Но, что и ещё для нас важнее, это число 41, которое мы встречаем в поэмах и песнях у этого же самого киргизского народа. Здесь упоминаются: 41 конь, назначенный в калым, 41 женщина, 41 косичка у красавицы Баяны, 41 человек в караване, 41 странствующий в Мекку мулла. Это число столько характеристично, что составляет этнографическую особенность, ярко выдающуюся из числа других. Но этого числа мы нигде более не находим, кроме киргизских поэм и песен, да ещё у нас: вспомним "сорок королей с королевичем", "сорок тысячей и со тысячей войска" вражьего, "сорок калик со каликой". Наших калик, странствующих ко святым местам, тут 40; 41-й — их атаман или вождь; точно так же в поэме "Козы-Курпеш" караван состоит из 40 человек; 41-й — предводитель каравана. В той же поэме странствующих в Мекку пилигримов — 40; 41-й — их глава.
Все эти черты числового сходства, конечно, не нечаянные, не случайные. Они показывают, какими каналами и при посредстве каких именно народностей шли к нам с Востока те или другие рассказы, превратившиеся у нас в былины.
XIII
Мудрено искать в наших былинах коренных, самостоятельных черт содержания, скелета и подробностей. Однако же в них всё-таки есть свои самобытные, национальные особенности, которых нельзя не заметить, и о них-то мы и поведём теперь речь. Правда, все эти особенности имеют характер чего-то второстепенного, подчинённого, в сравнении с главным, уже указанным нами фактом — коренною несамостоятельностью былин; но тем не менее черты эти имеют свою важность, потому что присутствием своим они придают былинам особый колорит и физиономию.
И во-первых, главное место здесь занимает особенность выбора былинами материала из среды иноземных элементов. Мы уже выше указывали, как много былины отбрасывают совершенно вон из этого материала и как мало оставляют для своего употребления. Везде мы видим рамки самые тесные, самые ограниченные, добровольное сокращение своих средств, размеров и горизонта.
В восточных поэмах и песнях действие происходит не только на земле, на разнообразнейших местностях, разных царствах, своём и чужих, за морем, на вершине гор и т. д., но ещё и над землёю, на небе, на облаках, и под землёю, в водах, на дне моря, внутри земли: и там и здесь богатыри находят целые царства, народы, существа, живущие особенною своею жизнью, наполненною всяких сверхъестественных подробностей. В былинах нет такого изобилия и разнообразия. Тут уже дело никогда не происходит ни над землёю, ни под землёю. Правда, конь богатырский иной раз, точно будто в восточных поэмах и песнях, поднимается "выше дерева стоячего, ниже облака ходячего", но тем всё и кончается: ни богатырь, ни его конь всё-таки не попадают ни в какие заоблачные страны, тотчас же спускаются с облаков на землю и уже на ней продолжают свои дальнейшие похождения. Точно так же, за исключением единственного Садки (который, впрочем, тоже нисходит не в подводное царство, а только к подводному царю), никогда богатыри былины не спускаются под воду и внутрь земли. Они совершают все свои подвиги только на земле. Над землёю и под землёю предоставлено действовать лишь одним героям сказок. Но и на земле богатыри былин совершают свои подвиги в пределах очень ограниченной местности: действие везде происходит либо всё в одном и том же постоянном и неизменном отечественном центре — Киеве, Новгороде, либо переносится, да и то на минуту, в Орду или Литву — постоянный и неизменный вражеский центр. Бедность расположения — примерная, отсутствие многообразной реальности — замечательное!
Что касается до самого действия, то и тут (как мы уже выше указывали) встречаются на каждом шагу в былинах непостижимое добровольное ограничение и урезывание. Везде уничтожены психические мотивы, выпущены вон внутренние причины действия, рассказ со всех сторон укорочен, сжат. Нашей былине, словно какому-нибудь деловому человеку-прозаику, рассказывающему о событиях, с ним случившихся, только и важны, что начало и конец дела. Она быстро шагает от события к событию, стремится поскорее дойти до конца, до развязки и постоянно урезывает как можно больше середину, столько же всего рассказа, как и каждой отдельной его части. Вся лирическая, эпическая и драматическая обработка фактов ей нипочём — ей важен только сам сырой факт.
В то же время незаметно в былинах особенной заботы соединять однородные черты характера главных действующих лиц и разъединять разнородные — приписывать похождения известного рода такому-то богатырю и похождения другого рода иному богатырю. Былины часто перемешивают имена своих героев, не ставят строгого художественного разграничения между характерами главных действующих лиц, и то, что в одном месте рассказано об Илье, в другом рассказано об Ермаке, Алёше Поповиче или Михаиле Казаринове и т. д.
Итак, былине мало дела и до лиц, и до действия, и до местности: ей есть только дело до сырого, непосредственного факта. Её место действия — что-то общее, собирательное, неопределённое, идеальная отвлечённость; её действие — точно так же что-то общее, идеальное, не приуроченное ни к какому психическому настроению, что-то не имеющее никаких предыдущих степеней в духе и чувстве героя, и исчезающее потом бесследно из его ума и душевной жизни, точь-в-точь как в сказках, которые держатся одних лишь внешних фактов, её действующие лица — опять-таки какие-то идеальные личности, общие отвлечённости, без определённого характера, лишённые не только национального облика, но и вообще всякой реальности и всех тех бесчисленных мелких подробностей внешнего проявления, которые делают лицо живым, одушевлённым.
Всё это в высшей степени замечательно и своеобразно. Здесь высказывается в ярких чертах, что именно в известную эпоху истории было нужно нашему народу, что способно было питать его чувство и художественные потребности, что, напротив, было для него лишнее. Богатый, очень полный и разнообразный материал лежал перед ним: умышленно или по нечаянности из него выбрана или пущена в оборот лишь очень незначительная, вовсе не художественно урезанная часть, и эту-то именно часть наш народ привык считать и называть самым что ни есть народным, коренным своим созданием, привык дорожить им, как чем-то самым родным себе и близким. Исторический факт — достопримечательный!
* * *
