Что представлял из себя страшный путь, оставила воспоминания П. Ф-янц, молодая женщина из Харпута. "Утром рано мутесариф с чиновниками пришли сказать, что мужчин отправили ночью в Урфу и что туда же отправят вскоре и нас. Потом сказали, что должны обыскать нас, ибо есть такой приказ. Мы были совершенно как одурелые, позволяли делать над собой все, что было им угодно. Стали подводить по одной к мутесарифу и раздевать для обыска. У многих снимали даже исподнее белье, приказывали поворачиваться, нагибаться. Шарили руками по голому телу, говорили бесстыдные слова, смеялись и тешились. Потом собрали, чтоб вести в Урфу. Повозки и лошадей отобрали. Не оставили даже осликов, чтоб можно было посадить на них детей. Матери взяли малышей на спину, а тех, которые могли ходить — за руки, и пошли. Своей провизии у нас уже не было. На еду давали один только хлеб. Дети, которые не могли есть черствого хлеба, капризничали, плакали, кричали. Если кому-либо из жандармов слишком надоедал детский крик, он вырывал крикуна у матери и убивал, размозжая головку о придорожный камень.
На первой же ночевке возобновились насилия над женщинами. Их даже не отводили в сторону. Эти люди были хуже, чем скоты, — те имеют хоть какое-нибудь чувство стыда, а этим требовалось возможно больше гнусности и мерзости… Установили нечто вроде нормы и очереди: на каждые 10 солдат назначали одну женщину, тешились ею 2 — 3 часа, затем бросали истерзанную, полумертвую, часто без сознания… Не оставляли неоскверненными даже 10 и 8-летних девочек. Это повторялось на каждой стоянке. Были между ними беременные женщины, которые от насилий и побоев разрешались преждевременно, истекали кровью и умирали на наших глазах. Чтобы спастись от преследований, многие обезображивали себе лицо и тело, пачкались грязью, делали себя отвратительными. Да и без этих искусственных мер — голодные, оборванные, грязные, обезумевшие от горя и страданий, мы имели такой вид, что казалось бы, самый гнусный развратник не мог бы взглянуть на нас с вожделением… Но это были люди, лишенные всякого человеческого чувства, даже чувства простой физической брезгливости. Так шли мы около 2 месяцев. Одежда, какая еще была оставлена нам после грабежей, истрепалась вовсе. Все были в страшных лохмотьях, а многие — почти голые. Чтобы прикрыть чем-нибудь наготу, мы плели из листьев и трав пояса, как это делают дикари… Когда мы пришли наконец в Урфу, нас оставалось не более 200, а между тем из Харберта мы вышли в числе около 2000 человек… Остальные или умерли в пути, или были убиты, или увезены". В Урфе писавшая эти строки сумела бежать — на свое счастье, она знала немецкий язык и уговорила укрыть ее служащих германской миссии.
И отметим — рассказана история относительно «благополучной» партии. А вот, к примеру, другая вышла из того же Харпута 1.7. в составе 3 тыс. чел. Сопровождавшие жандармы на всем пути высылали вперед верховых, оповещавших горские племена, что идут армянки и приглашая их к оргиям и грабежам, к коим присоединялись и сами охранники. А через месяц жандармы вовсе ушли, в ту же ночь напали курды и устроили побоище. Оставшихся в живых на следующий день присоединили к колоннам депортированных из Сиваса — общая численность составила 18 тыс. И 5 суток вели, не давая ни куска хлеба, ни капли воды. А когда подошли к источнику, жандармы преградили дорогу и стали продавать воду по 3 лиры за чашку. Но иногда и получив деньги, пить не давали. "В другом месте, где были колодцы, женщины бросались прямо в колодцы, так как не было веревки или ведра, чтобы зачерпнуть воду. Они тонули в колодцах, и хотя их трупы оставались там и загрязняли воду, люди все же пили воду из этого колодца". Из этих 18 тыс. до Алеппо дошло 350. А из 19 тыс., высланных из Эрзерума, — всего 11 чел. Очевидец писал: "Когда женщины и дети, изголодавшие и исхудавшие как скелеты, приходили в Алеппо, они набрасывались на пищу, как звери. Но у многих из них нарушены функции внутренних органов: проглотив один — два куска, они отбрасывают ложку в сторону".
Всего по оценкам современников лишь 10 % депортированных из Восточной Турции дошло до мест ссылки. И многочисленные свидетельства рисуют примерно одинаковые картины. Американский миссионер В. Джекс писал: "От Малатии до Сиваса, на всем пути в течение 9 часов я встречал густые ряды трупов, связанных между собою по 2, по 5 или по 10". Араб Файез эль-Хосейн: "Всюду трупы: тут мужчина с простреленной грудью, там — женщина с растерзанным телом, рядом — ребенок, заснувший вечным сном, чуть дальше — молодая девушка, прикрывшая руками свою наготу". Турецкий врач по дорогам встречал "десятки рек, долин, оврагов, разрушенных деревень, наполненных трупами, перебитых мужчин, женщин, детей, иногда с кольями, вбитыми в живот". Немецкий промышленник: "Дорога из Сиваса до Харпута представляет собой ад разложения. Тысячи непогребенных трупов, все заражено, вода в реках, и даже колодцы". В каких-то партиях депортируемых погибли все взрослые, а дети выжили. До них уже никому не было дела, они добрались до Харпута и просили подаяние, падая от голода на землю. Муниципальные повозки собирали их еще живыми вместе с мусором и вывозили на свалку…
Особо стоит подчеркнуть, что мусульманское население Османской империи далеко не все одобряло политику геноцида. Безоговорочную поддержку в данном вопросе правительство получило от интеллигенции, образованных слоев общества. И от городской черни и шпаны. Словом, именно от тех социальных групп, у которых духовные устои оказались наиболее расшатаны и ослаблены хотя бы и по разным причинам. А вот крестьяне были отнюдь не единодушны. Одних удавалось втянуть в погромы соблазнами грабежа, а другие возмущались, пытались заступаться за армян — особенно там, где долго жили рядом, "преломили хлеб" и считали себя соседями и друзьями. Были многочисленные случаи, когда, несмотря на угрозу собственной жизни, турки прятали знакомых армян и их самих казнили за это. Мелкие чиновники-мюдиры и сельские жандармы-заптии порой соглашались на поблажки и попустительствовали спасению армян, если это могло остаться а тайне. Население турецких и особенно арабских деревень, через которые проводили депортированных, часто выражало сострадание, пыталось передать еду или хотя бы напоить несчастных, а в упомянутых случаях, когда солдаты гнали армянок раздетыми, местные женщины поносили мучителей последними словами и совали жертвам свою старую одежду, хотя в нищих арабских селениях даже эти тряпки представляли ценность.
Осуждали действия властей оппозиционеры-"старотурки", осуждали религиозные круги. Братства дервишей по своим каналам пытались оказывать помощь армянам. Осуждала злодеяния и значительная часть духовенства — и тоже пыталась помочь, многие священнослужители укрывали армян. В Муше, например, даже влиятельный имам Авис Кадыр, считавшийся крайним фанатиком и сторонником «джихада», выступил с протестом против истребления женщин, детей и стариков, доказывая, что это не вписывается ни в какие понятия "священной войны". И характерно, что в мечетях муллы говорили о том, что приказ о геноциде исходит не от Порты, а от немецких офицеров. И многие рядовые турки были убеждены, что "это наставление немцев". Не верили, что подобный план мог исходить от мусульман.
Пытались заступаться и представители нейтральных стран. Так, очень активную деятельность развил посол США Моргентау — информировал о происходящем зарубежную общественность, обращался к правителям Турции. Что, впрочем, не имело успеха. Когда посол выразил озабоченность судьбой армян, Талаат лишь изобразил удивление и спросил: "Разве они американцы?". Однако стоит отметить и то, что решительных дипломатических демаршей, в отличие, скажем, от случаев потопления пароходов, США не предпринимали, ограничиваясь различными представлениями и попытками переговоров. Увещевания шли и со стороны римского папы — довольно мягкие по тону и форме (хотя среди жертв геноцида были сотни тысяч католиков). А Энвер в ответ открытым текстом заявил посланцу папы в Константинополе монсеньору Дольчи, что не остановится, пока хоть единственный армянин останется в живых. В целом же со стороны нейтралов заступничество чаще проявлялось в виде частной или общественной инициативы. Обращения к турецким властителям посылал Нансен, что-то пробовали предпринимать миссионерские и благотворительные организации, следовали публикации в прессе, запросы в парламентах.
Реальную возможность остановить бойню имели немцы и австрийцы. Но они для этого и пальцем о палец не ударили, хотя их правительства были хорошо информированы о геноциде. Так, консул в Эрзеруме Шойбнер-Рихтер в июне докладывал в посольство: "Армянское население из всех долин, по-видимому, и из Эрзерума, должно быть выслано в сторону Дейр-эз-Зора. Эта депортация большого масштаба равносильна массовому уничтожению… Основания военного характера не могут быть подведены под эти акции, потому что возможность восстания местных армян исключена, ибо депортируемые — это старики, женщины и дети…". Но в посольстве и без него это знали. 17.6 посол Вангенгейм в донесении канцлеру Бетман-Гольвегу привел высказывание Талаата: "Порта хочет использовать мировую войну для того, чтобы окончательно расправиться с внутренними врагами (местными христианами), не будучи отвлекаема при этом дипломатическим вмешательством из-за границы". А 7.7 сообщал в Берлин, что депортации охватили и районы, не входящие в зону военных действий. "Эти действия и способы, которыми производится высылка, свидетельствуют о том, что правительство в самом деле имеет своей целью уничтожение армянской нации в турецком государстве". Официальный Берлин не высказал ни малейших возражений.
