Доказывая, что причина увольнения Наметкина была именно такой, Бруцкус процитировал Соколова: «Поведение Наметкина вызвало сильное негодование в обществе. В чистоту его беспредельного уважения к закону не верили. Одни обвиняли его в трусости перед большевиками, другие шли в своих подозрениях еще дальше.» («Эти ссылки на безымянных «одних» и «других», этот клеветнический донос на сочувствие Наметкина большевикам делает не полуграмотный агент провинциальной жандармерии, а человек с университетским образованием!» – Б. Бруцкус.)
Сменил Наметкина екатеринбургский судья Иван Сергеев, ведший дело полгода, до февраля 1919-го. Он сначала завершил осмотр места преступления и обнаружил в дымоходе два документа, которые в момент сжигания архива ДОНа были втянуты воздушной струей наверх и уцелели. На одном значилось: «20 июля 1918 года получил Медведев от коменданта Дома Юровского десять тысяч восемьсот рублей (10.800). Получил – Медведев.» Другой был еще важнее: расписание смен охраны с обозначением всех фамилий сотрудников тюрьмы, дежурств, постов. Плюс еще были найдены новые росписи охранников на стенах и, наконец, надпись латинскими буквами на стене той комнаты, где, по предположению следователя, произошло убийство:
Balsdtzar ward in selbster Nacht
Von seinen Knechten umgebracht.
Надпись была идентифицирована как заключительное двустишие из стихотворения Генриха Гейне «Валтасар» (в стихотворном переводе на русский оно звучало так:
В ту ночь, еще не взошла заря,
Рабы зарезали царя.)
Сергееву довелось допросить почти всех важнейших свидетелей, давших решающие показания по той части преступления, квторая касалась непосредственно Екатеринбурга: комиссара Саковича, красноармейца Летемина, камердинера Чемодурова, начальника охраны ДОНа Медведева… Им были подготовлены важнейшие экспертизы, в частности, произведена выемка частей стен и пола со следами пулевых попаданий и штыковых ударов. Вряд ли кто-нибудь сочтет такую работу незначительной.
Однако судью Сергеева генерал Дитерихс, курировавший следствие по политической линии, невзлюбил еще пуще, чем Наметкина: «Он тоже оказался не свободен от бациллы законности» (Б.Бруцкус).
Довольно быстро удалось генералу установить, что «хотя Сергеев не сочувствует изуверской политике и поступкам Бронштейна, Янкеля Свердлова и Исаака Голощекина, евреев Сафарова, Войкова и их единомышленников, но Сергеев сторонник евреев Керенских, более умеренных, не таких кровожадных.»
Поняв это, Дитерихс занялся генеалогией неприятного екатеринбургского судьи и крещендо установил (на страницах своей книги), что Сергеев – сын крещеного еврея, крещеный еврей, просто еврей, наконец, еврей, втайне сочувствовавший врагу. Руководя следствием по раскрытию «преступления, инспирированного по замыслу и особенному руководству евреев», такой Сергеев непременно должен был заниматься вредительством… Он и занимался – раскрытая генералом схема ничем не отличалась от позднейшей кулацко-специалистской модели начала 30-х годов. Сергеев, например, дал объявление в газетах, прося лиц, что-либо знавших об обстоятельствах преступления, являться в местные прокуратуры и приносить свидетельские показания. Акция провалилась, Сергеев признал: люди боялись свидетельствовать в ходе гражданской войны – не поплатятся ли за опасные показания, попав потом в руки возможных победителей? Генерал же разгадал замысел криптоеврея: «Сергеев сделал это (публикацию в газете. – М. x.), чтобы предупредить через печать Янкеля Юровского, Исаака Голощекина и Янкеля Свердлова, чтобы они приняли меры, т. к. следствие началось.»
Последний эпизод, видимо, вконец расщелкавший сосуд терпимости господина генерала по отношению к еврейскому вредителю Ивану Сергееву, изложен был в книге его убежденного единомышленника – англичанина Роберта Вилтона.
…Обеспокоенная докладами, поступавшими в Лондон от Нокса, фактического посла Великобритании при правительстве Колчака, лондонская еврейская община послала в Омск секретаря Объединенного комитета по иностранным делам Еврейского совета представителей («Board of deputes») и Англо-еврейской ассоциации. Он встретился для беседы с министром юстиции белого правительства Старинкевичем, и тот, не удовлетворившись устной беседой, снабдил лондонского собеседника письменным заявлением для печати:
«На основании данных предварительного расследования, о котором мне еженедельно докладывает Генеральный прокурор, я могу удостоверить, что среди лиц, виновных… в убийстве императора Николая ii, нет ни одного человека еврейского происхождения».
«Я спросил его, – рассказывал лондонский делегат, – как он объясняет тот факт, что генерал Нокс послал британскому военному министерству отчет с противоположными утверждениями. Г. Старинкевич ответил… что русские военные круги с самого начала рьяно утверждали, что убийство царской семьи – дело рук евреев и что следствие должно установить этот факт. Они начали свое собственное расследование и настаивали, чтобы вообще все следствие перешло к ним. Ему, министру юстиции, пришлось столкнуться с большими трудностями, чтобы добиться проведения следствия нормальными юридическими органами. Но и это расследование постоянно страдало от вмешательства военных. Так, когда первый следователь Сергеев не смог найти никаких следов участия евреев в преступлении, эти военные круги яростно выступали против него, инсинуируя, что сам г. Сергеев является евреем. Эта кампания стала настолько агрессивной и настойчивой, что министру юстиции пришлось освободить Сергеева и назначить другого следователя. Новый следователь тоже не смог обнаружить следов еврейского участия в убийстве царской семьи».
Старинкевич ошибался: не для того военные настаивали на замене судьи Сергеева, чтобы его преемник не нашел в деле жидо-масонскую интригу. Просто для того, чтоб ее обнаружить, требовалось заменить и самого господина министра: в момент, когда Вилтон цитировал его письмо, он получил возможность называть Старинкевича: «Уже бывший министр».
Будем справедливы: Николай Соколов ни словом в своей книге не намекнул на «еврейское происхождение» Ивана Сергеева. Для обоснования своего внезапного назначения на чужое место он выдвинул другие, якобы профессиональные аргументы. Первое: имелись у начальства для замены судьи «стратегические соображения». «В чем состояла стратегия, которая мешает Сергееву и не мешает Соколову, того и величайший полководец объяснить бы не мог!»– воскликнул по этому поводу Бруцкус, но я, хотя не полководец, «тайну стратегии» разгадал: Сергеев был судьей местным, екатеринбургским, ордер ему подписали городской прокурор Остроумов и председатель горсуда Казем-бек. Соколов же считался юристом из центра, и ордер на ведение дела подписал ему сам Верховный правитель
России адмирал Колчак! Дело отныне числилось не местным, екатеринбургским, а государственного значения… Второе соколовское объяснение состояло в том, что Сергеев как член суда был прикован к Екатеринбургу и не мог выезжать из города на места, связанные с расследованием. Бруцкус съехидничал: «Члену суда в качестве следователя присваиваются все права следователя, и ничем ровно не прикован он к своему суду». Изучая дело, убеждаешься в этом несомненно: одно из важнейших преимуществ Сергеева перед Соколовым как раз в том и состояло, что судья успевал выезжать на места событий (в Алапаевск, например), тогда как Соколов часто туда опаздывал – и упускал при этом важнейшие следственные нити (конкретно об этом будет сказано при анализе соответствующих эпизодов дела).
Подозрение в скрытом еврействе против человека по имени Иван Сергеев, к тому же судьи царских времен, возникло у генерала и круга его единомышленников потому, что они были недовольны не только итогами его работы (это само собой разумеется), но и ее, так сказать, способом, ее методологией. С итогами как раз они могли что-то сделать, на самом деле, увы, Сергеев после того, как его подержали у генерала «на ковре», немного уступил, и в протоколах появились, по Бруцкусу, «экскурсии в область национального духа». Но все-таки Сергеева военные выгнали (в скобках: к большому ущербу для следствия, хотя бы потому, что Соколову после него требовалось немало времени для вхождения в курс длившегося уже семь месяцев дела. У преемника же Сергеева на все про все оставалось лишь четыре с небольшим месяца: в июле 1919 г. Екатеринбург попал в руки красных.).
И тут мы замечаем, что, помимо «керенского иудаизма», обвинял Дитерихс Сергеева еще в инертном ведении следствия. Не было у него, пишет генерал, умения сбить неожиданным вопросом обвиняемого с его версии, ошеломить и, как выражались позднее, «расколоть». Просто слушал судья показания и записывал аккуратно, включая все ошибки допрашиваемого.
