Ведущий американский ветеран-журналист У. Ширер записал в своем дневнике: "Собираемся ли мы бросить вес двух самых мощных демократий (имелись в виду США и Англия. - А. У.) против сил прогресса или мы остановим реакцию? Собираемся ли мы вернуться в 1939 год или проявим талант и воображение в стремлении построить нечто лучшее в 1946 или в 1950, или в 1960 году? Эти вопросы вызывают различные размышления, когда вспоминаешь курс англо-американской политики с того момента, когда ход войны изменился в нашу пользу, вспоминаешь нашу поддержку Дарлана, стойкую защиту Черчиллем Франко, настойчивость англо-американцев в попытках спасти савойскую династию в Италии, высокомерное обращение англичан с силами сопротивления в Бельгии и Греции и наше собственное глупое упорство в желании пригласить фашистскую Аргентину на конференцию в Сан-Франциско".
С чувством глубокой озабоченности рассуждал один из самых осведомленных американских специалистов в международных делах о грядущих опасностях: "Мы завлечены - частично англичанами, частично нашей неспособностью оценить обстановку - взять на себя роль, которая когда-нибудь окажется столь же опасной, сколь и бессмысленной. Это роль великого антагониста России... Верно, что отныне мы будем двумя наиболее мощными нациями. Но также верно и то, что Соединенные Штаты и Россия не имеют исторически конфликтных интересов. И не имели никогда. И еще справедливо следующее. Если Россия и мы не придем к согласию, мир не продержится долго".
Подобные опасения имели под собой большие основания. Президент Рузвельт - и в этом его заслуга перед историей - сумел создать жизнеспособный союз. Коалиция пережила третий рейх, однако, к сожалению, не надолго. Вина за это ложится на тех, кто предпочел не коллективное вершение дел в мире, а реализацию уникальной, "дарованной судьбой" возможности посягнуть на мировое лидерство. Вопреки Рузвельту они предпочли решать внешнеполитические проблемы не в союзе с СССР, а против него.
Нет сомнения, что в стратегическом видении Рузвельта на будущее Советский Союз рассматривался партнером Соединенных Штатов по контролю над новой мировой системой. Рузвельт предполагал наличие у СССР миротворческих функций, особое положение его в Восточной Европе. Это линия всей дипломатии Рузвельта военных лет. Но все же на определенные препятствия следует указать. Речь идет о непризнании Советского Союза Америкой на протяжении семнадцати лет, о трениях, возникших из-за поставок по ленд-лизу, из-за двухлетней задержки в открытии "второго фронта". Но президент Рузвельт все это считал преодолимым. Более того, он был уверен в своей способности найти компромисс, пожертвовать второстепенным ради главного. Без СССР не могла осуществиться его основная дипломатическая инициатива - новый международный порядок на базе глобальной международной организации и особой ответственности главных действующих лиц на мировой арене. При этом Рузвельт сопротивлялся попыткам представить СССР в качестве силы, способной угрожать в будущем Америке.
В начале 1944 года, когда президента попросили высказаться о слухах, будто русские намерены овладеть контролем над всей Европой, он ответил: "Я лично не думаю, что это мнение имеет под собой основание. У них достаточно дел в самой России, чтобы многие годы заниматься внутренними проблемами, не беря на себя дополнительную головную боль".
Стратегия Рузвельта была построена на том, что союз военных лет останется крепкой основой взаимодействия и в мирных условиях, но для этого необходимо признание справедливости обеспокоенности Советского Союза проблемами своей безопасности. Никогда Рузвельт не обсуждал возможности противостояния Советскому Союзу силовыми методами. Он надеялся совместить интересы СССР с программой действий мировой организации, с международным сотрудничеством в ее рамках.
В той грандиозной схеме, к реализации которой Рузвельт приступил на финальной стадии войны, СССР признавался первостепенным партнером, но ограничиваемым с двух сторон: со стороны Центральной Европы и со стороны Восточной Азии. Одним из краеугольных камней этой схемы было противопоставление (по возможности, "дружественное") Советскому Союзу националистического Китая.
Рузвельт говорил англичанам: "В любом серьезном конфликте с Россией Китай, несомненно, будет стоять на нашей стороне".
При этом он надеялся в ответ на уступки Советскому Союзу в Восточной Европе получить от него уступки в китайском вопросе. Президент просил советское правительство признать гоминдановское руководство единственным политическим представителем страны, т. е. "свернуть" свои особые связи с Коммунистической партией Китая, контролировавшей значительную часть Северного Китая. Можно усомниться в том, были ли реалистичны пожелания Рузвельта, чтобы СССР отказался от своих союзников в соседней стране и положился на связи с правительством, которое было, откровенным (и одиозным) клиентом Соединенных Штатов. По существу, Рузвельт хотел, чтобы Москва помогла подчинить КПК гоминдану и при этом признала суверенность марионеточного правительства Чан Кайши.
Правда, уверенность Рузвельта иногда сменялась сомнениями. Так, он говорил, что если советское руководство не признает Чан Кайши, а тот не договорится с Мао Цзэдуном, то США не смогут "сдержать русских" на этом направлении. Но затем он вновь возвращался к мысли, что Китай неизбежно одновременно будет и ведущей силой в Азии (противостоящей Советскому Союзу) и останется независимым от Соединенных Штатов. Рузвельт (от такого вывода трудно уйти), безусловно, верил в неизбежность враждебности СССР и Китая и считал ее отвечающей американским интересам в Азии.
Рузвельт соглашался на мировой статус СССР, но прилагал значительные усилия для обладания рычагами воздействия на страну, выходившую из войны без его согласия второй мировой державой. Речь идет, прежде всего, об огромном экономическом потенциале США, об обладании атомным оружием, о наличии могущественных союзников, способных "ограничить" СССР с запада (Англия) и с востока (Китай). Одним из таких рычагов виделись президенту торговля и займы. Впервые о предоставлении Советскому Союзу займов и о расширении торговли с ним американцы заговорили в 1943 году. Рузвельт не мог не отметить, что в Москве это вызвало живейший интерес. Отныне американская сторона периодически поднимала данный вопрос либо тогда, когда отсутствие второго фронта ощущалось слишком остро, либо когда она нуждалась в солидарности СССР. Наилучшую характеристику данному инструменту американской дипломатии дал посол США в Москве А. Гарриман в марте 1944 года: экономическая помощь Советскому Союзу - это "одно из наиболее эффективных из имеющихся в нашем распоряжении средств для воздействия на политические события в Европе в желательном для нас направлении, средство предотвращения создания сферы влияния Советского Союза в Восточной Европе и на Балканах".
В конкретную плоскость вопрос об американском займе перешел в январе 1945 года. Советская сторона пожелала получить заем в 6 миллиардов долларов. Сейчас ясно, что Рузвельт оттягивал время ответа, он, очевидно, хотел, чтобы данная проблема находилась в "подвешенном" состоянии в период принятия главных решений о послевоенном устройстве мира. Рузвельт молча согласился с мнением государственного департамента, что на предстоящей в Ялте конференции самим поднимать вопрос о займе не следует, а в случае, если разговор заведет советская сторона, нужно постараться затянуть обсуждение. Как пишет американский историк Т. Патерсон, американская позиция заключалась в том, чтобы "держать Советы в состоянии вожделения и догадок с тем, чтобы они вели себя более примирительно в восточноевропейских вопросах". Собственно, и сам Рузвельт не скрывал своих планов. Вот что он говорил министру финансов Г. Моргентау: "Я думаю, очень важно, чтобы мы держались и не давали им никаких финансовых обещаний до тех пор, пока мы не получим всего, что нам нужно".
Одно лишь могло подорвать схему Рузвельта - политика, направленная на изоляцию СССР. Опасности, порождаемые ею, полагал Рузвельт, были колоссальны, президент прямо говорил об этом: если Соединенные Штаты еще раз попытаются изолировать Советский Союз, им следует "приготовиться к неизбежной войне континентов". Рузвельт сделал немало шагов для разрешения существующих и потенциальных противоречий с Советским Союзом. Так, на тегеранской конференции он фактически признал вхождение прибалтийских республик в Советский Союз, предложив лишь скрепить это плебисцитом населения данных республик. На ялтинской конференции Рузвельт признал новую советско-польскую границу. На обеих конференциях Рузвельт считался с особым положением СССР в Восточной Европе.
По существу, президент в своей политике в отношении СССР руководствовался здравой идеей, что эту страну после жесточайших испытаний в двух мировых войнах преследует страх внешних угроз. Рузвельт, по-видимому, сумел понять озабоченность Советского Союза своей безопасностью. И в данном случае следует, пожалуй, отметить, что почти полное неумение и нежелание считаться с Западом и его проблемами со стороны руководителей советской дипломатии не способствовали укреплению модели "озабоченности СССР своей безопасностью", имевшей значительные шансы возобладать в американском понимании Советского Союза. Некоторые "спазматические" советские инициативы, не обеспеченные адекватной мотивацией, приводили к поражению тех сил в американском руководстве, которые склонны были найти общий язык с ведущим военным союзником. Вскоре заколебались и положительно настроенные. "Безопасность, возможно, является их главным мотивом, но они столь обеспокоены и подозрительны по ее поводу, что объективные результаты являются такими же, как если бы их мотивацией была агрессия, беспредельная агрессия", - писал сотрудник американского посольства в Москве Дж. Кеннан.
