Эта запись запутывает ситуацию окончательно. Еще можно понять Петра, когда начало своей службы он не связывает с потешными многолетними играми — это были детские забавы, которые и в самом деле неудобно называть настоящей армейской службой. Но почему счет своего армейского стажа он начинает не с первого дня Азовского похода, а со дня взятия первых турецких укреплений? Проявляет похвальную скромность и начинает свой солдатский стаж с первого настоящего боя?
Но эту ситуацию можно рассматривать и несколько иначе. Предположим, что именно в эти дни самозванец появляется под стенами Азова, что он и отметил в своих записях, не рассчитанных на широкий круг читателей. Но тогда появляются другие вопросы: где он находился до этого времени и чем занимался?..
В это же время Петр меняет свою подпись. Если раньше он подписывался Petrus, т. е. использовал латинизированный вариант своего имени, что говорит о его знакомстве с латинским языком, которому его мог обучить Менезис, то после 1692 года он именует себя Piter.
* * *
Как отметили современники, «на двадцатом году жизни» (т. е. в 1691–1692 гг.) у Петра неожиданно появляется заболевание — «трясение головы», страшные и мучительные судороги лицевых мышц, продолжавшиеся порой по нескольку часов. Штахлин, еще один иностранный биограф Петра, их описывает следующим образом:
«Известно, что монарх этот с молодости и до самой смерти был подвержен частым и коротким приступам довольно сильных мозговых припадков. Подобные припадки конвульсий приводили его на некоторое время, иногда на целые часы, в такое тяжелое состояние, что он не мог выносить не только присутствия посторонних, но даже лучших друзей. Пароксизм этот всегда предвещался сильной судорогой шеи с левой стороны и неистовым подергиванием лицевых мускулов. Вследствие того — постоянное употребление лекарств, иногда странных, вроде порошка, приготовленного из желудка и крыльев сороки. Вследствие этого же — привычка спать, положив обе руки на плечи ординарца».
Русские современники Петра, несколько более сдержанные в описании болезни царя, говорили, что он «голову запрометывал и ногою запинался». Впоследствии эти приступы стали сопровождаться взрывами необузданного гнева и бешенства. Известен случай, когда он гнался с обнаженным кортиком за пажом и чуть не убил его, лишь за то, что тот неловко снял с него ночной колпак и при этом дернул его за волосы.
Это нервное заболевание, как предполагают историки, развилось в Петре из-за потрясений, испытанных во время стрелецкого бунта 1682 г. и во время отстранения Софьи от власти в 1689 г. Но вряд ли это верно — слишком значительный срок прошел после этих событий, поэтому причину заболевания надо искать в другом.
Француз Невиль, приехавший в Москву летом 1689 г. и покинувший ее в конце того же года, нервного заболевания у семнадцатилетнего Петра не заметил и в своих записках писал следующее: «Царевич Петр был коронован к удовольствию всей России; этот государь очень приятен и строен, судя по живости его ума можно бы ожидать великих дел от его правления, если бы он получил хорошее руководство».
Если бы Петр Алексеевич страдал в это время нервным тиком, то это не ускользнуло бы от внимания Невиля и нашло бы место в его записках. Поэтому можно предположить, что это заболевание появилось лишь у двойника Петра и объясняется тем огромным нервным потрясением, которое ему пришлось испытать, когда его заставили выдавать себя за царя.
Обращает на себя внимание то, что Невиль не отметил и высокого роста Петра (рост Петра превышал два метра). Похоже, что московский царь в это время ничем особенным не отличался от прочих людей.
Спустя три года до Невиля доходят новые сведения о внешнем виде Петра и его занятиях, и он заносит их в свои записки, помещая в предпоследней главе «Современное состояние Московии»: «Единственное его достоинство — жестокость; глаза его, хотя и большие, но имеют вид растерянный; так что на них тягостно смотреть; голова постоянно качается, хотя ему всего двадцать лет, а его развлечения заключаются в устройстве драк между приближенными, а зимой — купанья их в проруби, а также в колокольном звоне и пожарах».
Контраст между Петром, которого он видел в 1689 г., и тем человеком, о котором ему рассказали спустя три года, разительный! Изменился если не внешний вид царя, то его внутреннее состояние: вместо прежней живости у него появилась растерянность и неуверенность в себе. Да и вкусы его огрубели — он стал более плебеем, чем аристократом, что и проявилось в виде интереса к низменным забавам.
Фоккеродт, несмотря на свое уважение к монарху, также отметил его необыкновенно грубые вкусы: «У него не было ни малейшего вкуса в удовольствиях, так же как и в других вещах, служащих людям для украшения и развлечения: он вовсе не понимал разборчивости в том. Все его развлечения имели в себе что-то грубое и неприятное. Самые непристойные виды забав нравились ему больше всего, и ничто не приводило его в такое восхищение, как возможность насильно принудить людей сделать или вытерпеть что-нибудь противное их природе. У кого было природное отвращение к вину, маслу, сыру, устрицам и подобным кушаньям, тому при всяком случае набивали рот этими вещами, а кто был раздражителен и всего более корчил рожи при этом, тот наиболее и потешал Петра I; оттого многие совсем не раздражительные от природы притворялись такими, чтобы тем заискивать в нем».
Такой же грубой и неумеренной была и страсть Петра к тушению пожаров. Влечение это обнаружилось в нем в том же 1692 году и имело какой-то болезненный характер. Петр бросал все свои дела ради тушения пожаров и занимался этим с каким-то нездоровым азартом. Несомненно, это была пиромания в самой крайней форме. Вот один из характерных примеров. 9 декабря 1694 года скончался Павел Менезис, первый наставник Петра Алексеевича. Похороны состоялись в Немецкой слободе, и генерал-майора русской службы в последний путь провожали с торжественными воинскими почестями. Для участия в них были «наряжены» по три роты от Преображенского, Семеновского, Бутырского и Лефортовского полков. Церемония погребения началась в 10 часов католической службой и должна была продолжаться весь день. Но в начале церемонии пришло известие о том, что на Покровке начался пожар. Петр немедленно покидает дом и семью покойного и с несколькими офицерами и солдатами бросается на тушение огня. Похороны прерываются на неопределенное время, видимо, к большому недоумению и даже обиде присутствующих. Спустя два часа, так и не дождавшись Петра, церемонию вновь возобновляют. Патрик Гордон, записавший в своем дневнике этот случай, деликатно умолчал о том, явился ли царь на продолжение церемонии или нет. Эта сдержанность дает повод думать, что Петр так и не проводил своего наставника в последний путь.
Кроме страсти к тушению пожаров, такую же болезненную тягу Петр испытывал к выдиранию зубов и к препарированию трупов. Вырванные им зубы он складывал в специальные мешочки, которые зачем-то бережно сохранял, и после его смерти они обнаружились в его личных вещах вместе с набором специальных щипцов.
Особенно отталкивающей видится страсть Петра к анатомированию. Во время своих заграничных путешествий он обязательно посещал анатомические театры и с каким-то удовольствием подолгу разглядывал препарированные трупы и различных уродцев, заспиртованных в банках, и покупал их для свой Кунсткамеры. В Амстердаме во время подобного посещения ему так понравился заспиртованный младенец, что он вытащил его из банки и поцеловал в губы.
В Лейдене, во время осмотра другого анатомического театра, Петр, заметив брезгливость на лицах некоторых русских из своего сопровождения, пришел в такую ярость, что заставил их зубами разрывать мышцы на препарированном трупе, выставленном как один из экспонатов этого театра.
Казнив свою любовницу Гамильтон, он поднял за волосы ее отрубленную голову, поцеловал в губы и стал давать своей свите некоторые пояснения, показывая вены и кости перерубленной шеи.
Когда в 1715 г. умерла царица Марфа Апраксина, вдова его брата Федора, славившаяся своей безупречной жизнью, Петр принял участие в ее вскрытии, желая убедиться, сохранила ли она свою непорочность.
В этом же году 22 октября умерла после родов и принцесса Шарлотта Вольфенбюттельская, супруга его сына Алексея. Тело усопшей было вскрыто на другой день по кончине в присутствии царя. Согласно записи в «Журнале», в котором отмечались все события, имевшие место в жизни царя, Петр «смотрел анатомию кронпринцессы».
Знакомясь с подобными «анатомическими деяниями» Петра, следовало бы откровенно назвать великого преобразователя России бесчувственным животным, лишенным самых элементарных понятий о границах приличного. Но, скорее всего, здесь нечто иное: это был человек с изуродованной психикой, имевший явные патологические наклонности.
