерчивают структуру будущей Польши (более или менее соответствующую сегодняшнему положению, т. е. Польше после 1945 г.), затрагивают вопрос о возможной организации польских вооруженных сил, подчиненных советскому командованию.
Берлинг в принципе принимает эту концепцию. Беседа переходит в более конкретную область. Меркулов заговорил о том, на какую численность польских офицеров можно рассчитывать при формировании польских частей. Берия скривился, но было уже поздно. Берлинг, который, конечно, как и другие, не знал о судьбе пропавших без вести польских военнопленных из трех лагерей, выпалил, что он готов по памяти составить списки тех офицеров, которые были, как он знает, заключены в лагеря на советской территории.
Меркулов замолчал. А Берия, неловко откашлявшись, размеренным голосом произнес следующие веские слова:
— Нет, они не входят в расчет… Мы сделали ошибку, ошибку сделали…
Этот разговор происходил в просторном кабинете начальника тюрьмы. Берлинг подробно рассказал о ходе разговора товарищам по камере, которые не принимали в нем участия. Конечно, слова Берии были восприняты как откровение. Наступило гробовое молчание. Полковник Горчинский обратил внимание на то, что эти знаменательные слова нужно как-то запротоколировать, хотя бы в памяти. Из них ясно, что с большинством офицеров что-то случилось.
— Что?
Никто не отозвался. Только через минуту кто-то заговорил:
— Как же он, в конце концов, сказал?
— По-моему, — изложил Горчинский, — так: «Сделайте списки, но многих из них уже нет. Мы сделали большую ошибку…» А через минуту: «Отдали их немцам», или что-то в этом роде.
— Как же можно было этого точно не расслышать!
Советское правительство, конечно, не выдавало немцам никаких польских пленных. Никто их не видел ни в Германии, ни на пути через Польшу. Ни на какой границе не было передачи пленных из рук в руки. Не существует ни одного документа, свидетельствующего о таком акте. Немецкое правительство никогда не утверждало, что получило этих пленных, а советское правительство не только в будущем не поддержало эту версию, но в официальной версии (см. Вторую часть) прямо заявляет, что никакой передачи польских пленных немецкой стороне никогда не было и не могло быть.
Как же рассматривать заявление Берии? Либо это была его личная выходка с целью затушевать неприятное впечатление, какое на присутствующих должны были произвести его слова. Либо это заявление было результатом предварительного обсуждения этой темы в высших советских органах, которые еще до войны с Германией решили, что, если будет затронут вопрос о польских пленных, то ответственность за их исчезновение следует свалить на немцев. Вероятно, однако, что этот вопрос не считался срочным, скорее рассматривался как гипотетическая возможность. Потому-то он не был уточнен и Берия выразился более чем туманно.
На следующий день, 31 октября, пятнадцать привилегированных польских офицеров во главе с Берлингом были вывезены с Лубянки в Малаховку, в 40 км от Москвы. Там их поселили на изолированной от внешнего мира даче под надзором агентов НКВД, но в условиях настолько отличающихся от нормальных лагерных, что они сами назвали этот дом «виллой счастья». Миллионы советских граждан могли позавидовать их условиям жизни…
В Малаховке для них организовали «политические курсы», снабдили книгами и дали возможность умственной работы, но только в одном направлении: перековки их образа мыслей в коммунистическое мировоззрение.
История этой «виллы счастья» — это эпопея надежды, предательства, отчаянных попыток одуматься, сопротивления и упадка духа, истерии, внутренней борьбы самих с собой, со своими товарищами, с глухим забором, который их окружал. Можно сказать, что из этих пятнадцати единственно Берлинг, шеф группы, не обманул возложенных на него советской властью надежд. Последовательно и без иллюзий он отрекся от своей военной присяги, от родины и всецело перешел на службу чужого государства. Неужели по ночам его не тревожили дурные сны, и кошмар не шептал ему на ухо: «С ними сделали ошибку»?
Какую ошибку? Что за ошибку? Кто сделал?
* * *
В начале советско-немецкой войны, после подписания договора между советским правительством и польским правительством в изгнании (в Лондоне), казалось, что Советский Союз откажется от концепции Красной Польши. Берлинг и его товарищи были направлены в формирующуюся в СССР настоящую польскую армию. Но вскоре он дезертирует со своего поста в Красноводске, возвращается к большевикам и предлагает им свои услуги. Персональным приказом командования Польской армии на Востоке за № 36 он раз навсегда вычеркивается из списка польских офицеров. В 1943 году его производят в генералы, но производит… Сталин. Берлинг возглавляет польские части, формируемые не польскими властями, а советскими. Он становится послушным орудием этих властей. Делает карьеру. Вокруг его имени поднимается шумиха, так как советское правительство заинтересовано в том, чтобы создать противовес независимому польскому правительству и независимой польской армии в эмиграции. 1944 год — апофеоз карьеры Берлинга. Потом слух о нем постепенно замирает, пока совсем не канет в забвение.
Что случилось с Берлингом?
Думается, что, не повтори он тогда и не разгласи слова Берии, он, может быть, продолжал бы делать карьеру. Но дело получило огласку. Оно проникло в польскую прессу и в польские эмигрантские публикации. Существуют свидетели, в обществе которых Берлинг повторял роковые слова советского наркома. Существуют показания и протоколы с подписями этих свидетелей.
Не пробовал ли он все это опровергнуть? Неизвестно. Впрочем, это обстоятельство уже не имеет значения для дальнейшего хода дела.
Поражение Красной армии. — Кровавая расправа советских властей с заключенными.
На рассвете 22 июня 1941 года вдоль всей границы, отделявшей на востоке Европы сферу немецкой оккупации от сферы советской оккупации, загрохотали орудия. Гитлер напал на Советский Союз неожиданно. СССР судорожно вооружался, но к этому дню еще не был готов к войне. Удар немецкого стального кулака был так мощен, что советская армия прямо рассыпалась. Первое слабое сопротивление на границе вскоре превратилось в массовое поражение. Немцы окружали целые армии. Число пленных росло с головокружительной быстротой. Немцы брали город за городом, сминали линии обороны, продвигались вглубь, захватывали заводы, шахты, запасы зерна и бесценного сырья.
Военное поражение Советского Союза, тяжеловесность его аппарата, беспомощность командования, выведенный из строя транспорт, перерезанная связь, потеря авиации — все это вместе приняло размеры доселе неслыханные в истории войн.
Военные события этого периода относятся совсем к другой области и даже косвенно не затрагивали бы интересующий нас вопрос, если бы не некоторые обстоятельства, связанные с отступлением Красной армии. Речь идет о советских методах в отношении заключенных. Знаменательный факт: в стадии предельной дезорганизации, перед лицом поражения, когда целые армии попадали в плен или разбегались по лесам, когда советские власти бросали во многих местах огромные запасы сырья и продовольствия, не успевали вывезти архивы, не забирали документы, — они проявили величайшую активность и предусмотрительность при ликвидации тюрем.
Что их к этому принуждало? Какой патологический комплекс террора или просто какие обстоятельства привели к тому, что единственной организацией на территории СССР, действующей четко и исправно, были НКВД-НКГБ? Трудно на это ответить. Во всяком случае, бросалось в глаза стремление властей не допустить, чтобы немцы захватили хоть одного заключенного. Эвакуировали все тюрьмы и концлагеря. Там же, где из-за слишком быстрого продвижения немцев эвакуация была невозможна, совершались массовые казни, массовое кровавое уничтожение заключенных.
Правило это не знало исключений и потому самым убедительным образом опровергает позднейшую советскую версию о лагерях польских военнопленных, якобы оставленных под Смоленском. (См. ниже: Вторая часть, Сообщение специальной комиссии.) Поэтому нижеприведенные факты, хотя и могут показаться не имеющими отношения к катынскому преступлению, в действительности тесно связаны с ним.
Одна и та же судьба выпала на долю всех тюрем и лагерей, вне зависимости от того, были ли они разбросаны на оккупированных территориях от Эстонии до Бессарабии или на собственной территории Советского Союза. Многие из тех заключенных, что пережили этот леденящий кровь мартиролог эвакуации и расправ, а потом так или иначе попали на свободу, дали за границами Советского Союза подробные свидетельства. Их показания, отличаясь по конкретным обстоятельствам, точно совпадают в одном — в том, что касается методов расправы с заключенными. Показания большого числа польских граждан, которые пережили советскую оккупацию и советские тюрьмы, составили огромный архив, хранящийся польским правительством в эмиграции. Пользуясь этими материалами, польский исследователь Зверняк написал книгу «В большевистских тюрьмах 1939–1942». Документы, вошедшие в одну из глав этой книги, «Эвакуация тюрем после начала немецко-советской войны», снабжены картотечными номерами. Они содержат свидетельства об эвакуации тюрем в Киеве, Тернополе, Ровно, потрясающее описание пешего этапа в Москву, рассказы об эвакуации в Латвии и на границе с Финляндией, о страшных переживаниях заключенных в Бердичеве, которых пытались сжечь живьем. Эта работа Зверняка до сих пор не обнародована, не нашлось издателя…
