Так было в дни войны, в отрочестве Пушкина. Но и дальше, в молодости и зрелости, поэт постоянно интересовался 1812 годом, думал и писал о нем. Как лишь немногие, наиболее зрелые, современники, понимал он всемирное значение героической борьбы русского народа с захватчиками-французами, – борьбы, ценою крови наших воинов избавившей не только Россию от угрозы чужеземного владычества, но вслед за тем сыгравшей огромную роль в освобождении народов Европы от ига Наполеона.
Пушкин ясно понимал pi тесную связь этой великой эпопеи со всем последующим периодом политической истории России. Недаром передовые современники поэта делили свою жизнь на две резко различные части – до 1812 года и после него. Победы над не знавшим до того поражений врагом обусловили огромный подъем русского национального самосознания. Народ-победитель понял, какие великие дела он может совершать, и вслед за тем с особой остротой почувствовал несправедливость и отсталость политического строя крепостнической России. Мы знаем, что декабристы, к мировоззрению которых так близок был Пушкин, называли себя «детьми 1812 года».
Несомненно, что духовное развитие великого поэта было в значительной мере обусловлено пережитым его родиной в 1812 году. Гордое сознание могучей духовной силы своего народа, свойственное Пушкину, не могло быть столь полным без великих испытаний и побед Отечественной войны.
Интерес Пушкина к 1812 году непрерывно поддерживался тем, что он видел и слышал. Россия в 20-х и 80-х годах XIX века изобиловала воспоминаниями о великих событиях, напоминала о них и постепенно отстраивавшаяся Москва, сожженная в 1812 году.
Многочисленны были также непосредственные участники Отечественной войны, с которыми общался Пушкин. Вспомним, что среди его друзей и хороших знакомых были служившие офицерами в 1812–1814 годах Каверин, Чаадаев, Батюшков, братья Раевские и Давыдовы, Катенин, Ф. Глинка, Ф. Толстой, Кривцов, М. Орлов, Перовский и другие, что такие близкие поэту люди, как Жуковский и Вяземский, состояли в народном ополчении и участвовали в Бородинском бою.
Помимо этих постоянных собеседников Пушкина, из уст которых он, несомненно, слышал рассказы о различных событиях «вечной памяти Двенадцатого года», поэт встречал участников недавних сражений всюду, куда бы ни забросила его судьба. В Царском Селе и на Кавказских водах, в Кишиневе и в Одессе, в помещичьих усадьбах псковского захолустья, в Москве и в Петербурге, в лагере под Арзрумом, в Тифлисе и в Оренбурге, в любом обществе – в светской гостиной, в зале ресторации, за карточным столом и на почтовой станции, – везде встречал Пушкин людей, служивших под начальством Кутузова или Барклая, Кульнева или Раевского, Ермолова или Неверовского и готовых вспомнить о недавно прошедших годах, полных опасностей и славы. Кроме того, и в столицах и в отдаленнейших провинциях России очень распространены в то время были всевозможные, разнообразные по художественному достоинству, изображения побед 1812 года и еще чаще – портреты военачальников, в значительной части представлявшие собой живописные копии, гравюры и литографии со знакомых нам портретов «художника быстроокого», Д. Доу.
Пушкин особенно высоко ценил в человеке храбрость и всегда живо интересовался конкретными обстоятельствами совершенного подвига, всевозможными проявлениями самоотвержения и отваги. Один из современников, боевой офицер, пишет, что «Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту; он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах: лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самопожертвования; глаза его блистали и вдруг часто он задумывался». Естественно, что войны 1812–1814 годов, столь богатые примерами доблести русских генералов, офицеров, солдат, и с этой стороны неизменно занимали поэта.
Существует немало прямых указаний на то, с каким интересом Пушкин относился к воспоминаниям участников Отечественной войны. Юношей, в Царском Селе, он слушает рассказы лейб-гусарских офицеров и сам мечтает о бранной славе; в 1820–1821 годах в Кишиневе расспрашивает о Бородине и взятии Парижа местного почтмейстера, отставного полковника Алексеева; в январе 1834 года мы застаем его в номере петербургской гостиницы Демута с увлечением беседующим с H. H. Раевским (сыном) и Граббе на те же темы, а летом 1836 года – последнего года жизни поэта – в той же гостинице – толкующим с участницей войны с французами «кавалерист-девицей» Дуровой об издании ее записок. Таких свидетельств постоянного интереса Пушкина к событиям Отечественной войны можно привести немало. Среди них будет, между прочим, и то, что материалы о борьбе России с Наполеоном присутствовали во всех четырех номерах «Современника», изданных Пушкиным.
Вспомним, сколько раз вставала в различные годы тема Отечественной войны в творчестве Пушкина. Не давая исчерпывающего перечня этих произведений, назовем: «Александру I», «Наполеон», «Воспоминания в Царском Селе» (1814 г.), главы VII и X «Евгения Онегина», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», «Метель», «Рославлев», «Записка о народном образовании», «19 октября» (1836 г.). И каждый раз та или иная сторона великих событий недавнего прошлого освещалась со свойственными Пушкину – не участнику, но свидетелю и историку – остротой, лаконизмом и мастерством.
Именно так в неоконченной повести «Рославлев» описаны настроения московского дворянского общества накануне войны с Наполеоном. Многочисленные модники, эгоисты и трусы резко меняют привычное восхваление всего французского на поверхностное и фальшивое восхищение всем русским и с громкой «патриотической» болтовней бегут в тыл. Ярко показал Пушкин подлинную любовь к России простого народа и передового дворянства, идущих защищать родину. В центре повествования стоит образ героической русской девушки, с волнением следящей за военными событиями и готовой пробраться во вражеский стан и убить Наполеона, чтобы спасти свое отечество.
Пушкин справедливо считал, что сожжение Москвы ее жителями это одно из важнейших событий в кампании 1812 года. Великий подвиг народа волновал и трогал поэта. К нему он не раз возвращался в стихотворениях «Наполеон», «Клеветникам России» и в главе VII «Евгения Онегина», где, как бы вскользь упомянув подмосковный Петровский дворец, в котором, бежав из Кремля, Наполеон спасался от пожара, поэт, полный национальной гордости, дал картину несбывшихся надежд завоевателя:
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля.
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою,
Не праздник, не приемный дар,
Ока готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
А вот картина виденного в юности самим Пушкиным победоносного возвращения русских войск из похода, воспроизведенная в повести «Метель»:
«Между тем война со славой была кончена. Полки каши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: „Vive Henri-quatre“, тирольские вальсы и арии из Жоконды. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав в бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собой, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Бремя славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания!»
Наконец, двум ведущим полководцам Отечественной войны, фельдмаршалам М. И. Кутузову и М. Б. Барклаю-де-Толли, Пушкин посвятил стихотворения «Перед гробницею святой…» и «Полководец».
Первое из них особенно интересно как свидетельство почти благоговейного отношения великого поэта к памяти Михаила Илларионовича Кутузова и высокой оценки его полководческого таланта.
Обстоятельства, при которых писалось это стихотворение, таковы. Политическая обстановка весны и лета 1831 года была столь напряженна, что казалось в любую минуту возможным выступление Франции, почти открыто грозившей России войной. Демонстрировала свое недружелюбие и Англия. Положение особенно обострилось после ряда неудач русских войск, обусловленных бездарностью главнокомандующего Дибича и его помощников Толя и Нейгардта, что толковалось европейскими врагами как симптомы бессилия русской армии, с которой, им казалось, легко было бы справиться.
Пушкин с тревогой следил за усложнявшейся политической обстановкой. Ее разбору он уделял много места в письмах друзьям, и в одном из них, от 1 июня, читаем: «Того и гляди навяжется на нас Европа». Именно к этому времени относится рассказ одного из знакомых поэта о том, как, встретив Пушкина на прогулке, мрачного и встревоженного, он спросил: «Отчего невеселы, Александр Сергеевич?» И услышал в ответ: «Да все газеты читаю». – «Что ж такое?» – «Да разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году».
