На сейме 1719 года была сильная борьба между русскою и польскою партиями: первая настаивала на решении просить короля и республику, чтобы Курляндия осталась по-прежнему под немецким и герцогским управлением; вторая, главами которой были Косцюшко и Эден, хотела просить только об удержании немецкого управления, не упоминая о герцоге. Наконец русская партия взяла верх, но в Польше не отказывались от своих притязаний, и в марте 1723 года Петр писал Бестужеву: «О кандидате с нашей стороны пришлется вскоре, а между тем чем возможно держите, и ежели не вредно, то хотя таких кандидатов выбирать несколько, которые сами не похотят (пока мы вам отпишем о подлинном), дабы поляков удержать тем или иным способом». Для увеличения претензий вдовствующей герцогини Бестужев предложил своему двору выкупить на имя Анны герцогские земли, находившиеся в закладе у дворянства, что было исполнено и, как легко понять, возбудило сильное неудовольствие в Польше и в польской партии в Курляндии. В 1724 году в Польше наряжен был суд над курляндским дворянством, которое взяло от вдовствующей герцогини выкупные деньги: суд решил, что дворяне должны возвратить взятые деньги, и, сверх того, наложил на них штраф за то, что они поступили вопреки комиссионным декретам, запрещавшим уступать закладные герцогские земли людям сильным и иностранцам. Дворяне явились к Бестужеву с представлениями, что они взяли выкупные деньги и передали земли герцогине, исполняя желание русского императора и вовсе не считая герцогиню иностранкою, но видя в ней свою государыню; дворяне просили, чтоб император заступился за них у короля и республики Польской и не допустил их до нищеты. Петр велел Бестужеву обнадежить дворянство, что русский посол в Варшаве получил указ требовать у польского правительства уничтожения декрета, как выданного в предосуждение племянницы императора, ибо выкуп земель сделан в силу брачного договора с покойным герцогом. Курляндские дворяне могли положиться на слово Петра, потому что слово это было всегда с силою: так, когда Бестужев жаловался, что курляндское правительство поступает вопреки русским интересам, то император немедленно написал к командующему в прибалтийских областях генералу: «Пишет к нам из Митавы Петр Бестужев, что курляндские ландраты чинят некоторые противности и племянницы нашей, царевны Анны Ивановны, ни в чем не слушают, а именно придворным ее служителям квартир не дают, також и на почту лошадей не ставят; сверх того, когда корабль наш, называемый „Фонделинг“, у Либавской пристани с пенькою и с канатами разбило, то людям нашим никакой помочи не учинили и провианту им не дали; того для пошлите от себя в Курляндию к правителям и объявите, чтоб они никакой противности племяннице нашей, царевне Анне Ивановне, отнюдь не чинили и во всем волю ее, яко государыни своей, исполняли, також и наших интересов не пренебрегали; в противном случае объявите им и то, что ежели впредь так будут делать, то вы имеете указ ввести в Курляндию полк драгун; и ежели они от той своей противности не отстанут и за тем вашим объявлением будут противны, то действительно исполняйте и полк в Курляндию введите и расставьте по квартирам».
Бестужев, заботясь об интересах вдовствующей герцогини, был не в ладах с ее матерью, царицею Прасковьею Федоровною, что видно из письма к ней царицы Екатерины Алексеевны: «Об отправлении в Курляндию дочери вашей, Анны Иоанновны, от его царского величества уже довольно писано к светлейшему князю Александру Даниловичу, и надеюсь я, что он для того пути деньгами и сервизом, конечно, снабдил, ибо его светлости о том указ послан; а когда, бог даст, ее высочество в Курляндию прибудет, тогда не надобно вашему величеству о том мыслить, чтобы на вашем коште ее высочеству дочери вашей там себя содержать, ибо уже заранее все то определено, чем ее дом содержать, для чего там Петр Бестужев оставлен, которому в лучших городах, а именно в Либаве, в Виндаве и в Митаве, всякие денежные поборы для того нарочно велено сбирать. Что же, ваше величество, упоминаете, чтобы для того всю определенную сумму на ваши комнаты на будущий на весь год взять и на расходы употребить в Курляндии для тамошнего житья, что я за благо не почитаю, ибо я надеюсь, что и без такого великого убытку ее высочество дочь ваша может там прожить. Что же о Бестужеве, дабы ему не быть, а понеже оный не для одного того дела в Курляндии определен, чтоб ему быть только при дворе вашей дочери, но для других многих его царского величества нужнейших дел, которые гораздо того нужнее, и ежели его из Курляндии отлучить для одного только вашего дела, то другие все дела станут, и то его величеству зело будет противно; и зело я тому удивляюсь, что ваше величество так долго гнев свой на него имеете, ибо он зело о том печалится и оправдание себе приносит, что он, конечно, учинил то не с умыслу, но остерегая честь детей ваших, в чем на него гнев имеете. Что же изволите упоминать, чтобы быть при царевне Анне Ивановне Андрею Артемоновичу (Матвееву) или Львову, и те оба обязаны его величества нужными и великими делами. А что изволите приказывать о пажах, чтоб взять из школьников русских, и я советую, лучше изволите приказать взять из курляндцев, ибо которые и при царевне Екатерине Ивановне русские, Чемисов и прочие, и те гораздо плохи».
Польша, занятая внутренними делами, больная страшною внутреннею болезнию, не могла обращать внимания надела восточные, которые в описываемое время так сильно занимали Петра. Иначе было в Австрии. В июне 1722 года Ланчинский писал из Вены, что там главное содержание разговоров составляют военные действия русских в Персии; рассматривали дело с разных сторон; особенно толковали, что Петр, занявши значительнейшие места на Каспийском море, станет хлопотать об установлении сообщений с Индиею вплоть до Персидского залива и это ему будет легко при смуте персидской. В Вене редко кто не имел у себя на столе карты Азии для наблюдения за ходом событий. Английская партия внушала, как неблагоразумно поступало австрийское правительство, не заключивши с Англиею союза против России до Ништадтского мира, а теперь царь своими завоеваниями в Персии может основать государство сильнее римского. Осенью внимание Ланчинского было отвлечено от восточных дел рескриптом, полученным от своего двора: «Король прусский объявил нам о несогласиях, происшедших у него с двором цесарским, и просил нашего содействия к их прекращению; поэтому мы повелеваем тебе объявить цесарскому министерству, что так как бывшие несогласия между прусским и цесарским дворами до сих пор не только не успокоены, но еще более усиливаются и так как мы имеем счартие с обоими дворами быть в дружбе, то, если цесарскому величеству угодно, мы готовы употребить свои добрые оффиции для прекращения этих несогласий. Это представление надобно тебе сделать искусным образом, отнюдь не подать цесарскому двору подозрения, будто мы намерены в этом деле сильно заступаться за короля прусского». Ланчинский, ведя разговор с графом Шёнборном о польских делах, сделал предложение и о прусском деле. Шёнборн, поблагодарив за предложение, отвечал, что прежде всего надобно знать, куда клонится мнение русского государя: если к делам имперским, то они должны быть предоставлены своему свободному течению. Источник несогласия между двумя дворами известен: прусскому резиденту отказано было от цесарского двора, и немедленно отправлен был курьер в Берлин с объяснением вины резидента; но прусский король, не дождавшись курьера, отказал от своего двора цесарскому резиденту, ни в чем не виноватому. Если бы король прусский не принадлежал к имперским владельцам, то, конечно, цесарь не пропустил бы такого тяжкого оскорбления; но цесарь поступил долготерпеливо, как отец с сыном, и требовал одного — чтобы король принял опять его министра к своему двору. Если русский двор захочет вразумить прусский относительно несправедливости его поступка, то цесарю это будет приятно.
В России по-прежнему беспокоились, не будет ли венский двор помогать наследному принцу саксонскому, женатому на цесарской племяннице, получить и польскую корону. Ланчинский успокаивал на этот счет, писал, что венский двор считает это противным государственному интересу Австрии и частному интересу дочерей цесаря: зачем усиливать дом, который в свое время будет оспаривать право цесарских дочерей на австрийские владения? Поэтому в Вене положили не отказывать саксонцам наотрез и уклоняться от решительного ответа. Относительно недружелюбных действий австрийского резидента в Константинополе Ланчинский также сообщал успокоительные уверения цесарских министров, что между Россиею и Австриею не может быть никаких столкновений: Австрия не может завидовать приобретениям России на Балтийском море, потому что Швеция была всегда враждебна австрийскому дому, следовательно, интерес Австрии требует бессилия Швеции. Относительно Востока Австрия имеет побуждения желать там распространения русской торговли, ибо нет причин к войне между Россиею и Австриею, тогда как другие государства, обогащаясь от торговли на Востоке, употребляют свое богатство в войнах против Австрии; одним словом, нет еще таких двух дворов на свете, которых интересы были бы так тесно связаны, как интересы дворов русского и австрийского. При этих уверениях у австрийских министров проглядывал страх, чтоб Россия не сблизилась с Франциею и Испаниею. Особенно сильно встревожила Вену поездка Ягужинского в Берлин, и принц Евгений обошелся холодно с Ланчинским. Холодность усилилась, когда пронесся слух, что Ягужинский отправился в Париж для переговоров об упрочении польского престола за герцогом шартрским, сыном регента герцога орлеанского, и о заключении брачного союза с бурбонским домом. Петр требовал от венского двора, чтоб он употребил свои добрые услуги в Константинополе для отстранения столкновений между Россиею и Портою по поводу персидских дел. Венский двор обещал, но в то же время получено было известие, что об этом хлопочет французский посол в Константинополе, и к Ланчинскому обратились с упреками: «Если вы нам доверяете и считаете наш кредит у Порты сильным, то зачем обращаетесь к Франции? Если же думаете, что Франция лучше вам может услужить там, то зачем обращаетесь к нам?»
