Щегловитов. — Мне кажется, его увольнение последовало скоро… вы сказали, 26 октября 1913 года. Я не могу припомнить, но, вероятно, к началу 1914 года он уже не был старшим председателем.
Председатель. — Но власть прощения вам уже никоим образом не принадлежала, не правда ли?
Щегловитов. — Конечно, нет…
Председатель. — В письме наместника делаются указания на злоупотребления Лагоды и даже на злоупотребления такого корыстного свойства, как неправильности, допущенные при расходовании денежных сумм: каким образом после этого Лагода назначается сенатором с усиленным окладом в 8.000 рублей, а по всеподданнейшему докладу вашему — до 9.000 рублей? Вместо расследования — кресло сенатора с усиленным окладом!…
Щегловитов. — Мне кажется, сведения от него были затребованы и рассматривались в министерстве.
Завадский. — Но расследования никакого не было.
Щегловитов. — Сведения им были даны.
Председатель. — Я хотел бы отметить следующее и попросить вас разъяснения по этому поводу: лицо — весьма авторитетное, в особенности для вас, как министра юстиции, указывает на разрушение суда в целой русской области, указывает на «дезорганизацию правосудия и полное падение судебного авторитета»… Вы спрашиваете человека, который именно это сделал — суд дезорганизовал и довел его до полного падения, — и удовлетворяетесь объяснениями этого человека, то-есть предполагаемого преступника перед родиной, перед государством, — преступника, ибо вы знаете, как деликатны наши задачи государственной политики на Кавказе?…
Щегловитов. — Совершенно верно.
Председатель. — Я бы хотел слышать ваши разъяснения…
Щегловитов.— Мне казалось, что, может быть, это неправильно было, — я на своей правильности в данном случае настаивать не решился бы, — но, мне казалось, что все это, написанное или сообщенное мне бывшим наместником в октябре 1913 года, исходит из того недоброжелательного отношения к общей политике, — в отношении пополнения кадров судебного ведомства, — которое проявилось раньше в письме, которое я получил от наместника его величества на Кавказе; и что, очевидно, все горе заключается в том, что эти личные взгляды бывшего старшего председателя до такой степени признаются неправильными наместником, что единственно соответствующим выходом из этого положения было устранение его (Лагоды) из состава судебного ведомства на Кавказе… А то, на что вы изволили указать, это, в моих глазах, было значительным преувеличением…
Председатель. — Почему?
Щегловитов. — Потому, что я никаких нареканий ни от населения, ни от каких-нибудь лиц, бывших на Кавказе, не слышал.
Председатель. — Но разве нарекания наместника на Кавказе для вас мало убедительны? Почему вы так мало ценили сообщения наместника? Почему так защищали Лагоду?
Щегловитов. — Единственно из-за сочувствия этой политике…
Председатель. — Но разве позволительно из-за сочувствия какой бы то ни было политике закрывать глаза на указываемые преступления?
Щегловитов. — В этом я готов признать свои действия неправильными.
Председатель. — Вы не помните ли одно из дел Лагоды — дело о бывшем члене государственной думы Недоноскове, который убил свою возлюбленную на Кавказе, в Кисловодске?
Щегловитов. — Я не помню… Он судился, кажется?…
Председатель. — До вашего сведения не дошло, что в первой инстанции он был признан действовавшим в состоянии умоисступления?
Щегловитов. — Очевидно, эти сведения поступали…
Председатель. — Вы и ваша супруга не заинтересовались делом Недоноскова?
Щегловитов. — Нет.
Председатель. — Вы не помните ваших разговоров с Лагодой по этому вопросу?
Щегловитов. — Нет, не помню… Может быть, он мне это излагал — это возможно, — но у меня лично интереса к этому делу не было…
Председатель. — Вы не помните в «Новом Времени» статей Меньшикова по поводу этого дела?
Щегловитов. — Не помню.
Председатель. — В министерство не доносили о следующем факте: в суде первой инстанции дело было обращено к доследованию по ходатайству защиты, согласно с заключением лица прокурорского надзора. И вот, после необжалования этого определения в срок, был в порядке надзора подан протест на это определение, и он был отменен, то-есть прокурорский надзор опротестовал то самое определение, которое было постановлено не только по заключению, но и с согласия прокурора. — Вот что было допущено по этому делу…
Щегловитов. — Я этого не помню…
Председатель. — Вы не помните другого небольшого эпизода, в связи с деятельностью Лагоды: до вас не дошли сведения о том, что следователь тифлисского окружного суда по особо важным делам — Малиновский, оскорбленный Лагодой, покушался в его служебном кабинете на самоубийство?
Щегловитов. — Нет, этого я совершенно не припомню…
Председатель. — Я должен вам задать еще несколько вопросов по поводу нескольких частных случаев. Вы помните обстоятельства отставки бывшего прокурора окружного суда В. Ф. Арнольда?
Щегловитов. — Я бы попросил вас помочь мне в этом отношении…
Председатель. — У него вышло разномыслие с губернатором Джунковским по поводу Бабина, из-за указания на причастность этого человека к экспроприации. Джунковский его защищал, а Арнольд был против, это — во-первых, а во-вторых — вышло разногласие Арнольда с администрацией по вопросу о Рейнботе. Вы этого не помните?
Щегловитов. — Я не помню.
Председатель. — Вы не помните, при каких условиях Александров-Дольник получил назначение члена консультации?
Щегловитов. — Могу заявить, что вообще его деятельность вызывала во мне большие сомнения… Это и было поводом.
Председатель. — Вызывала сомнения — в каком отношении?
Щегловитов. — Я считал, что деятельность его, как прокурора московской судебной палаты, неудовлетворительна…
Председатель. — С каких точек зрения?
Щегловитов. — Недостаточность надзора за прокуратурой…
Председатель. — Я должен задать еще один вопрос — о Войткевиче. Я прошлый раз его касался. Он был прокурором великолуцкого суда, ему было предложено выйти в отставку. За него вступился Камышанский, и отставка была заменена переводом в Петроград на должность товарища прокурора петроградского окружного суда. Вы не помните этого обстоятельства?
Щегловитов. — Письменного материала в объяснение дела нет?
Завадский. — Там есть указания на обвинения его в каких-то польских симпатиях, но опять без фактов.
Щегловитов. — Откуда исходившее? Вы не изволите припомнить?…
Завадский. — Видимо, от псковского губернатора: там есть небольшие заметки.
Председатель. — Затем представляет некоторый интерес случай увольнения мирового судьи в Вильне, Лашенки:[*] он «провинился» в том, что присудил товарища прокурора Филиппова к нескольким дням ареста за оскорбление еврея, фамилии которого я не помню.
Щегловитов. — Этого я совершенно не помню…
Завадский. — Прокурор Двусловский[*] настоял на удалении Лашенки…[*]
Щегловитов. — Это было лет пять-шесть тому назад? Вероятно, это обстоятельство мне мотивировал бывший прокурор виленской палаты. Вероятно, я этими данными и поделился…
Завадский. — Мне принципиально интересно, как можно лишать места мирового судью за то, что он считает данного человека виновным? В деле доказано, что улики достаточные и состав преступления есть…
Щегловитов. — Это, конечно, неосновательно, если все сводилось только к тому…
Завадский. — Во всяком случае, Филиппов был переведен в Архангельск.
Председатель. — Нас еще интересует дело, о котором вы, может быть, забыли: дело госпожи Обриен-де-Ласси, которая, по вашему представлению, была высочайше помилована и над которой тяготело обвинение в недозволенном браке.
Щегловитов. — Совершенно не помню, какие были основания…
Завадский. — Было два дела о недозволенных браках: в 1911 году — дело Обриен-де-Ласси и в 1912 году — дело Павловских. По делу Павловского у вас во всеподданнейшем докладе была ссылка на статью 23, и вы полагали, что статья 23 не дает царю права прекращать дела до суда; вы указывали, однако, на формальный характер преступления и на чистосердечное признание обвиняемых. А по делу Обриен-де-Ласси вы писали, что новое уголовное уложение знает давность и не считает преступление длящимися, пока брак длится; вы указывали, что, если применять трехлетнюю давность Уголовного Уложения, то к моменту вероятного прохождения будущего приговора эта давность почти истечет. По этим двум делам Комиссии хотелось бы знать, почему вы докладывали не о помиловании, а о прекращении суда?
