В 1937 г. Министерство образования Японии обнародовало Кокутай-но-хонги (Основы государственного устройства»), в которых нашлось место и для Пути воина: «Гармония явственно сказывается и в воинском духе нашей нации, которая одна высоко ценит бусидо… Это тот дух, который можно рассматривать как священный воинский дух. Воинский дух нашей нации не ставит своей целью убийство людей, напротив, он дает им эту жизнь. Подобный дух пытается оживить всё вокруг, а не разрушить. В своей борьбе он руководствуется миром, суля подъём и процветание; и через борьбу он оживляет всё вокруг. В этом и заключается воинский дух нашей нации»[41]. Итоговая реляция Кокутай-но хонги гласила: «Возвести новую японскую культуру, усваивая и переплавляя западную культуру в соответствии с нашим государственным устройством и тем самым способствовать развитию мировой культуры»[42]. Несмотря на безобидную риторику, большинство японцев совершенно однозначно воспринимали такую вполне гуманитарную, в официальном изложении, миссию бусидо совсем иначе, естественным образом увязывая её не с «развитием мировой культуры», а с захватнической политикой хакко итиу — объединения «восьми углов мира под одной крышей», и следуя простой формуле, позаимствованной из Корана и внедренной в сознание одним из националистических гуру тех лет и большим любителем будо Окава Сюмэй: «Провидение всецело под сенью меча»[43].
Вооружённой мечом десницей «божественного» японского народа посчитали себя многие фехтовальщики и не только. Наилучшим же регионом для японского «освоения» являлась Маньчжурия—Манею и в целом огромный, но раздробленный и малоспособный к организованному сопротивлению Китай. «Китай был традиционной сферой приложения сил японских националистов еще с середины 80-х годов XIX в. В осознании необходимости его колонизации были солидарны все националисты и консервативные революционеры, потому что Китай был нужен Японии как сырьевая база, рынок, территория, куда можно было переселять “избыточное” население… Маньчжурская эпопея в той или иной степени стала делом всей жизни целого поколения военных, политиков, идеологов и технократов, родившихся между 1884 и 1896 гг…именно это поколение отошло от традиционной колониальной политики и решило реализовать в Маньчжурии свои новаторские идеи и замыслы. В основе создания Маньчжоу-го лежало не просто стремление отторгнуть от Китая часть территории (территориально и административно единого Китая уже давно не существовало) и даже не просто желание создать подконтрольное буферное государство на границе СССР, что было вполне естественно и со стратегической, и с тактической точки зрения. Новое государство должно было стать полигоном для испытания модели националистического государственного социализма…» — писал об этих событиях В.Э. Молодяков[44].
Испытатели нашлись немедленно, и среди них оказалось немало известных сегодня людей — те имена, которые ныне вспоминают не иначе как с использованием определения «великий», в 20—30-х гг. прошлого столетия были объектами приложения других эпитетов, главным из которых было соси . Это слово можно перевести и как «храбрец», «лихая башка», и как «бандит, наёмник, громила». Современник первых соси, а их происхождение относится к первым годам эпохи Мэйдзи, Лафкадио Хэрн характеризовал их как «одно из бедствий современной Японии. Они по большей части состоят из бывших студентов, добывающих себе пропитание насильственными террористическими деяниями. Политики пользуются ими или против “соси” противника, или в качестве клакеров и крикунов на выборах. Частные лица иногда пользуются ими для личной охраны. В последние годы они играют роль во всех скандальных покушениях на выдающихся особ»[45].
Неудивительно, что среди соси, в том числе «маньчжурских» — мансю соси, оказалось немало представителей мира боевых искусств. Более того, очень скоро в числе лидеров мансю соси выявилось сразу несколько молодых мастеров будзюцу относительно высокого ранга. Со временем они основывали свои школы, стили и даже виды воинских искусств. Будучи в разной степени авантюристами, обладая нереализованными желаниями, комплексами и амбициями, все эти люди пытались найти себя, искали возможности для самореализации на захлестнувших Японию националистической и милитаристской волнах. Они искренне верили в «священную миссию Ямато» по покорению «варварских стран» и народов, верили в хакко итиу, каких бы ужасных жертв ни стоила реализация этой идеи и к каким бы бесчеловечным приемам ни приходилось прибегать ради нее. Да и как им было не верить в это, если даже христианин доктор Нитобэ, автор «любимого чтения иностранцев, стремящихся узнать настоящую Японию»[46] и ректор университета, который окончили большинство выдающихся будока, призывал их к колонизации, целью которой является «наилучшее освоение и использование природных богатств и развитие человеческой культуры путем взаимного сотрудничества народов, по-разному одарённых Небом», и напоминал, совсем уже в духе [современной] американской администрации, что, например, «Корея не может самостоятельно поддерживать порядок на своей территории, и это создаёт угрозу безопасности Азии в целом».
Подобные призывы явились настоящим откровением для очень многих молодых, сильных и ослеплённых национализмом людей, большинству из которых трудно было пробиться наверх, к вершинам славы внутри самой Японии, где в силе оставались еще многие мэтры политики, помнившие об идеалах Мэйдзи Исин, знающие, как много Япония взяла у западных стран, и трезво оценивающие место страны в мире. Лишенные социальных лифтов у себя дома, они надеялись сыскать их за пределами родных островов. «Маньчжурия должна была стать… царством социальной справедливости и равных возможностей: в идеале для всех, населявших ее, а на практике для японцев, для тех, кто “не нашел себя” дома. “Не даете нам возможности нормально жить в Японии, так дайте возможность нормально жить и работать в Маньчжурии!” — примерно так можно сформулировать их основное требование»[47]. В полной мере эти процессы относились и к сфере будо, где старые мастера, наставники уже давно сформировавшихся школ и стилей, руководители мощных и уважаемых организаций, прежде всего, Дам Ниппон Бутокукай, оказались весьма сдержанны в оценках событий, а тем более в своих действиях. К сожалению, этого нельзя сказать о многих из их учеников — талантливых, энергичных, но излишне импульсивных мастерах, которые хотели, но не могли реализовать свои амбиции в Японии. Соси разных рангов, а также тысячи и тысячи других решительно настроенных и преданных им адептов будзюцу, и направлялись на территорию материковой Азии — добровольно или по приказу — с задачами, полученными как от военного командования, так и от лидеров многочисленных тайных обществ, являвшихся, по меткому выражению В.Э. Молодякова, «хранителями и наследниками традиционалистской, национальной философии и идеологии»[48]. Для них Корея, Маньчжурия, центральный Китай, Тайвань, даже Филиппины стали настоящим полигоном для проверки собственных сил — и физических, и нравственных. Для Японии в целом эта проверка обернулась позором Нанкинского, Манильского и многих других «инцидентов», в которых меч и штык императорской армии стали символами не будо, не благородного воинского искусства, а жестокости и агрессии.
До сих пор неизвестно, сколько именно существовало в то время праворадикальных обществ и как много мансю соси они объединяли — по понятным причинам такое членство либо не определялось конкретно (достаточно было сказаться «сочувствующим», чтобы быть отнесенным к числу представителей какого-нибудь «Общества хризантемы»), либо просто не афишировалось. Всё это сильно затрудняет изучение вопроса, но кое-что мы всё-таки знаем.
Как мы уже упоминали, в качестве маньчжурских «испытателей» отметились многие знаменитые в будущем мастера единоборств. Широко известно, например, что создатель айкидо Уэсиба Морихэи был не только одним из ревностных адептов многочисленной синтоистской секты Омото-кё, подвергавшейся в предвоенный период давлению официальных властей Японии[49], но и очень интересовался проблемой освоения Маньчжоу-го. Одна из первых поездок туда будущего «Великого учителя» — О-сэнсэя состоялась в 1924–1925 гг. Вдохновлённый своим наставником и другом, основателем и главой Омото-кё священником Дэгути Онисабуро (1871–1948), Уэсиба решил помочь тому в осуществлении идеи создания «зоны великого сопроцветания, мира и добра». 13 февраля 1924 г. они отправились во Внутреннюю Монголию. По прибытии на место с помощью некоего Лу Чжан Гуэя Дэгути создал «Независимую Армию Северо-Запада», взял в свои руки распределение соли и риса, оповестил всех о создании Царства Бога и объявил себя Спасителем Мира. Правитель северного Китая, совершенно чуждый религиозной трескотне восточного соседа, Чжан Цзо Лин не потерпел такого самоуправства. Японцы, в том числе мастер будо и его наставник, путешествовавший по Маньчжурии на священном в синто белом коне, были арестованы. Чжан Цзо Лин казнил Лу Чжан Гуэя и приговорил к смерти приезжих японцев, включая телохранителя «Спасителя» Уэсиба. Только вмешательство японского консула позволило Дэгути и Уэсиба вернуться 25 июля 1925 г. на родину целыми и невредимыми, а опыт неудачной пропаганды Омото-кё, окончившийся позорным пленом, похоже, серьёзно повлиял на формирование миролюбивой философии основателя айкидо.
