— Это жена Николая Дмитриевича Мосолова — о нем вы, конечно, слыхали.
— Штой-то не припомню.
— Товарищ председателя в…
Дамы назвали одно из государственных учреждений в Петрограде.
— Так, так. Слыхал… Ну, скажи, пущай приходит, — обратился "старец" к Тюне.
— Она просит узнать, когда же, просит назначить день и час, — заметила Тюня.
— Ну, примерно, хоть завтра, так, после вечерни. Тюня снова пошла к телефону.
— А ты придешь ко мне завтра? — спросил "пророк", обращаясь ко мне.
Я сказала, что завтра целый день занят и что поэтому я никак не могу быть у него.
— Ну, все же я позвоню к тебе, — сказал он.
— Позвоните, — согласилась я, — хотя вы вряд ли застанете меня дома.
Мои слова услыхала Софья Аркадьевна. Она все еще лежала на диване в распластанном виде, — услыхала и страшно вознегодовала.
— Господи! — завопила она. — До чего мы дожили?.. Он САМ, Бог–Саваоф, будет звонить по телефону какой-то девчонке… Вот они, ваши черницы, прелестницы…
— Замолчишь ли ты, погань! — кричит на нее Распутин.
Но юродивая генеральша долго не могла успокоиться. Замолчала было на минуту, но затем снова начала выкрикивать:
— А я последние свои денежки сейчас отдала… За автомотор уплатила… Хотелось отца повидать… Осталась без копейки… Слышите вы?..
Слова "генеральши", видимо, сильно нервировали "отца Григория": лицо его приняло злое выражение, он насупился и сердито крутил головой.
— Так я и знал, — бормотал он. — Ишь ты, тварь проклятая. Право, погань ты этакая…
Меня до крайности поражала и возмущала эта грубая, дикая брань — но, кажется, только одну меня. Все остальные дамы, кровные, титулованные аристократки, представительницы высшего придворного бомонда, ничем не выражали ни своего возмущения, ни своего протеста. Даже великая княгиня Милица Николаевна делала вид, что она не замечает ничего странного в поведении "старца".
"Примирились? Привыкли? — недоумевала я. — Или же авторитет "отца Григория" так подавил их, что они уже не в состоянии относиться критически к нему и к его поступкам?"
— Разве можно так браниться? — упрекнула я "старца".
— Да как же мне ее не бранить? — воскликнул он. — Слышь, слышь, что она говорит…
— Я говорю, что ты — Бог–Саваоф… Да, да, Бог–Саваоф… А отец Филарет — живой Христос. Христос! — по-кликушечьи выкрикивала Софья Аркадьевна.
— Вишь, вишь, что она говорит… Она все исшо заодно с Филаретом, с отступником окаянным… Не хочет отстать от него, от еретика проклятого… Ах ты сатана ленточная!..
Монах Филарет,[14] который возбуждал такую злобу "прозорливца", в течение нескольких лет был близким его другом и единомышленником. В бурные годы 1904–1906 они вместе рука об руку боролись с революцией, вместе громили "безбожную интеллигенцию", "жидов" и всех других "инородцев", считая их единственными виновниками движения, поднявшегося в общественных кругах и народных массах.
Но затем между Распутиным и монахом Филаретом пробежала черная кошка, произошел резкий разрыв, и недавние друзья обратились в ярых и заклятых врагов. Закипела вражда, завязалась ожесточенная борьба Филарет выступил с обличениями против Распутина, обвиняя его в темных пороках, в грязных похождениях.
Эти обличения, подкрепленные документальными данными, пошатнули было положение "отца Григория" в высоких сферах. Пошатнули, но ненадолго, вскоре он снова оправился, и положение его сделалось еще более, чем было прежде. Несмотря на это, "прозорливец" продолжал пылать ненавистью к Филарету, и всякое упоминание о "мятежном монахе" приводило его в бешенство.
Так было и на этот раз. Достаточно было юродивой выкрикнуть несколько фраз о Филарете, фраз, в которых проглядывало ее сочувствие к "проклятому отступнику", как вдруг "старец" в сильном волнении вскочил со своего места.
— Нет, я не могу… Нет моих сил боле! — неистово заорал он, дико озираясь вокруг. — Нет больше моего терпения!.. Держите меня, а не то я ее убью!..
И он, зажав кулаки, ринулся по направлению к дивану, на котором лежала юродивая генеральша.
Дамы стремительно бросились к нему, схватили его под руки и начали успокаивать.
— Отец Григорий… Батюшка дорогой… успокойся ради Бога, — говорили они.
"Пророк", делая попытки освободиться, дико рычал:
— У-у-у, сатана… дьявол ленточный…
Этот бедлам мне стал невыносим, и я решила уехать.
Одновременно со мной из столовой исчез родственник графини Головкиной; я видела, как он, очевидно возмущенный всем происходившим, воспользовавшись общим замешательством и суматохой, вызванными угрозой Распутина убить юродивую, быстро взял под руку свою жену и решительно направился в переднюю.
Прислуги в передней не оказалось, и нам пришлось самим разыскивать свои шубы, шляпы, калоши. Это заняло довольно много времени.
Вдруг из спальни "пророка", находившейся через одну комнату от столовой, раздались на всю квартиру громкие, протестующие крики прислуги.
— Что случилось? Что такое? — с недоумением и тревогой спрашивали дамы, бывшие в столовой.
В эту минуту влетела Дуня.
— Что за беда! Все рубашки растаскали! Скоро "отцу" не в чем будет ходить! — возбужденно кричала она.
— Что такое? В чем дело?
— Да Софья Аркадьевна опять две рубашки "отца" набрала. Из комода вытащила. На ней и без того уже четыре рубашки "отца" надето, а ей все мало…
Оказалось, что генеральша под шумок, скрывшись из столовой, направилась в спальню "прозорливца", надеясь запастись там новыми реликвиями из белья и платья "отца Григория". Но на этот раз замыслы ее были разрушены благодаря вмешательству прислуги.
Очевидно, ни грубая брань, ни проклятия, ни угрозы "пророка" убить ее — ничто не поколебало ее преданности "отцу Григорию": по-прежнему он остался ее кумиром, ее живым Богом.
Когда мы наконец оделись и направились к выходу, в переднюю вошел Распутин — угрюмый, измятый, всклокоченный.
Молодая дама, его горячая поклонница, обратилась к нему с легким, почти нежным упреком:
— Отец Григорий, за что вы так на нее сердитесь? Ведь она же так… любит вас…
"Отец" вращал глазами, очевидно, не находя, что сказать.
— А пошто она… меня за Бога почитает? — угрюмо проговорил он наконец, почесывая себе живот.
Но он, видимо, лукавил, стараясь навести нас на ложный след и в то же время затушевать настоящую причину своего негодования против юродивой генеральши.
Все это происходило до войны, почти накануне ее. О том, как протекала жизнь "отца Григория" за время военной грозы, какую позицию занял он и его влиятельные поклонницы и почитательницы по отношению к страшному испытанию, поразившему Россию, — я буду говорить во втором выпуске этих очерков.
Что касается Ксении Владимировны, то она в начале великого поста покинула Петроград и уехала к себе, т. е. в имение мужа, в его подмосковную вотчину. Перед отъездом она уверяла меня, что в будущем сезоне непременно снова приедет в Петроград, чтобы продолжать свои наблюдения над "пророком" и его поклонницами.
Обещание это г-жа Гончарова действительно исполнила и в самый разгар сезона 1915 года, в конце января, появилась в Петрограде, причем немедленно же возобновила свое знакомство с "отцом Григорием", снова начала очень часто бывать у него, видеться с его почитательницами. Но об этом периоде ее сношений со "старцем" нужно говорить много и долго, а потому я отлагаю свой рассказ до другого раза.
Леонтий Егорович и его поклонницы. (Примеч. автора.)
Имена и фамилии изменены.
Адмирал Небольсин.
Царское Село.
Распутин сказал: "Царица прислала".
Министр внутренних дел Н. А. Маклаков.
Министр путей сообщения Рухлов.
Обер-прокурор св. синода В. К. Саблер.
Помощник обер-прокурора синода Петр Степанович Даманский.
Из Царского [Села].
Н. А. Маклаков.
В. К. Саблер.
Граф С. Ю. Витте.
Сергей Михайлович Труфанов, в монашестве Илиодор.
