Евгений Тарле - Сочинения. Том 2

Разгром Ревельона и Анрио был первым судорожным сотрясением. Стихия подымалась, и как бы ощупью голодные массы искали приложения и выхода для раздражения, которое ощущали в себе. Но в течение всего 1789 г. там, где они действовали в самом деле заодно с tiers-état, они существенно помогали его победе; там, где действовали одни, они терпели неудачу. Ни плана, ни сил не хватало. И сил еще более не хватало, нежели плана; это, впрочем, уже показали события не 1789, а 1791 г.

Раздражение рабочей массы из-за дороговизны хлеба и безработицы в конце июня и в июле 1789 г. нашло временный исход в том протесте против привилегированных и против действий двора, который охватил широчайшие массы городского населения с буржуазией во главе и окончился нападением на Бастилию. Но когда после 14 июля общая волна как бы сразу упала, это раздражение голодающих продолжало давать себя чувствовать и стало даже особенно заметно именно потому, что проявлялось на фоне ликований и надежд, охвативших друзей нового режима из других классов общества.

Только что организовавшийся парижский муниципалитет должен был сразу же с этим явлением считаться. Уже 21 июля дело дошло до очень серьезной манифестации. Во время заседания муниципалитету было доложено, что собралась толпа, требующая уменьшения цен на предметы первой необходимости. Протокол заседания говорит нам, что, с одной стороны, собралась и все увеличивалась толпа перед зданием ратуши, а с другой, — явилась «многолюдная депутация» от рабочих кварталов — Сент-Антуанского и Сен-Марсельского. Высказано было (восторжествовавшее в конце концов) мнение, что «сопротивляться в такой момент, когда власть не действует, желаниям народа, который думает, что все, чего он хочет, справедливо», это значило бы играть на руку врагам революции [1] и погасить «священный огонь, который воспламеняет всех друзей свободы, завоеванной, быть может, самым нуждающимся классом». Эти слова весьма полно характеризуют тогдашнее настроение представителей только что победившего режима относительно «нуждающихся граждан, ремесленников без работы» [2] и т. п.: с одной стороны, еще слишком живо было воспоминание о той громадной роли, которую эта «нуждающаяся масса» сыграла за неделю до того, а с другой стороны, в самом деле, старый режим был совершенно дезорганизован, — новая же власть еще работала над окончательной организацией только что созданной национальной гвардии. Толпу поэтому не разогнали, а дали ей разойтись по своей воле, и потом были обещаны меры против дороговизны хлеба и злоупотреблений булочников — наиболее непопулярной категории торговцев в эту эпоху.

Относительно же безработицы в виде немедленной помощи возможен оказался, по-видимому, лишь усиленный прием в благотворительные мастерские, открытые на Монмартре еще в мае правительством Людовика XVI для помощи безработным, а кризис свирепствовал во всю силу. Все показания, идущие как от друзей, так и от врагов революции, сходятся на признании того факта, что 1789 год (и особенно с весны) был годом бедственным для промышленности и торговли. Ремесленные заведения закрывались, другие сокращали наполовину, а иной раз и больше, штат служащих. «Недостаточная деятельность в торговле и ремеслах, затруднения в финансах, необеспеченность частных капиталов и особенно недостаток доброй воли и доверия со стороны людей, сожалеющих о прежних злоупотреблениях, которыми они одни пользовались, — все это соединилось, чтобы отнять (у рабочих и ремесленников) средства и даже надежду обеспечить свое существование работой. Нищета, этот бич общества, который является результатом и карой дурного управления, — вот что было в момент революции единственным ресурсом, остававшимся еще безработным рабочим», — говорит один современник событий [3], и эти резюмирующие слова единогласно подтверждаются всеми другими показаниями. Торговый и промышленный кризис свирепствовал уже в 1788 г., и промышленные круги приписывали его тогда главным образом невыгодному для целой массы отраслей индустрии торговому договору с Англией (1786 г.). Революция повлияла на сокращение количества звонкой монеты, нанесла сначала удар частному и государственному кредиту, наконец, неурожайный год уже с зимы 1788/89 г. гнал и гнал непрерывным потоком в Париж бездомные и голодные массы, которые устремлялись в столицу только вследствие полнейшей невозможности найти хоть какой-нибудь заработок в деревне. Начавшаяся летом эмиграция выбросила на улицу безработных новой категории — домашнюю прислугу, и, кроме того, бесспорно, индустрия, занятая предметами роскоши, довольно сильно пострадала от эмиграции, хотя современники страшно преувеличивали и обобщали это явление, — и делали это не только контрреволюционеры, которые со злорадством обвиняли революцию в разорении рабочего класса, но и искренние друзья нового режима, доходившие (еще перед взятием Бастилии) до требования суровых наказаний для всех покидающих Париж, и именно ради борьбы с безработицей [4]. В дальнейшем изложении общая картина кризиса будет становиться постепенно все полнее и полнее, ибо это фон, на котором развертываются описываемые тут явления и возникают анализируемые тенденции и идеи. Уже наперед скажем, что кризис этот в 1789 г. представляется несравненно более сильным, нежели в 1790 г., и, особенно, нежели в 1791 г., особенно если, соблюдая хронологические рамки предлагаемой пока работы, оставить вне поля зрения последние месяцы 1791 г.

Но 1789 год был необычайно тяжел. «Вот до чего мы теперь дошли, — жаловался в середине августа видный журналист революционного лагеря Лустало в своей газете, — мануфактуры приостановили работу, так как купец потерял покупателей», богач нанимает меньше слуг, на которых он смотрит, как на своих естественных врагов, должник легче уклоняется от своих обязательств, ибо суды бездействуют [5], и вообще «число нуждающихся… внезапно увеличилось до пугающих размеров». Газета Лустало была единственной, сколько-нибудь внимательно и серьезно следившей за рабочими волнениями, и нам придется еще не раз ее цитировать. Тревожный тон Лустало объясняется именно тем, что как раз, когда эти слова писались, в столице с беспокойством следили за брожением среди рабочих, не прекращавшимся в течение всего августа 1789 г.

В ночь на 4 августа последовала принципиальная отмена привилегий, и сейчас же «все поднялось против привилегии мастеров», против «тирании» цехов, как тогда часто выражались [6]. Сейчас увидим, что это свидетельство Бальи нуждается в поправках. Рабочие портняжного цеха, вступивши между собой в соглашение, потребовали увеличения заработной платы, а также воспрещения старьевщикам изготовлять новое платье, отказываясь в противном случае работать. Случилось это 18 августа (1789 г.). Мэр Бальи счел долгом вмешаться, призвал забастовщиков и пытался увещаниями подействовать на них; когда же они, невзирая на это, все-таки устроили сборище, причем собралось их около 3 тысяч человек [7], то Бальи обратился к начальнику национальной гвардии Лафайету, и перед вооруженной силой сборище рассеялось [8]. Тем не менее, по показанию Бальи, подтверждаемому и другими свидетелями, стачки и волнения рабочих еще и еще возобновлялись в этот период.

В тот же день, 18 августа, волновались не только портные, но и подмастерья парикмахеров. На Елисейских полях и на Луврской площади собрались толпы забастовщиков. Портные решили потребовать установления минимальной платы в 40 су за рабочий день, причем было постановлено «позорно изгнать» из своей корпорации нарушителей стачки. Парикмахеры же выставили, насколько можно судить по очень скудным данным, гораздо более скромные требования: они просто решили ничего не платить клерку бюро их цеха, который взимал с них большую плату при определении их на место [9]. Цехи были явно предназначены к скорому и полному уничтожению; немудрено, что поборы такого рода должны были теперь показаться невыносимыми. Патруль напал на сборище парикмахеров [10], которые оказали сопротивление, и один из них был ранен офицером. Тогда сборище — от полутора до двух тысяч человек — двинулось к ратуше, но войска их рассеяли, а депутация из 40 парикмахеров была пропущена в ратушу, где и подала петицию об увольнении клерка бюро. Что касается до портных, то к изложению фактов у Бальи надо еще добавить, что есть известие, будто в конце концов хозяева согласились исполнить требования рабочих, т. е. платить им по 40 су в день (вместо 30 су), и в случае поштучной оплаты — 6 ливров за полный костюм (вместо 3 ливров 10 су) [11]. Мало того, эта стачка портных для нас интересна своим двойственным характером: второе требование, выдвинутое стачечниками, заключалось в том, чтобы старьевщикам-лоскутникам было воспрещено изготовлять новые платья, так как они слишком дешево берут за это.