когда о нем говорили, заботился о своей репутации и создавал свою легенду. В этом, как мне кажется, заключается проявление основной черты его характера — его желание доминировать, его амбиции быть выше остальных, побеждать во всех областях, где бы он ни появился. Одним словом, быть не таким, как все, нестандартным; не только своими титулами графа и короля, которые он получил с опозданием и трудностями из-за семейных конфликтов, но так же как человек.
Нестандартная семья
Это выставление напоказ сопровождалось хорошей дозой провокации, примеры которой в достаточном количестве представлены на страницах этой книги. Впрочем, он, не колеблясь, участвовал сам в создании своей легенды, вводя туда беспокойные, двусмысленные и скандальные факты, добровольно смешивая мифологию и его историю, а также историю его семьи. История феи Мелюзины, рассказанная Геральдом Камбрийским, отражает это отношение. Она рассказывает о некой графине Анжуйской, очень красивой, но неизвестного происхождения; граф женился на ней по причине ее ослепляющей красоты. Супруги жили счастливо. Лишь одно обстоятельство беспокоило графа: его жена редко ходила в церковь и не проявляла никакой набожности. Она никогда не оставалась до освящения людей и всегда в спешке уходила после прочтения Евангелия. Эта странность вызвала некоторое подозрения у графа, который однажды приказал четырем своим рыцарям задержать ее, когда она будет выходить, как обычно, из церкви с четырьмя своими детьми. Но в момент, когда рыцари приблизились к ней, она сбросила свой плащ, оставила на месте двух детей, которые были по правую сторону от нее, взяла двух оставшихся и вылетела в окно на глазах у всех. Больше ее никто не видел. Как подчеркивает хронист, Ричард любил рассказывать эту историю и цитировал ее в качестве примера, чтобы отстоять для себя и своей семьи сверхъестественное происхождение, которое, говорил он бесстыдно, объяснило бы, почему отцы и сыновья не перестают вести борьбу друг с другом и поносят друг друга: «Так как все пришли от дьявола, говорил он, и вернутся к нему». Напомнив о других семейных пороках, в том числе о поведении его матери Алиеноры, которая, помимо приключений с его дядей в Антиохии, была сначала любовницей Жоффруа Плантагенета, а потом его сына Генриха, выйдя потом за него замуж, Геральд, в свою очередь, делает вывод, думая о Ричарде: «Как такие порочные корни могли пустить такой добродетельный росток?»1 [1068]
Скрытые похождения его отца Генриха II с Аэлис и его публичная связь с Розамундой Клиффорд добавили еще больше скабрезных фактов его семье, которая уже проявила себя в этом плане. Его предок по материнской линии, Гийом IX, как нам известно, часто провоцировал моралистов на скандал, открыто афишируя свои отношения с любовницей Мобержеоной, и даже осмелился изобразить ее голой на своем щите. Ничего нет удивительного в том, что, как подчеркивает хронист, такой род был наказан Господом различными бедами и что многие сыновья умерли, не оставив потомков.
Ричард был не единственный, кто объяснял внутренние конфликты, которые вносили раскол в семью, дурной наследственностью. Геральд приписывает его брату Жоффруа такое же мнение: по его словам, Жоффруа якобы открыто заявил об этом посланнику Генриха II, пытавшемуся помирить отца и сына:
«Разве ты не знаешь, что это наша природа, передаваемая по наследству и внушенная предками, что никто из нас не любит другого, но всегда брат идет против брата, сын против отца и, наоборот, со всех сил? Не пытайся лишить нас наследственного права, ни идти против природы»2 [1069].
Вера в небесное проклятие, насланное на Плантагенетов, уже укоренилась в семье, задолго до Ричарда. Генрих II распорядился изобразить на фреске, в своем дворце в Винчестере, восстание его сыновей в аллегорической форме, как он это сделал в мифической форме, и как будто он видел в этом исполнение предсказания. Во время этого бунта он часто рассказывал епископу Линкольнскому, что когда-то один отшельник упрекнул во внебрачной связи Гийома IX, предрекая, что никогда потомки этого незаконного союза не будут иметь плодородное продолжение рода. Он видел в восстании своих сыновей воплощение пророчества3 [1070].
Ричард не больше, чем его предки, культивировал в себе добродетель. Хронисты часто упрекали его в «распутстве» и «сладострастии». Так Рауль де Коггесхолл интерпретирует как кару Божью арест короля и его пребывание в плену в Германии:
«Это плачевное невезение, будьте в этом уверены, не произошло против воли Господа Всемогущего, даже если эта воля для нас непонятна. Возможно, это наказание за ошибки, допущенные королем в годы своего разгула, или кара за грехи, совершенные на той же почве, или ненавистная злоба людей, преследовавших короля во всем известной ситуации, что оставила их потомкам клеймо, которое ставится за такое преступление»4 [1071].
История, рассказанная выше и касающаяся семейных связей между Плантагенетами и потусторонними силами, не оторвана от контекста. Гийом де Нефбург рассказывает, например, по поводу второго покаяния короля в 1195 году, что дьявол был сильно разочарован этим «раскаянием» Ричарда. Один демон открылся одному набожному человеку и рассказал ему, как он мог раньше руководить королем своим влиянием на него и некоторых других принцев этого мира. Это он сопровождал двух королей в крестовый поход и посеял между ними раздор, чтобы провалить экспедицию. Это он помог задержать Ричарда в Германии. Он, наконец, подтолкнул его к алчности с момента его возвращения, часто находясь рядом с ложем короля в качестве слуги семьи, неусыпно следя за его богатствами в Шиноне. Однако он вынужден был отдалиться от суверена, когда тот, покаявшись, решил, что его ложе должно быть отныне целомудренным, и из своей казны достал большие подаяния, чтобы раздать их беднякам5 [1072]. Этот рассказ одновременно обвиняет Ричарда в сговоре с дьяволом и виновности не только в развратных действиях и нецеломудренности, о чем мы говорили в предыдущей главе, но и в жадности. Другая история, пересказанная Рожером де Ховденом, подчеркивает три основные ошибки, в которых упрекали Ричарда: гордыня, алчность и сладострастие, и одновременно изобличает манеру, рыцарскую и юмористическую, с которой король мог с помощью остроумной шутки обернуть в свою пользу неприятное дело. Она, в свою очередь, свидетельствует о некотором антиклерикализме, о проявлениях которого мы уже упоминали. Это отношение должно
