Оказалось, под деревом лежал немолодой боец, раненный в обе ноги. Двигаться самостоятельно он не мог. Решили тащить его по глубокому снегу ползком, с оружием. Опасались немцев, которые, несомненно, заметили нашу возню под деревом.
Ползти с раненым оказалось невозможно. Тяжело, да и усталость была адская. Тогда мы встали. Боец повис на наших плечах, и мы пошли на виду у немцев. Они не стали добивать нас, хотя и видели, что мы с оружием, а не санитары.
Раненого мы дотащили до реки, положили на волокушу, впряглись в нее, как собаки в упряжку, и потащили дальше.
– Скажите, кто вы? – спросил раненый боец, когда мы доставили его в лазарет. – Я буду молиться, чтобы вас не убили.
Мы назвали свои имена, хотя нам, атеистам, пустыми казались тогда эти слова. Но ведь меня действительно не убили! Может быть, потому, что добрые дела не забываются…
А в штабе полка, куда мы все-таки с Ручкиным добрались, нам сказали, что наши соседи отступили к реке и укрылись под ее берегом, а так как наш батальон ушел километра на два вперед, нам было предложено держаться и ждать дальнейших указаний.
В ночь на 7 марта мне пришлось принять участие в тяжелом ночном бою за деревню Великуши, которая стояла на высоком берегу Ловати. Взять ее было сложно. Ее многочисленные постройки из кирпича представляли хорошо укрепленный объект. Деревню мы взяли, но от основного состава роты в строю осталось человек семь.
Нам прислали пополнение из тыловых подразделений: нестроевиков – обозников, парикмахеров – в общем, слабо обученных солдат. Заняли мы круговую оборону на бывших немецких минометных позициях.
Ночь была довольно светлая. Смотрим, из-под реки на нас шеренгой идут немцы с автоматами наперевес. Шли они с явным намерением выбить нас из деревни. Эта атака произвела тяжелое впечатление на еще не обстрелянных солдат. У них началась паника: командира нет, политрука нет…
– Как это нет? – вскинулся я. – Вот командир – старший сержант Ручкин. Я политрук. – И тут же скомандовал: – Заряжай – огонь! Заряжай – огонь!..
Постреляли мы хорошо. Смотрим, немцы разворачиваются и бегут обратно…
Их было больше, вооружены лучше, опытные солдаты, но только понесли первые потери – развернулись и драпанули. Немцы не хотели рисковать своей жизнью. И это понятно. Немец на советской территории был оккупантом, захватчиком. Мы же защищали свою Родину. У немцев не было стимула рисковать. Матросовых среди них не было. И так было всю войну. Как шустро они бежали после боев на Курской дуге! Бежали до самого Днепра, проскакивая под нашим натиском даже свои хорошо подготовленные позиции!
Такие большие потери, которые мы несли в первый период войны, говорили о том, что мы еще не умели воевать. В результате немцы спокойно перемалывали нас – без существенных потерь для себя. Позднее, с учетом того, что мы по сравнению с немцами были вооружены похуже и неважно обучены, боевые операции стали проводиться только ночью. Дела пошли значительно лучше.
В тяжелом ночном бою за деревню Великуши я выпустил из своей СВТ (самозарядная винтовка Токарева) более 250 патронов. У меня к утру осталось всего две обоймы, то есть десять штук на один магазин СВТ.
День был яркий, теплый. Немцы отступили за Ловать в соседнюю деревню, которая находилась в пятистах метрах от наших позиций. С высокого берега реки их хорошо было видно. Они тоже хорошо знали наше расположение, так как ранее сами занимали эти позиции. Мы изредка постреливали в их сторону, они – в нашу.
Со мной, буквально не отходя ни на шаг, был молодой красноармеец Гриша Арбатский, бывший студент первого курса МАИ. Ему было всего восемнадцать лет, а мне почти двадцать два года. Я в его глазах казался намного старше, да к тому же после ранения политрука исполнял его обязанности.
Я говорю:
– Гриша, пойдем заберем патроны, я видел цинки с патронами в соседнем окопе.
Мы вышли из укрытия и прошли всего-то метров двадцать от него. Только мы наклонились и стали открывать цинковые ящики с патронами, как в то самое место, где мы только что находились, угодил тяжелый снаряд. Восемь человек, которые оставались в укрытии, были буквально разорваны на части. У нас с Гришей – ни одной царапины.
Еще одна загадка судьбы!
5 марта 1942 года, за три дня до ранения, меня в первый раз принимали кандидатом в члены партии. Рассмотрение моего заявления парткомиссией пришлось как раз на момент атаки противника. Все поднялись по команде «В ружье!», и уже на бегу я слышу: «Есть предложение принять». И голоса в ответ: «Принять!» Так я стал кандидатом в члены партии. Но кандидатскую карточку мне вручить тогда не успели.
8 марта пуля меня все же нашла. Но, как видно, она срикошетила обо что-то и попала мне в левую ногу. Прошла вдоль бедра, оставила в кости желобок, по краям которого до сих пор находятся мелкие осколки кости, пробила тазобедренную кость, обошла сустав и застряла повыше колена.
С перевязочного пункта меня повезли в госпиталь. Еду с каким-то мужичком. Он меня обнял, положил на меня руку. Я ему говорю: «Что ты жмешь меня? Мне и так больно!» Потом и сам потерял сознание. Когда нас привезли, оказалось, что обнимавший меня мужичок давно помер и стал уже коченеть.
В госпитале пулю извлекли и показали мне эдакий деформированный девятиграммовый орешек. Как она гуляла во мне и почему не затронула суставы – для меня и врачей до сих пор остается загадкой. Еще одна загадка судьбы!
В госпитале, размещенном в школе поселка Буй, я пролежал около трех месяцев. Помню, как к нам приходили выпускницы десятого класса этой школы. Устроили концерт, танцы. Я, правда, с костылями не танцевал, но другие – ходячие – танцевали. Картина была такая: у каждого раненого рубашка с завязочками, кальсоны с завязочками и тапочки разные. Девчонки приодетые пришли. И вот эти ребята танцуют. Ни в одном кино я такого не видел!..
После госпиталя в июне 1942 года я вернулся на Северо-Западный фронт в 318-й стрелковый полк 241-й стрелковой дивизии, которой командовал легендарный молодой генерал Черняховский. Я видел этого знаменитого генерала. На пути из госпиталя в часть нас остановили два всадника. Один из них – стройный, высокий – спросил, кто мы и куда идем. Мы объяснили, что пополнение. «Ну что ж, это хорошо!» – сказал он и галопом через поле поскакал в деревню. А поле – метров четыреста. И простреливается немцами. Мы поинтересовались, кто этот отважный человек. Сопровождающий с нескрываемой гордостью ответил:
– Да это наш командир дивизии, генерал Черняховский!..
Вот сейчас очень много пишут о том, что заградотряды расстреливали отступающих. Все это вымысел. Ничего такого я не видел.
Первоначально, поскольку я еще не был готов к бою на передовой, меня отправили в так называемый батальон выздоравливающих. Но и после батальона выздоравливающих такие, как я, были еще не вполне здоровы. Учитывая, что активных наступательных действий не было, меня направили в заградотряд тоже в качестве зам. политрука. Там было где-то человек сорок. Но как только начались боевые действия – а мы были в трех-четырех километрах от передовой, – нас тут же бросили в бой.
В наши обязанности входило патрулирование лесных дорог. Мы непрерывно ходили по двое и, если нам кто-то попадался, проверяли документы.
Никаких расстрелов в заградотряде я не видел. Командование, офицеры и солдаты уже знали, что война – это не только наступление, но и отход. Поэтому расстреливать за отход и создавать для этого специальные заградотряды не было смысла.
Я помню единственный случай, когда командир батальона на моих глазах расстрелял паникера. Дело было так. После боя мы не успели еще создать настоящей линии обороны, то есть не закопались. В это время появились немецкие танки и пехота. Началась паника. Незадолго до этого нам прислали пополнение из Узбекистана. Плохо подготовленные оказались солдаты, паникеры. В первом же бою, увидев движущиеся на нас танки, все эти новобранцы поднялись и побежали сплошной лавиной в тыл. А немцы тем временем расстреливали их из минометов наповал.
Тогда командир батальона встал во весь рост и скомандовал: «Стоять, назад!!!» Те продолжают бежать. Командир вынимает пистолет и на глазах у всех стреляет в одного из паникеров. Остальные сразу остановились и вернулись на свои места.
Этого командира несколько месяцев таскали на расследование, обвиняя в том, что он превысил свои права! Но его и защищали, потому что в той обстановке остановить обезумевших людей было невозможно и они неминуемо были бы все расстреляны немцами. Мы, уже воевавшие бойцы, были на стороне командира батальона: он выстрелил в одного, чтобы спасти многих.
В 1942 году на Северо-Западном фронте шли очень тяжелые и упорные бои. Мы там не отступали. Три месяца дивизия стояла насмерть в глухой обороне.
