большинство в Палестине, Жаботинский предложил развернуть широкомасштабную иммиграцию в объеме 40 000 человек в год в течение двадцати пяти лет. Если включить в число задач колонизацию Трансиордании, то объемы иммиграции можно увеличить до 50–60 тысяч человек в год. Жаботинский утверждал, что Трансиордания испокон веков была частью еврейской Палестины; кроме того, плотность населения в ней гораздо меньше, а следовательно, она более перспективна для колонизации.
Эта позиция была революционной в том отношении, что Жаботинский требовал создания еврейского государства в то время, когда к этому не призывал открыто ни один из лидеров сионизма. На этой ранней стадии Жаботинский, по-видимому, еще не стремился к полной независимости от сионистской организации. Однажды он заметил, что термин «государство» употребляется в разных значениях: Франция — государство, но и Небраска или Кентукки — тоже государства [474]. Государство необязательно подразумевает полную независимость. Но если о степени самоуправления можно еще вести переговоры, то один решающий вопрос не подлежит обсуждению — вопрос создания еврейского большинства в Палестине [475]. В этом отношении Жаботинский резко расходился с Вейцманом, который (во время того сионистского конгресса, где Жаботинский открыл дискуссию об «Endziel» — «конечной цели») заявил в интервью одному журналисту: «Я не принимаю идею создания еврейского большинства в Палестине и не сочувствую ей». Это заявление вызвало громкие протесты в рядах сионистов, а спустя несколько дней послужило одной из причин поражения Вейцмана. Но политика Жаботинского от этого не стала более приемлемой для большинства на конгрессе.
Жаботинский не закрывал глаза на «арабскую проблему». Он считал сопротивление арабов сионизму и еврейской колонизации вполне естественным и неизбежным явлением. Однако поскольку положение арабов на Ближнем Востоке было вполне стабильным, а евреи в Европе стояли перед лицом катастрофы, то требования евреев были бесконечно более обоснованными с моральной точки зрения. Ревизионизм не стремился к сокращению численности арабов. Жаботинский и его последователи полагали, что после создания еврейского большинства в Палестине там сохранится вполне внушительное арабское меньшинство. Жаботинский в своей программе утверждал, что в еврейском государстве между евреями и арабами будет «абсолютное равенство» и что, если пострадает какая-то одна часть населения, то это нанесет ущерб всей стране [476]. Арабы будут сражаться с сионистами до тех пор, пока неевреи не воздвигнут «железную стену». Тогда, и только тогда, арабы наконец поймут, что уничтожить сионизм не удастся, что с ним придется смириться и жить в согласии. Если превращение Палестины в еврейское государство оправдано с моральной точки зрения, то сопротивление этому процессу не может иметь никаких оправданий. Отсюда — нежелание Жаботинского идти на уступки «несправедливым» требованиям арабов, в особенности по вопросу создания еврейского большинства, необходимость которого была для главы ревизионистов неоспоримой. В целом, политика Жаботинского по арабскому вопросу была основана на принципе «или — или». Точно так же в свое время он подходил к построению отношений с Британией и к проблеме создания еврейской армии. Или у евреев есть право на собственное государство, а значит, сопротивление арабов аморально; или у них нет такого права, а значит, все сионистское движение лишается цели и смысла. Подобная драматизация сложных политических проблем являлась эффективным риторическим приемом, однако проблемы и на самом деле были крайне сложны, как с моральной, так и с политической точки зрения, и освещать (а тем более — решать) их категорическими заявлениями такого рода было бы некорректно.
Жаботинский так никогда и не отступился от своего требования создать еврейскую армию — пусть даже маленькую. Почему английские налогоплательщики должны платить за оборону евреев в Палестине? Рано или поздно они откажутся нести эту ответственность; да и британское правительство не обязано, с моральной точки зрения, обеспечивать евреям безопасность. Сионисты должны либо внести свой вклад в самооборону — людьми и деньгами, — либо вовсе отказаться от своих политических требований. Маленький Еврейский легион, состоящий всего из трех батальонов (около 3000 человек), будет обходиться не более чем в 120 тысяч фунтов стерлингов в год. И это вовсе не окажется бесполезной тратой денег, как заявляли противники Жаботинского. Напротив, создание еврейской армии — это необходимая предпосылка для колонизации страны.
Отношения с Англией ухудшались, в чем Жаботинский и его сторонники винили главным образом британских должностных лиц в Палестине: Алленби относился к сионизму враждебно, а Герберт Сэмюэл был слишком слаб, чтобы отстоять свои позиции. Вместо того чтобы подвергнуть справедливой критике первого верховного комиссара и его администрацию, продолжал Жаботинский, еврейская общественность предпочитала не выражать свой протест открыто. Неудачи и разочарования, с которыми сталкивались сионисты, вовсе не являлись неизбежным следствием обстоятельств, неподвластных контролю и управлению: они были результатом человеческих ошибок, враждебной политики местной администрации, а также «следствием узколобости, недомыслия и слабости наших лидеров» [477]. Невзирая на собственный неудачный опыт, Жаботинский не отказался от мысли о сотрудничестве с Англией — в том случае, если мандатные власти возродят первоначальный дух мандата. Когда сэр Джозия Уэджвуд — политик, настроенный в пользу сионизма, — выдвинул предложение о превращении Палестины в седьмой доминион в рамках Британского Содружества, ревизионисты поддержали эту идею на своей 3-й всемирной конференции в Вене в 1928 г., но после 1930 г. надежды на осуществление этого плана начали иссякать. Жаботинский заявил, что всего лишь хотел поставить «последний эксперимент» в попытках достичь соглашения с Англией. Еще один из видных деятелей ревизионизма, Шехтман, в 1933 г. писал, что может сложиться такая ситуация, в которой еврейский народ будет уже не заинтересован в сохранении мандата [478].
В 1934 г. ревизионисты стали выступать за отказ от сотрудничества с мандатными властями, что навлекло на них обвинения в непоследовательности. Критики недоумевали: разве можно требовать создания Еврейского легиона под британским командованием и в то же время проповедовать отказ от сотрудничества с Англией? И разве можно шумными демонстрациями убедить англичан в том, что сионизм — надежнейшая опора британской политики на Востоке? Однако на самом деле ревизионизм в то время был в своих базовых предпосылках столь же ориентирован на Англию, как и Вейцман. Ревизионисты верили, что британское правительство относится к сионизму в целом благосклонно и что оно выполнит свои обязательства — как ради личной выгоды, так и по велению морального долга. Им было гораздо труднее понять, чем Вейцману, что новое поколение британских государственных деятелей воспринимает Декларацию Бальфура как тяжкое бремя, а то и как грубую ошибку, препятствующую достижению их нынешних целей в мусульманском мире. Они воспринимали сионизм как смущающий и стесняющий фактор, а не как потенциального союзника.
Значительная часть критики ревизионистов в адрес сионистской верхушки была связана с экономической и социальной политикой официального сионизма. Жаботинский еще в студенческие годы интересовался экономикой, а
