Заслуживает большого внимания летописный рассказ о пожаре в Новгороде в. 1397 г. Сгорели 22 каменных церкви и одна деревянная, «а душь погоре, — бог весть»! — с горечью замечает летописец. Многие новгородские жители, как всегда в таких случаях, утонули в Волхове. Описание пожара кончается стереотипным заявлением летописца: «Толь лют бяше пожар, с вихром огнь по воде горя хожаше». Вслед за тем летописец сообщает о построении по повелению архиепископа Иоанна в Новгороде Покровской церкви и заканчивает это известие молитвой, обращенной к богородице: «соблюди церковь свою неподвижиму… и нераздрушиму до скончаниа всего мира»; подай милость архиепископу новгородскому Иоанну «со всеми его детми, с новгородци, и с послужившими о храме своем… святем…»[1567]. Ясно, по-моему, что основная идея этой молитвы заключается в том, что должно быть, сохранено единство церкви, что во имя этого единства все новгородцы должны сплотиться вокруг своего духовного пастыря «владыки» Иоанна. Читая же текст помещенной на страницах Новгородской летописи молитвы, невольно думаешь: по-видимому, во время пожара в Новгороде в 1397 г. опять имело место движение против архиепископа как главы господствующей церкви, который берется под защиту летописцем.
В качестве одного из источников, которые дают возможность осмыслить летописные известия о пожарах в Новгороде, следует, мне кажется, привлечь хорошо известную историкам и историкам литературы повесть о новгородском посаднике Щиле. Он нажил большое богатство «лихоиманием» (ростовщичеством) и решил построить церковь. По окончании строительных работ Щил рассказал архиепископу Иоанну, что церковь выстроена на деньги, нажитые нечестным путем. Тогда архиепископ велел Щилу устроить в стене созданного по его желанию здания гроб и лечь в него в погребальном одеянии. Когда был совершен погребальный обряд, гроб с телом Щила исчез, а на его месте оказалась пропасть. После этого архиепископ приказал иконописцам написать над гробом посадника его изображение «во адове дне» и запечатать церковь до тех пор, пока он получит прощение от бога. Сын Щила совершал заупокойные молитвы по душе отца и раздавал милостыню. И вот постепенно гроб с телом Щила стал выходить из пропасти[1568].
Повесть о Щиле не раз уже являлась предметом изучения. Текстологическую над ней работу и анализ ее содержания в последнее время с наибольшей полнотой и скрупулезностью провел И. П. Еремин. Изучив большое количество списков, он выявил шесть редакций памятника. Он установил, что памятник в первоначальном своем составе возник не ранее 1310 г. (под указанным годом в летописи говорится о построении церкви «стяжаниемь раба божия Олония мниха, нарицаемого Щила…») и не позже конца XV в. (к этому времени относится древнейший список). Поскольку в повести говорится о деньгах и гривнах, И. П. Еремин делает вывод, что она была составлена после 1420 г., когда в Новгороде начался чекан собственной монеты. Все вышеизложенное, по-моему, весьма убедительно. Но не доказана гипотеза И. П. Еремина о том, что повесть о Щиле создана после «бунта» 1447 г.
Заслуживают внимания соображения И. П. Еремина об идейном содержании повести о Щиле. Он усматривает в ней три момента: 1) «греховность взимания процентов, даже небольших, за ссуды»; 2) «греховность созидания церквей и монастырей на средства, нажитые лихоиманием»; 3) «возможность спасения грешной души мздоимца путем заказов церкви заупокойных молитв и богослужений»[1569].
Думаю, что идеи изучаемой повести намечены И. П. Ереминым правильно. Но неубедительным мне представляется вывод о том, что ее возникновение «связано с вопросом о секуляризации церковных земель». В содержании повести нельзя найти материал, указывающий на такую связь. И поэтому я не могу принять тезис И. П. Еремина, согласно которому повесть о Щиле была составлена с целью защиты церковных имуществ «кем-то из церковников, может быть, по приказанию свыше, вероятно, незадолго до падения Новгорода и первой секуляризации церковных земель, именно в 50–60-х годах XV в.»[1570]
Я хочу предложить иное объяснение обстоятельств возникновения повести о Щиле. Мне думается, что ее появление вызвано теми антифеодальными выступлениями, которые происходили в Новгороде, принимая форму ограбления церквей.
Пожалуй, наиболее показательные с этой точки зрения события разыгрались в Новгороде в 1442 г. Это был год большого церковного строительства и в то же время год массового уничтожения церквей в пламени грандиозных пожаров. В городе, — говорит летописец, — «бысть пожар лют», он принес «пакости людем много». Если каменных церквей «погоре» 12, то «христьяньскых душь бог весть колко погоре». Бросается в глаза уже тот факт, что церкви в одно и то же время и строились и уничтожались. Случайно ли это? Вряд ли! А, впрочем, зачем же гадать, когда ответ на поставленные вопросы дают современники описываемых событий, и ответ этот далеко не двусмыслен?
«Си же пожары бывають грех ради наших, да ся быхом покаяле от злоб своих», — говорит летописец. Пожалуй, здесь можно усмотреть лишь религиозную сентенцию примерно в таком стиле: мы согрешили, бог нас покарал, послав огонь на грешников. Да, летописец хочет именно это сказать. Но в то же время за приведенной фразой в летописи следует другая, свидетельствующая, что современники усматривали причины пожаров не только в божьем возмездии за людские грехи. По их мнению, имели место тайные злонамеренные поджоги Новгорода. Людей, подозреваемых в этих поджогах, в Новгороде задерживали и самих бросали в огонь или свергали с Волховского моста в реку. «В то же время людие от скорби тоя великыя пожарныя, похвативше люди, глаголюще от ярости смущени: «в тайне ходите, и людем не являитеся, и зажигаете град, и людей губите»; и овех на огне сожьгоша, а иных с мосту сметаша». Рассказав о фактах преследования тех, кто считался зажигателем, летописец заканчивает свое изложение несколько загадочной фразой: «А бог весть, испытая сердца человеческая, право ли есть глаголющаа»[1571], т. е., кто знает, правы ли те, кто расправлялся с заподозренными лицами, и виновны ли люди, подвергшиеся расплате. Колебания летописца, не отвечающего окончательно на поднятый им вопрос, не дают нам основания не верить современникам, а они видели в массовых пожарах не только вмешательство в судьбы человечества провидения, но и проявление воли и стремлений самих людей.
Я считаю вполне допустимым предположение, что повесть о Щиле появилась в связи с большими пожарами, имевшими место в Новгороде в начале 40-х годов XV в., и с теми ограблениями церквей, которые тогда там происходили. Церкви, как мы знаем, строили архиепископ, посадник, бояре, купцы, коллективы жителей (ремесленников и торговцев) отдельных новгородских концов и улиц. В целой плеяде высившихся в Новгороде церквей находила свое отражение система социальных отношений. В повести о Щиле речь идет о строительстве церкви посадником на деньги» собранные путем ростовщичества с рядовых купцов, не обладавших собственными капиталами для ведения торга и поэтому попадавших в лапы лихоимца. В этом отношении, по-видимому, повесть отражала интересы широких купеческих кругов, страдавших от засилия правившей в Новгороде боярской олигархии. Повесть с явным осуждением относится к Щилу, доказывая, что богу неугодны храмы, возведенные на деньги, нажитые нечестными средствами.
Но идейное содержание повести не ограничивается лишь вышеуказанной мыслью. Оно гораздо сложнее. Повесть не только выступает на защиту массы рядовых купцов от эксплуатировавшего их богатого боярина-лихоимца. Она защищает купеческие капиталы от радикальной части городского плебса, который грабил церкви, где хранились товары купцов. Повесть берет эти товары под охрану религии. Ведь идея повести о Щиле такова: да, Щил виновен в том, что скопил неправедно добытое богатство и думал, что оно поможет ему приблизиться к богу. Но он и получил наказание от бога, ибо не дело людей судить себе подобных за грехи. И настенное изображение Щила, оказавшегося вместе со своим гробом на дне ада, должно было наглядно показать тем, кто при помощи огня намеренно раздутых пожаров боролся с богачами и ростовщиками (пытаясь устрашить их таким образом и забрать их имущество, спрятанное в церквах), ненужность и греховность их попыток. Автор как бы хочет сказать: богачей-лихоимцев ждет более страшный огонь — тот пламень, который пожрет их в аду.
Подобная идея придает повести о Щиле известную консервативную направленность. Разгневанный народ кажется новгородскому купечеству более страшной силой, чем крупные феодалы, с которыми ему легче найти общий язык. И весьма примиренчески по отношению к Щилу звучит концовка повести. Грех посадника отмолен большой милостыней и длительными непрерывными церковными службами. Мотив искупления греховных дел путем обращения к церкви, к религии, так явственно слышится в повести о Щиле потому, что она хотела заглушить этим мотивом голос социального протеста, призывавший черных людей к поджогам боярских и купеческих дворов и церквей, где были спрятаны боярские и купеческие товары.
