Таков закон прогресса в человечестве. Современная Франция, пройдя через Коммуну, прежде чем дойти до Третьей республики, недавно дала новое подтверждение того же закона. Он бывает верен также и для отдельной личности.
Результаты Французской революции не ограничиваются, однако, одним тем, что она дала Франции: они состоят также в основных началах политической жизни, завещанных ею всему XIX в. — в ее заветах будущему, для всех стран образованного мира.
Всякая реформа неизбежно является компромиссом с прошлым; тогда как всякий прогресс, совершенный революционным путем, непременно содержит в себе задатки для будущего. В силу этого Великая французская революция не только подводит итог предыдущему столетию эволюции; она также дает программу развития, имеющего совершиться в будущем, в течение XIX в. Это тоже, по моему мнению, исторический закон, что период в 100, вернее 130, приблизительно лет, протекающий между двумя революциями, получает свой характер от той революции, которой начался этот период.
Наследие, завещанное революцией, народы стараются воплотить в своих учреждениях. Все то, что ей не удалось провести вполне в практическую жизнь, все великие идеи, которые были провозглашены во время переворота, но которых революция не смогла или не сумела осуществить так, чтобы они удержались в жизни, все попытки социологической перестройки, намеченные ею, — все это становится содержанием периода медленного развития, эволюции, следующего за революцией; причем к этому прибавятся еще те новые идеи, которые будут вызваны эволюцией, когда она будет проводить в жизнь программу, унаследованную ею от предыдущего общественного переворота. Затем через 100–130 лет новый переворот совершится уже среди другого народа, и этот народ, в свою очередь, даст программу деятельности для следующего столетия.
Таков был ход истории за последние пять или шесть веков.
Действительно, столетие, протекшее со времени 1789–1793 гг., характеризуется в Европе двумя крупными завоеваниями: уничтожением крепостного права и его пережитков и ограничением самодержавной королевской власти. Хотя одновременно с этим при поддержке усиливающегося государства создавалась власть буржуазии и капитала, но тем не менее за это столетие создавалась личная политическая свобода, о которой ни крепостные, ни подданные абсолютного короля не смели даже мечтать в XVIII в. Оба эти завоевания ведут свое начало с Великой французской революции, которая, в свою очередь воспользовалась наследием Английской революции, расширяя его и одухотворяя всем умственным прогрессом, совершившимся с тех пор, как английский народ в 1648 г. вырвал власть из рук двора и передал ее парламенту.
Совершившись во Франции во время революции, эти два завоевания составили с тех пор сущность прогрессивной работы XIX в., и оба медленно распространялись из Франции на всю остальную континентальную Европу.
Начатое французскими крестьянами в 1789 г. дело освобождения крестьян от крепостного феодализма разносилось по Европе и продолжалось армиями санкюлотов в Савойе, в Испании, в Италии, в Швейцарии, в Германии и в Австрии. К несчастью, оно едва проникло в Польшу и вовсе не проникло тогда в Россию.
Крепостное право исчезло бы из Европы уже в первой половине XIX в., если бы французская буржуазия, добравшись до полной власти через трупы крайних, кордельеров и якобинцев, не остановила революции, не восстановила монархии и не отдала бы Францию в руки первого Наполеона, который, став императором, конечно, забыл свои прежние убеждения и свое происхождение от санкюлотов. Но во всяком случае толчок был уже дан революционными армиями во всей Европе: крепостному праву был уже нанесен смертельный удар. Несмотря на временное торжество реакции, которая восстановила крепостное право в Италии и в Испании после изгнания французских армий, его пережитки скоро были уничтожены в этих двух странах. Раненное насмерть в Германии в 1811 г., оно могло там продержаться только до 1848 г. Россия была вынуждена отказаться от крепостного права в 1861 г., а война 1878 г. положила ему конец и на Балканском полуострове. В Соединенных Штатах рабство было уничтожено в 1863 г.
Итак, цикл теперь совершился. Право помещика над личностью крестьянина уже не существует более в Европе даже там, где выкуп феодальных повинностей, обращенных из личных в поземельные, еще не закончен.
Историки недостаточно оценивают этот громадный факт. Погруженные в вопросы политические, они не замечают, какое значение имеет в нашей цивилизации уничтожение крепостного права и его пережитков, составляющие, однако, главную характеристику XIX в. Соперничество между европейскими государствами и проистекавшие из него войны, политика великих держав, о которой так много говорят, — все это вытекает, однако, из одного основного факта: уничтожения личной зависимости человека и замены ее системой зависимости от заработной платы.
Таким образом французские крестьяне, восстав 120 лет тому назад против своих помещиков, посылавших их колотить палками по прудам, чтобы лягушки не тревожили помещичьего сна, освободили крестьян всей Европы. Сжигая бумаги, в которых была записана их подчиненность помещикам, сжигая записи и ведя в течение четырех лет упорную борьбу против тех, кто отказывался признать их человеческие права, французские крестьяне разбудили всю Европу и побудили ее освободиться от позорных учреждений слегка смягченного рабства.
С другой стороны, потребовалось также около 125 лет, чтобы ограничение абсолютной монархии обошло Европу. После Английской революции 1639–1648 гг. и Французской — 1789–1793 гг. неограниченная королевская власть стала отживать понемногу в остальных частях Европы, и теперь мы находим народное представительство даже на Балканском полуострове, даже в Турции. Россия тоже вступает в тот же цикл[364].
Таким образом, в этих двух направлениях революция 1789–1793 гг. выполнила свою программу. Равенство всех граждан перед законом и представительное правление вошли уже более или менее в своды законов всех европейских государств, кроме России. В теории, по крайней мере, закон одинаков для всех, и все принимают, в большей или меньшей мере, участие в управлении страной.
Самодержавная власть короля над своими подданными и такая же власть помещика над своими крепостными почти исчезли, таким образом. В Европе теперь владычествует буржуазия.
Но одновременно с этим Великая революция завещала нам также другие начала, несравненно более широкие, — начала коммунистические. Мы видели, как за все время революции старалась пробиться коммунистическая мысль и как после падения жирондистов в июне 1792 г. делалось множество попыток в этом направлении. Фурьеризм происходит по прямой линии от Ланжа, с одной стороны, а с другой — от Шалье. Бабеф — прямой продукт идей, волновавших народные власти в 1793 г. Он, Буонарроти и Сильвен Марешаль только систематизировали их до некоторой степени или даже только изложили их в литературной форме. Но тайные общества Бабефа и Буонарроти стали впоследствии родоначальниками тайных обществ «коммунистов-материалистов», в которых Бланки и Барбес делали в 30-х и 40-х годах заговоры против буржуазной монархии Луи-Филиппа. Позднее из этих обществ возник прямой преемственностью Международный Союз Рабочих (Интернационал).
Что касается «социализма», то известно теперь, что это слово было пущено в ход, чтобы не называться «коммунистами», так как в конце 40-х годов называться коммунистом стало опасно вследствие преследований, направленных против тайных коммунистических обществ, бывших тогда центрами революционного действия.
Таким образом, между «бешеными» 1793 г. и Бабефом 1795 г. и Международным Союзом Рабочих (Интернационалом) можно установить прямую преемственность.
Но преемственность существует и в идеях. Современный социализм ничего, решительно ничего еще не прибавил к тем идеям, которые обращались во французском народе в 1789–1794 гг. и которые народ пытался осуществить во время II года республики. Современный социализм только приводит эти идеи в системы и находит доводы в их пользу, либо обращая против буржуазных экономистов некоторые из их собственных определений, либо обобщая некоторые факты из развития промышленного капитализма в течение XIX в.
Мало того. Я позволю себе также утверждать, что какая бы ни проявлялась иногда неопределенность в стремлениях народного коммунизма первых двух лет республики и как бы мало он ни пользовался языком буржуазных экономистов, он яснее понимал свои задачи и глубже доходил в своем анализе этих задач, чем современный социализм. Яснее и глубже — потому, что люди прямо шли к коммунизму в потреблении, к коммунализации и национализации потребления, когда они хотели установить в каждой общине магазины, хлебные и всяких других жизненных припасов, куда складывалось бы все нужное для жизни общины. Они лучше понимали сущность того, что мы называем теперь коммунизмом, когда предпринимали громаднейшее расследование с целью установить «истинную ценность» всех предметов «первой и второй необходимости» и когда внушали Робеспьеру эти глубоко верные слова, что только избыток в припасах может быть предметом торговли: необходимое же принадлежит всем.
