Если, с одной стороны, бесчисленное множество разумных вещей ведется самым безрассудным образом, то, с другой стороны, встречаются и безрассудства, которые проводятся очень разумно.
Когда обвиняемый в преступлении неопровержимо доказывал, что преступление совершено самим обвинителем, то вызова на поединок не допускалось, потому что всякий преступник предпочтет сомнительный исход поединка несомнен-. ному наказанию.
Поединок не применялся в делах, решаемых третейским судом или церковными судами, а равно и в спорах о вдовьей части.
«Женщина, — говорит Бомануар, — не может вступать в единоборство». Если женщина вызывала кого-нибудь на поединок, не называя при этом своего заместителя, вызов не принимался. Для этого требовалось, кроме того, полномочие со стороны ее барона, т. е. мужа; но для привлечения ее к суду такого полномочия не требовалось.
Если истец или ответчик были моложе 15 лет, поединок не разрешался; впрочем, он мог назначаться по делам мало-. летних, если опекун или заведующий имуществом малолетнего принимал на себя риск, соединенный с этой формой судопроизводства.
Вот, по-моему, те случаи, когда поединок допускался для крепостного: он мог вступать в единоборство с другим крепостным, со свободным и даже с дворянином, если его вызывали; но если он сам вызывал дворянина, последний мог отказаться от поединка, даже сеньор крепостного имел право отозвать его из суда. Крепостной мог на основании грамоты сеньора или на основании обычая вступать в поединок со всяким свободным человеком, «церковь настаивала на этом праве для своих крепостных, усматривая в нем знак особого к себе почтения.
ГЛАВА XXVI
О судебном поединке между одной из сторон и одним из свидетелей
Бомануар говорит, что если тяжущийся усматривал опасность в показании свидетеля, то мог отвести следующего свидетеля, объявив судьям, что противная сторона поставила ложного свидетеля и клеветника; если свидетель хотел продолжить спор, то делал вызов. Этим устранялся вопрос о судебном расследовании, потому что если свидетель терпел поражение, это служило доказательством того, что сторона поставила ложного свидетеля, и она считалась проигравшей.
Не следовало допускать второго свидетеля до присяги, потому что он дал бы свое показание, и дело было бы решено показанием двух свидетелей; если же был остановлен второй свидетель, показание первого становилось бесполезным.
После того как второй свидетель отвергался, сторона не могла уже представлять других свидетелей и проигрывала; ко если не было вызова на поединок, можно было представлять других свидетелей.
Бомануар говорит, что свидетель, прежде чем дать показание, мог сказать своей стороне: «Я не хочу ни драться из-за вашей ссоры, ни судиться из-за моей; но если вы согласны защищать меня, то я охотно скажу правду». Тогда тяжущийся должен был драться за своего свидетеля, и хотя ему не отсекали руку в случае победы противника, свидетель его отвергался.
Я полагаю, что порядок этот представлял собой видоизменение древнего обычая, и основываюсь на том, что обычай вызова на поединок свидетелей мы находим в баварском и бургундском законодательствах без каких-либо ограничений.
Я уже говорил о постановлении Гундобада, против которого так сильно восставали Агобард и св. Авит. «Если обвиняемый, — говорит этот государь, — представляет свидетелей, готовых показать под присягой, что он не совершил преступления, обвинитель может вызвать на поединок одного из свидетелей; ибо справедливо, чтобы тот, кто вызвался дать присягу и объявил, что знает правду, не отказывался постоять за нее на поединке». Таким образом, этот король не допускал со стороны свидетелей никаких отговорок, которые позволяли бы им уклониться от поединка.
ГЛАВА XXVII
О судебном поединке между одной из сторон и одним из пэров сеньора. Апелляция на неправое решение
Так как решение дела поединком было по природе своей решением окончательным, несовместимым с новым приговором и судебным преследованием, то апелляция в смысле, установленном римским и каноническим законодательствами, т. е. обращение к суду высшей инстанции за пересмотром постановления низшей, была во Франции неизвестна.
Воинственная нация, руководствовавшаяся единственно правилами чести, не знала этих форм судопроизводства; следуя неизменно одному и тому же духу, она и против судей принимала те самые меры, какими располагала против сторон.
Апелляция у этого народа состояла в вызове на единоборство оружием, чтобы решить дело кровью, а не в приглашении на чернильную брань, с которой познакомились лишь впоследствии.
Потому-то Людовик Святой творит в своих Установлениях, что апелляция есть измена и беззаконие, а Бомануар — что человек, прежде чем обвинять своего сеньора в каком-либо посягательстве на него, должен был заявить ему, что покидает его феод, и уже потом вызвать его на суд сеньора-сюзерена и предложить ему поединок. Таким же образом и сеньор должен был отказаться от своих прав на вассала, если вызывал его на суд графа.
Апелляция на неправое решение своего сеньора была равносильна утверждению, что его решение лживо и злонамеренно; но обращение к нему с такими словами было, так сказать, преступлением и изменой со стороны вассала.
Поэтому вместо апелляции на неправое решение сеньора, который учреждал и ведал суд, апеллировали на решение пэров, которые этот суд составляли. Этим устранялось обвинение в измене, ибо истец наносил оскорбление лишь своим пэрам, которым всегда мог дать удовлетворение.
Обвинение пэров в неправом решении подвергало тяжущегося немалым опасностям. Если он ждал постановления и произнесения приговора, ему приходилось выходить на поединок со всеми пэрами, которые обязывались решить дело по справедливости; если он высказывал недовольство раньше, чем все судьи произносили свое мнение, ему приходилось драться с теми из них, которые были одного мнения. Чтоб избегнуть этой опасности, он обращался к сеньору с просьбой приказать, чтобы каждый пэр произносил громко свое мнение, и как только один из них его высказывал, то, прежде чем второй успевал сделать то же, тяжущийся объявлял его лжецом, злонамеренным и клеветником. В таком случае ему приходилось драться только с одним этим судьей.
Дефонтен предлагал, чтобы прежде обжалования неправого решения давали высказать свое мнение трем судьям; но он не говорит, чтобы следовало выходить со всеми тремя на поединок, и еще того менее — о случаях, в которых приходилось бы драться со всеми, кто объявлял, что они одного с ними мнения. Различия эти происходят оттого, что в то время не существовало обычаев вполне тождественных. Бомануар говорит о том, что происходило в Клермонском графстве, а Дефонтен — о том, каких порядков держались в Вермандуа.
Когда один из пэров или держателей феодов объявлял, что готов защищать приговор, судья требовал формального вызова и, кроме того, брал с жалобщика обеспечение в том, что он не откажется от своей апелляции; но с пэра обеспечения не бралось, так как он был человеком сеньора и обязан был или защищать приговор, или уплатить сеньору 60 ливров штрафа.
Если жалобщик не мог доказать несправедливости приговора, то платил сеньору 60 ливров штрафа и по стольку же пэру, против которого апеллировал, и каждому из пэров, открыто согласившихся с приговором.
Человек, арестованный по сильному подозрению в преступлении, за которое полагалась смертная казнь, и затем подвергшийся осуждению, не мог обжаловать неправого решения, потому что это делалось бы всегда с целью продлить жизнь или покончить дело миром.
Если кто-либо утверждал, что приговор суда был лживым и злонамеренным, и не вызывался доказать это, т. е. выйти па поединок, то за произнесение этих непристойных слов его приговаривали к уплате штрафа в 10 солидов, если он был дворянин, и в 5 солидов, если он был простолюдин.
Судей или пэров, побежденных на поединке, не подвергали смертной казни и не отсекали им членов; жалобщик же наказывался смертью, если дело было уголовного характера.
Этот способ обвинения феодалов в неправом решении имел целью устранить от обвинения самого сеньора. Когда сеньор не имел пэров или имел их в недостаточном числе, он мог на свой счёт пригласить пэров сеньора-сюзерена. Но эти пэры не были обязаны чинить суд, они могли объявить, что прибыли только для подачи совета. Если в этом особом случае сеньор сам чинил суд и произносил решение, то он же должен был и принимать вызов по обвинению в неправом суде.
Если сеньор был так беден, что не мог пригласить пэров от своего сюзерена» или пренебрегал этим правом, или же сюзерен ему их не давал, то так как он не мог судить один и никто не обязан был являться перед судом, который не мог выносить решений, дела поступали в суд сюзерена.
