11 сентября. […] Слухи ходят, что очищаются форты у Пере- мышля, Венгрия со смертью Франца-Иосифа намерена отделиться от Австрии… Штаб нашей армии уже перемещен в Ярослав… Возмутительно-безобразная работа полевой почты, через к[ото]рую неделями не доходят, а то и совсем пропадают даже служебные пакеты! Приказом по армиям введена и у нас с 3 сентября военная цензура всех корреспонденций; цензором назначен Лопатин — преотвратительная, бездушная говорильная машина — типичный светский человек… Говорят, что в бинокль можно теперь видеть комету у Большой Медведицы[123]. […]
12 сентября. Прекрасная погода. Выступаем верст на 20 на запад — к Гродзиске[124], и далее предположено идти в том же направлении вплоть до Кракова[125], чтобы достигнуть его дней через 10. Это — в лучшем случае, в худшем же мы можем еще раньше перейти опять в пределы России, к границам Германии.
Получена телеграмма главнокоманд[ующ] его о неизбежной необходимости заменить солдатам хлеб картофелем, так к[а]к источники первого иссякли. Нам предстоит серьезное голодание; положение в санитарном отношении угрожающее.
Рад очень слышать из уст начальника штаба Галкина, что Куропаткин[126] — гений, и при нем настолько бы был обеспечен тыл, что солдаты и мы с ними не находились бы в таком бедственном положении относительно] довольствия хлебом, сахаром и др. видами довольствия. Мой адъютант перед выездом из замка не выдержал характера; хотя других осуждал, а сегодня не вытерпел и «взял на память себе, как другие», два бронзовых роскошных подсвечника. Подозрительны частые легкие случаи в боях ранений в левые руки и в ноги… Очень хорошо устроены в селениях колодцы с цементированным] срубом. […]
Около 2 часов дня прибыли в назначен[ное] место, переехавши два моста — один через Сан, понтонный, а другой — через Вислок, плотовой. Командир Пултусского полка Малеев[127] до сих пор неизвестно где — на небе или на земле; Несвижского же гренад[ерского] полка — мой знакомый Герцик Николай[128] — во время паники полка 13–15 августа покончил с собой самоубийством. Штаб остановился в школе; я с адъютантом в избушке против. Хозяин добродушный; достал у него яиц, за десяток к[ото]рых он просил «рупь», но когда я дал ему три монеты по 20 геллер[ов], он с признательностью благодарил. Лошадки мои опали в теле от недокорма. Все меры употребляю по покупке овса и сена, ч[то]б[ы] только лошади были сыты. Досужие разговоры моих штабных о всыпании нагайками и мордобитии, к[ото]рое они совершают с особенным смаком [с] изголодавшимися солдатиками.
13 сентября. Стоим на том же месте, т[а]к к[а]к не все части корпуса подтянулись к назначенным им пунктам. Погода хорошая[129]. […] Много канители по приближению головных этапов к войсковым частям. Прошу телеграммой уже не в первый раз заведующего этапно- хозяйственным] отделом армии, ч[то]б[ы] он прикомандиров[ал] к корпусу хотя бы два непроданных дивизии полевых госпиталя для действия их в качестве промежуточных предголовных этапов или же придвигал гораздо ближе этапный пункт. […]
14 сентября. […] В полдень пришли в Жолыню [130] — местечко вроде нашего уездного городка. Грандиозный костел, к[ото]рый мог бы быть украшением и любой нашей столицы. Зашел туда. Масса молящихся — целая, показалось мне, тысяча: справа — женщины, слева — мужчины; все хором пели, но пение унисонное и без органа, т[а]к к[а]к органист забран на австрийскую службу… […]
Против костела стоит изящный крест каменный на постаменте с изваянием распятия Христа, под ним надпись:«Grunwald, 1410–1910». В квартире же ксендза — картина, изображающая «Polonia, Konstytucya 3-go maja 1791 roku»[131].
Наши солдатики очень нуждаются, между прочим, в табаке; трут теперь в порошок дубовые листья и их курят; «добре только от этого табака кашляется», — заявляют они. Из подвалов ксендза достали несколько бочонков превосходного пива. […]
15 сентября. Погода хмурая, с полудня же — слезливая. Воспользовавшись дневками и нашего штаба, и всех частей корпуса, поехал в санитарную инспекцию 70-й пех[отной] и 3-й грен[адерской] дивизий в Стоберне[132], верст за 25 от Жолыни через Ракшаву[133], Веглиске[134], Залесье[135], Медынь[136] в сопровождении двух казаков; дорога пролегала по лесам, перелескам, простокам и холмистой открытой местности, с левой руки — к югу — виднелись в туманной дымке очертания высившихся к небу Карпатских гор; лес по преимуществу — хвойный. Ехал руководимый картой-десятиверсткой да расспросами крестьян, указывавших мне направление, названия и расстояние попутных деревень («тенде», «просто» — значит «прямо», «километр», «пулкилометра»), В Стоберне — большой камень, на к[ото]ром иссечена надпись: «Grunwald, 1410–1910».
Осмотр нижних чинов означенных дивизий представил столь же потрясающую по трагизму картину, как и чинов 46-й дивизии: люди положительно голодают — недостает положенного количества хлеба, сухарей, крупы, даже соли и мяса. Жители теперь все от солдат прячут и зарывают. Выражение лиц у солдат — как у сфинкса, устрашающе-загадочное. Такое бедственное положение относительно питания долго продолжаться не может и должно разразиться катастрофой! Все это следствие полной неустроенности тыла; вопиющее также положение относительно] эвакуации раненых, оказывается, до сего времени нет полевой эвакуационной комиссии, вследствие чего безо всякой сортировки и отбора раненые легко, напр[имер] в палец, наравне с тяжело раненными засылаются далеко в тыл. Вот плоды евдокимовской милитаризации военных врачей! Врачи как офицеры — что, по-моему и нужно было ожидать — с трезвоном провалились! […]
Только что приехал обратно в Жолыню, как неожиданно для меня предъявлена мне была следующего содержания телеграмма, посланная Главным военно-санитарным управлением еще 28 августа: «Высочайшим приказом 17 авг[уста] действительный] с[татский] с[оветник] Кравков назначен заведующим санитарной частью 10-й армии»… Где эта армия — наверное, только вновь формирующаяся — неизвестно, секрет, и, прежде чем ехать в ее штаб, предстоит предварительно съездить в штаб главнокомандующего — в Холм. В общем, новым своим назначением я доволен — меньше буду испытывать трепатни, к[ото]рая стала меня сильно утомлять, выйду из этой грязи постоянной, от которой начинаю вшиветь, и буду жить более оседло, а главное — не буду воочию видеть и мучительно созерцать людское горе, к[ото]рому также не могу помочь, как ковшом вычерпать море; кроме того — вырвусь я окончательно из этой ненавистной мне банды штаба 25-го корпуса! […]
16 сентября. Преотвратительная осенняя дождливая и слякотная погода при сильном ветре, пронизывающ[ем] буквально до костей. В 9 часов выступил со штабом на СЗ — Ранишув[137], верст за 25, через Подлесье[138], Соколув[139]. Дорога раскисла до необычайн[ости], но благодаря песчаному грунту оказалась более сносной, чем в Маньчжурии; пролегала по большей части по хвойным лесам и перелескам; дождь с градом и ужасным ветром лил все время. Солдатики, очевидно голодные, шли кто покрывшись клеенкой из-под шахматн[ого] стола, кто какой-н[и]б[удь] женской кацавейкой, кто на одну ногу обутый в австрийские штиблеты; до слез жалкое зрелище! Во взглядах их я читал что-то зловещее и укоризненное по нашему адресу, едущих в экипажах, и даже как бы постигающее, знаем-де мы вас, заставляющих-де нас, навозников, ради ваших барских прихотей теперь жертвовать своей жизнью… […]
Предполагаю к послезавтра ликвидировать свои дела в штабе и поеду в ставку главнокоманд[ующ] его для разыскивания местонахождения] штаба моей армии. […]
Залег в кровать часов в 9 вечера. Свалился от усталости как сноп. Ночью от тревожных дум — к[а]к-то я один, без переводчика, буду скитаться по австрийским деревням, со скрытым неудовольствием и враждебностью нас встречающим, — в розысках штаба 10-й армии, о к[ото] рой только известно, что она формируется из сибирских войск («японская» армия!), а где пункт формиров[ан]ия ее, никто не знает (все «секреты»!). […]
17 сентября. Офицерство друг друга поздравляет с днем ангела кто Верочки, кто Любови, кто Наденьки и пр. Как хорошо теперь в Рязани… […]
Ночью прошелся мимо палаток; только и разговоров у солдат, что о своей еде… К пищевому голоданию присоединяется теперь и снарядное голодание пушек. Подам доклад командиру корпуса
о хроническом голодании солдат и о могущих из этого произойти последствиях. Ч[то]б[ы] избежать лишнего путешествия в штаб главнокоманд[уюгце]го, я решил было послать предварительно следующу[ю] телеграмму начальнику санит[арной] части штаба главнок[омандующ]его армий Юго-Западного фронта: «Будучи назначен заведуюгц[им] санит[арной] частью 10-й армии, прошу указания, в какой пункт мне выехать». Но командир корпуса настоятельно советовал не откладывать мне своего отъезда и не трудиться посылать означенной телеграммы, на к[ото]рую-де ответ может прийти не ранее двух-трех и более недель, да и не ответят-де прямо на мой вопрос ввиду секретного характера места формирования 10-й армии. Подумавши еще как следует, порешил не посылать означенной телеграммы, а прямо ехать на Холм через Люблин по шоссе. Колебания мои насчет вопроса, сколько брать с собой солдатиков: если трех, то надо специально нанимать фурманку, к[ото]рую так трудно иногда достать, а с одним — возницей, ввиду могущих быть случайностей, не так удобно. Порешил на последнем, ч[то]б[ы] не возиться с поисками фурманок, не прибегать к принудительным мерам и быть покойнее. Всеми силами души стремлюсь поскорее прошмыгнуть, как какой-то контрабандист, через границу в пределы своей России, ч[то]б[ы] чувствовать себя как-никак у себя дома и следовать по своим деревням с большими удобствами в смысле нахождения фронта, питания, ночлега, т[а]к к[а]к все-таки хоть кого-нибудь, да найдешь там говорящего по-русски, ч[то]б[ы] тебя понять и объясниться. […]
