Относительно предполагаемой реакции Токио Молотов не ошибся. Следующий разговор с Татэкава 13 декабря, посвященный в основном вопросам рыболовства, прошел на повышенных тонах. Нарком умел быть резок и даже груб. «Т. Молотов подчеркивает, что если Япония думает оставить без изменений на веки вечные Портсмутский договор, на который в Советском Союзе смотрят так же, как в Западной Европе смотрят на Версальский договор, то это является грубой ошибкой… О принятии предложения, сделанного Татэкавой, не может быть и речи».
Что именно вызвало столь резкую реакцию? Неуступчивость Токио, которую нетрудно было представить заранее? Отсутствие ответа из Берлина, которого ждали уже почти месяц? Задержка встречи Деканозова с Гитлером, которой в Москве придавали преувеличенное значение? Во всяком случае, в тупик зашли не только переговоры о пакте, но советско-японские отношения в целом, несмотря на то, что Мацуока периодически приглашал к себе Сметанина для малосодержательных, но зато «задушевных» бесед.[602] Поговорить министр любил – были бы собеседники! Сейчас Москва дала понять, что ждет от Токио радикальных решений. Беседы Молотова и Лозовского с Татэкава по текущим вопросам, состоявшиеся в канун Нового года 27, 28 и 30 декабря, четко показывают это.
Министру ехать в дальний путь
Тогда Мацуока решил действовать сам. Сначала он сменил посла в Берлине, назначив на этот пост «проверенного» Осима вместо непопулярного у нацистской верхушки Курусу. 3 февраля на заседании координационного комитета правительства и императорской ставки он представил вниманию руководства страны «Основные принципы ведения переговоров с Германией, Италией и Советским Союзом». Предлагаемая программа действий ставила главной целью заключение четырехстороннего пакта со следующими позициями в отношении СССР:
«1) Продажа Японии Северного Сахалина (с помощью давления Германии на Советский Союз), или, если это окажется невозможным, поставка Японии 1,5 млн тонн советской нефти, даже если потребуется оказать помощь СССР со стороны японского правительства в добыче.
2) Японское признание советских позиций в Синьцзяне и Внешней Монголии (Монгольской Народной Республике) в ответ на советское признание японских позиций в Северном Китае и Внутренней Монголии; отношения между Синьцзяном, Внешней Монголией и СССР будут решаться между СССР и Китаем <каким из режимов, не сказано, но, очевидно, подразумевалось нанкинское правительство Ван Цзинвэя. – В.М.>.
3) Прекращение советской помощи Чан Кайши.
4) Создание комиссии из представителей Маньчжоу-Го, СССР и Внешней Монголии для определения границы и разрешения конфликтов.
5) Заключение рыболовного соглашения на основе предложений Татэкава о конвенции или аннулирование японских рыболовных концессий, если это окажется необходимым для урегулирования дипломатических отношений между СССР и Японией.
6) Предоставление Советским Союзом железнодорожных вагонов и фрахтовых скидок для обеспечения крупномасштабной японо-германской торговли».[603]
Ничего принципиально нового предложения министра не содержали. Несколько слов надо сказать только по поводу последнего пункта. В декабре 1940 г. Татэкава уже ставил этот вопрос перед Молотовым, но нарком, видя нежелание японской стороны принимать его предложения, не спешил с урегулированием этого вопроса. На что рассчитывал Мацуока, непонятно. На давление Германии? На соблазнительность перспектив «союза четырех», перед которыми должны были отступить все «мелочи»? Может, на личное обаяние?
Премьер Коноэ поддержал эти инициативы. Убежденный противник коммунизма, опасавшийся его проникновения в Японию, он настороженно относился к двустороннему сближению с СССР, но охотно согласился на «пакт четырех», предполагая, что это, во-первых, предотвратит вступление США в войну (чего принц боялся и всеми силами стремился избежать), а во-вторых, многосторонний характер комбинации помешает Советскому Союзу «давить» на Японию. Кроме того, прочный «евразийский блок» будет заведомо непобедим за пределами двух Америк, что открывало пути к реализации глобальных геополитических и геостратегических проектов «меланхолического принца» и его окружения.[604]
Решение о поездке было принято. 10 февраля Мацуока оповестил о своих планах Отта. Темами будущих бесед в Берлине он назвал: предотвращение вступления США в войну; вопрос о превентивной атаке на Сингапур в случае неизбежности войны (этот сюжет Риббентроп уже затрагивал в разговорах с Осима); налаживание контактов с Чан Кайши для совместной борьбы против коммунистов; отношения с Россией.[605] На следующий день министр пригласил к себе домой «на чашку чая» полпреда Сметанина и «сообщил, что предполагал бы встретиться в Москве с руководителями нашего правительства и нашими вождями. На мой вопрос на сколько времени рассчитана его поездка, Мацуока ответил, что при первом проезде через Москву он планирует остановиться в ней на один день, чтобы встретиться и познакомиться с т. Молотовым, а при возвращении намерен задержаться в Москве на 3-4 дня с тем, чтобы встретиться и подробно побеседовать как с т. Молотовым, так и другими руководителями правительства и советскими вождями».
Из Токио в европейские столицы можно было ехать двумя путями – через два океана и Америку, как делало большинство дипломатов, или через «таинственные» просторы России по транссибирской магистрали, как ездил Того. Мацуока выбрал второй вариант, который давал ему уникальное преимущество – вести переговоры в Москве и до, и после встреч с Гитлером и Риббентропом (ясно, что визит в Рим имел сугубо протокольный характер). То есть имел возможность под конец визита сделать некий шаг, на которой в Берлине повлиять уже не могли. В итоге так оно и получилось.
В беседе со Сметаниным «Мацуока несколько раз подчеркнул, что главной целью его поездки в Европу является встреча с руководителями советского правительства. При этом Мацуока несколько раз просил меня сохранить в тайне его сообщение о желании встретиться в Москве с советскими вождями. Он мотивировал свою просьбу тем, что якобы в Японии имеется немалое количество противников сближения с Советским Союзом, которые, узнав о предполагаемой встрече Мацуока с руководителями советского правительства, могут-де создать большие помехи в деле сближения Японии с СССР [Полпред напрасно осторожничал: таких людей, притом очень влиятельных, было более чем достаточно.]. С другой стороны, по заявлению Мацуока, он не хотел бы, чтобы об этой встрече также знали <имеется в виду, заранее. – В.М.> США и Англия. Тут же Мацуока добавил, что о его поездке в Москву, о задержке там в японской прессе ничего не будет опубликовано, поэтому он еще раз попросил меня эту часть беседы сохранить в тайне».[606] С аналогичной просьбой он обратился и к Отту.
Меры предосторожности со стороны министра вполне понятны. Он опасался не только и не столько давления со стороны иностранных держав, сколько возможного неуспеха своей миссии. Ему предстояло вернуться «со щитом или на щите», и честолюбивый Мацуока, конечно, предпочитал второй вариант. Однако возможность провала нельзя было сбрасывать со счетов, поэтому московские переговоры можно было представить «визитом вежливости» – но только постфактум, не афишируя заранее никаких надежд или расчетов на них. Мацуока любил представлять себя знатоком России, хотя все же вряд ли знал басню о том, как «наделала синица славы, а моря не зажгла». Знал не знал, но такую возможность чувствовал, а потому до поры до времени не хотел афишировать свои планы. Дополнительный плюс: в случае успеха он будет неожиданным, а потому еще более громким и эффектным. Именно этого министр и жаждал более всего.
Излагая дальнейшее содержание беседы Мацуока со Сметаниным, Б.Н. Славинский, который впервые ввел ее запись в научный оборот, сообщает, что полпред поинтересовался конкретными планами гостя, дабы заранее подготовиться к переговорам и тем самым облегчить их. «Динамичный и сумасбродный гений», Мацуока, подобно Мудрому Филину из известного анекдота, не любил толковать о таких мелочах, предпочитая заниматься стратегией. Для «более конкретной беседы» он предложил сначала заключить торговый и рыболовный договоры и был, похоже, недоволен осторожным скепсисом собеседника по этому поводу. Желая набить себе цену, он снова и снова повторял, как много делает для нормализации и улучшения отношений с СССР, несмотря на сопротивление в Тайном совете, правительстве и парламенте. Особенно он жаловался на «минвнудела и Минюста», что тоже нуждается в пояснениях, которых не дали на Сметании, ни Славинский.
Речь идет о завершении борьбы за лидерство в Ассоциации помощи трону, перспективной, но громоздкой «новой политической структуре», созданной с большой помпой летом 1940 г. и призванной вобрать в себя все прежде существовавшие политические партии и общественные организации. Основной конфликт развернулся между, условно говоря, «радикалами» и «бюрократами», первая битва которых пришлась на осень 1940 г., время обсуждения проекта «новой экономической структуры». Подготовленный «мозговым трестом» Коноэ – Исследовательской Ассоциацией Сева, проект предусматривал усиление государственного участия и контроля в экономике со ссылкой на «чрезвычайное время», поэтому бюрократы и лидеры деловых кругов сочли его слишком радикальным и едва ли не «коммунистическим» (последнее можно отнести исключительно на счет демагогии). «Бюрократы» добились его отклонения и принятия своего варианта, что и произошло 7 декабря – на следующий день после того, как в кабинет был введен в качестве министра без портфеля барон Хиранума, бывший премьер и лидер наиболее консервативной части правительственной бюрократии. 21 декабря министры внутренних дел и юстиции Ясуи и Кадзами, приближенные и протеже Коноэ, подали в отставку, а на их места были назначены соответственно Хиранума и отставной генерал Янагава. За этим последовало пресловутое «дело красных» в министерстве торговли и промышленности, закончившееся арестом почти всех авторов «радикального» проекта. Затем, в последние дни марта 1941 г. все руководство АПТ во главе с графом Арима, ближайшим другом Коноэ, подало в отставку, а ее руководящие органы были реформированы в соответствии с планами Хиранума. Сначала у Ассоциации «вырвали жало», ликвидировав ее политическое, плановое и парламентское бюро, где доминировали радикалы, а затем ее префектуральные отделения были переподчинены губернаторам, то есть министерству внутренних дел Хиранума, который, помимо всего прочего, испытывал к Мацуока глубокую личную антипатию.[607]
