- Чьей же? Может, и это знаешь, пан зегармистр, читая в звездах и знаках небесных?
- Где-то, может, и самого пана принцепса, - голос пана Циприана стал совсем бесцветным, уже и не голос людской, а сама словно бы тьма обращалась ко мне зловеще, но одновременно и щадяще. - Впрочем, я не знаю, однако еще в Переяславе как-то был довольно близко от пана Смяровского и слыхал, как он угрожал, но сожалел, что не имеет денег для найма убийц, и вельми ругал за это пана Киселя. Ныне же планеты расположились как-то не вельми благоприятно, и Меркурий угрожает Юпитеру, несмотря на свою мизерность.
Он исчез сам по себе, без каких-либо моих усилий, без моего гнева и принуждения. Оставил меня с думами о смерти, со страхом смерти, который тяжелее самой смерти. Может, он и подослан был самим Смяровским, чтобы попытаться еще и таким образом изжить со свету казацкого гетмана? Так, будто не ведал я о том, сколько смертей посылали на мою голову в течение этого года все мои враги, начиная с паскуднейшего шляхтича и кончая самим королем? Королевские канцлеры удивлялись, почему я до сих пор жив, - мне говорили об этом. На сейме послы обсуждали способы "усмирения" Хмельницкого, считая мою смерть самым лучшим способом, - я знал об этом. В костелах ксендзы просили у бога моей погибели, - слышал эти молитвы их бог или нет, а я слышал, и слышал анафемы католические, страшные своим красноречием: "Да будет проклят с душой, телом, разумом, мыслью, всеми внутренними и внешними смыслами своими; да будет проклят в городах, селах, полях и во всех дорогах твоих; да будет проклят слышащий и спящий; да будет проклят едящий и пьющий, ходящий и сидящий; да будет проклято его тело, мозг, кости, жилы и все члены его от самой стопы до макушки; да будет гнилым; да придет на него проклятье, которое через Моисея в законе на вины безбожности господь допустил; да будет вычеркнуто и стерто имя его из книг живота и с праведными написано пусть не будет; да будет часть и наследство дедов его с Каином-братоубийцей, с Дафаном, Авироном и Сапфирой, с Симоном-волхвом, Иудой-предателем, с теми, что молвили богу: отступи от нас, известности даров твоих не хотим; да сгинет в день Судный без покаяния: пусть сожрет его огонь вечный с дьяволом его и ангелами его. Анафема ему, анафема, анафема, буди, буди!"
Одни стреляли в меня словами, другие пулями, одни нападали из засады, а другие подсыпали яд. В бою без потерь не бывает. У меня же был вечный бой, так что не знал я, откуда ждать напасти, какие еще коварства поджидают мою грешную душу.
Богатые рендари из имений Вишневецкого, Потоцкого, Конецпольского, Любомирского, Лянцкоронского просили у короля, когда попаду в руки живым, чтобы отдал им для расправы. Хвалились перед Яном Казимиром, какую смерть выдумали для меня за то, что выгнал их с Украины, оторвал от груди, из которой сосали уже и не молоко и не мед, а чистое золото, подобно Крезу мифическому. Мол, освежуют они тогда подольского вола и зашьют в воловью шкуру Хмельницкого голого, как мать родила, так, чтобы только голова видна была. Будут держать его в тепле, кормить вкусными яствами, будут давать изысканнейшие напитки, а в свежей воловьей шкуре тем временем будут размножаться черви и его же нечистотами питаться. А потом начнут грызть его тело, а чтобы от боли и гниения не умер быстро, они позовут самых лучших лекарей со всего света, и те будут поддерживать ему жизнь до тех пор, пока черви не источат его до самого сердца. Потом сожгут его перед пленными казаками, а пепел дадут выпить казакам в горилке перед тем, как набивать их на колы.
Все умели выдумать, да только не умели угадать, кто в чьи руки попадет: Хмельницкий к королю или король к Хмельницкому. Три вещи умеет человек от рождения: дышать, есть, плакать. Все остальное - наука. В течение всей своей жизни был я старательным учеником и учился всему, прежде всего - твердости и терпению. Могли ли запугать меня угрозами и предсказаниями моей смерти? Жаль говорить!
Однако могли и в самом деле подговорить Смяровского, которому уж нечего было терять, и тот проник в мою столицу, готовый на любую подлость. И кто же провел его сюда? Иванец Брюховецкий! Забыл уже о том бочонке золота под Корсунем и о моем нагоняе, о моей нагайке забыл, и снова взялся за свое. Уже паны заплатили моему есаулу или только обещали заплатить?
Утром я позвал Демка своего верного.
- Присматривай за этим Смяровским. Хотя у змеи и вырвали зубы, порой она еще может укусить.
- Батько, все уже улажено, - успокоил меня Демко. - Поставил я этого пана к Федору Коробке. Казак верный, присмотрит за Смяровским как никто другой.
- Коробка на Сечь с нами не ходил, - напомнил я Демку.
- Сам же, гетман, говорил тогда, что все не могут пойти с нами. А уже под Пилявцами Федор был и потом гетманичу снаряжал возы из-под Львова. Казак имущий, твердый, верный тебе, батько.
- Не вельми я полагаюсь на маетных. Голые ближе моему сердцу.
- Да где там! Голый ничем не дорожит. Какая в нем верность?
- Уйди с глаз! - прогнал я его. - Делай, что велел. А не то проторчишь еще здесь, я и не пойму, ты ли это или сам Иванец со своими разглагольствованиями. Еще придется связать вас в одну охапку и накрыть одной попоной. Иди и не спускай глаз с этого пана комиссара!
Снова я рассылал универсалы по всей Украине, призывая к себе тех, кто может на коне сидеть. Главная рада казацкая должна была состояться на Масловом Ставе на троицу, там же я хотел дать и отпуск Смяровскому, показав ему нашу силу, пускай поскачет к панам шляхте и расскажет, что слышал и видел...
Весна была поздняя, уже и не верилось, что закончится тяжелая затяжная зима, жаль было людей голодных и бездомных, даже русалок было жаль, ведь они должны были в такой холод на троицу сидеть без сорочек. Как говорится: на вербной неделе русалки сидели, сорочек просили...
Пан Смяровский не дожил до вербного воскресенья.
За две недели перед тем привел ночью ко мне Демко Федора Коробку, и тот показал мне королевский привилей на хутор под Жаботином с вписанным рукой пана Смяровского - именем Федора.
- Так щедро угощал пана комиссара, что он тебе выписал сей привилей? посмеялся я.
- Если бы, пане гетман, - хмуро промолвил Коробка. - Хотя хутора и наши, но все равно панство задаром их не раздает. Подговаривал меня пан Смяровский еще с четырьмя казаками свести тебя со света, - вот за это и даровал нам привилей королевские. Имеет их полную шкатулку, и в каждом "окошко" для вписывания имени того, кто пойдет против Хмельницкого.
И это посланец того короля, которого я сам поставил над шляхтой, надеясь на его благодарность! Если и души властелинов скроены так мерзко, так где же искать благородства и святости, где, где?
- Где же эти четверо? - спросил.
- Трое сидят под замком и ждут твоей воли, гетман, - сказал Демко, - а один пытался бежать на Белую Церковь, так пришлось его придержать из мушкета. Захочешь послушать этих троих?
- Что же теперь их слушать? Разве что узнать, как думали убить меня? Да это и Федор вот скажет.
- Способов было много, - промолвил Коробка. - Пан Смяровский не давал привилея, прежде чем не перечисляли ему самое малое пять способов и средств, да и то таких, чтобы он принял и утвердил. Да мы же его знаем давно. Когда был когда-то подстаростой черкасским, глаза выкалывал нашим людям. И теперь не побоялся пробраться аж сюда, сидеть у тебя, гетман, под боком и кновать против твоей жизни.
- Отважный пан, а я отважных люблю, вот он и пробрался в такую даль. А ну-ка, Демко, зови Иванца!
Брюховецкий возник в дверях и смотрел на меня глазами праведника.
- Отдай есаульскую трость свою Коробке, - спокойно промолвил я.
- Батько! - встрепенулся Иванец. - За что?
- Побудешь простым казаком, а Коробка - есаулом, я же посмотрю, как пойдут дела.
- Батько! - заскулил Иванец.
Я отвернулся от него, махнул Коробке, чтобы тоже уходил; оставил возле себя только Демка.
- Созывай старшину. Генеральный судья и генеральный обозный пусть придут ко мне, отдам им пана Смяровского. Пусть судят.
Смяровский отпирался, кричал о своей посольской неприкосновенности, о королевском маестате, но когда Коробка принес его шкатулку и показал в ней полсотни привилеев с "окошками" на имена предателей, Чарнота первым кинулся с обнаженной саблей на шляхтича, за ним и все, кто там был. Изрубленного, полуживого Смяровского закопали в землю. Хотел посулами земли купить предателей среди нас, - накормили землей его самого.
Посланец Киселя отец Петроний бежал из Чигирина под прикрытием своего игуменского шлыка, правда, перед этим кинулся было, по подсказке Выговского, к Матроне, просил ее повлиять на меня, смягчить мою душу, но она вельми хорошо знала, в каком я состоянии, и посоветовала отцу превелебному, если хочет быть целым, исчезнуть из Чигирина как можно скорее. Пешком добежал он до самого Киева, а потом лесами и в Гощу со страшной вестью: казацкая сила поднимается снова!
