Когда война окончилась и в стране вновь воцарился порядок, жизнь большинства христиан продолжалась достаточно безбедно. Им предоставили полную свободу при условии уплаты ежегодной дани, которую многие предпочитали принудительной военной службе, требовавшейся при византийском правлении. Кроме того, сарацины проявили на Сицилии, как почти везде, редкую религиозную терпимость, которая позволяла церквам и монастырям, хранившим древние греческие учености, процветать, как и ранее[8]. В других отношениях остров также выгадал. Арабы принесли с собой целую новую систему земледелия, основанную на таких новшествах, как террасирование и сифонные акведуки для орошения. Они стали сажать хлопок и папирус, цитрусовые и финики, а также сахарный тростник, который через несколько лет стал важной статьей сицилийского экспорта. При византийцах Сицилия никогда не играла важной роли в средиземноморской торговле, но при сарацинах она стала одним из крупнейших торговых центров Средиземноморья и на базарах Палермо перекликались голоса христианских, мусульманских и иудейских купцов.
И все же среди многих благодеяний, оказанных Сицилии арабскими завоевателями, отсутствовало одно очень важное – гарантия стабильности. По мере того как связи эмира Палермо и верных ему военных вождей с Североафриканским калифатом слабели, рвалась единственная нить, связывающая самих эмиров; они все более отдалялись один от другого, и в результате остров вновь стал полем битвы противоборствующих группировок. Этот постепенный распад завершился вторжением Абдуллы, которое и привело греков – вместе с их нормандскими союзниками – на Сицилию.
Примерно в конце лета греческие войска высадились на острове. Они сметали все на своем пути. Лишенные единства сарацины при всей своей доблести не могли сдержать натиск. Мессина пала почти сразу, после тяжелой битвы ее участь разделила Рометта – крепость, защищающая перевел, соединяющий Мессину с северной прибрежной дорогой на Палермо. О дальнейшем ходе военной кампании мы знаем мало – хронисты молчат или излагают ход событий крайне неопределенно[9]. Представляется, однако, что византийское войско медленно продвигалось к Сиракузам, поскольку нам известно об осаде города в 1040 г. Мусульманский гарнизон яростно сопротивлялся и задержал осаждавших на время, достаточное для того, чтобы позволить Абдулле собрать войска в горах за Сиракузами с целью ударить в тыл Маниаку. Греки прознали о его планах как раз вовремя; Маниак неожиданно атаковал войско Абдуллы около Тройны. Мусульмане были наголову разбиты и бежали в беспорядке, а гарнизон Сиракуз, обнаружив, что они не могут рассчитывать на чью-либо помощь, без промедления сдался. Греческое население сразу же организовало благодарственные молебны и извлекло из потаенных мест все наиболее ценные реликвии, дабы воздать величайшие почести своим славным освободителям; однако они едва ли были очень довольны, когда Маниак вынул тело святой Лючии из гроба и, найдя, что оно (как описывает Аматус) «такое же цельное и благоуханное, как в первый день, когда его сюда положили», отослал его любезно императору.
Трудно сказать, насколько Маниак был обязан этими первыми успехами нормандскому контингенту в составе своей армии. Нормандские хронисты, от которых мы получаем большую часть сведений, так превозносят заслуги своих соотечественников, что получается, будто греки появлялись только для дележа добычи, когда битва была окончена. Безусловно, нормандцы сражались яростно и умело; и во время осады Сиракуз Вильгельм де Отвиль заметил грозного эмира города, когда тот отправился на разведку, неожиданно напал на него, сбросил его с лошади и убил. За этот подвиг он получил прозвище Железная Рука, а слава, которую он приобрел под стенами Сиракуз, сослужила ему хорошую службу по возвращении на материк.
Но все же основные заслуги вплоть до этого момента принадлежат Маниаку. Угроза внезапного тылового удара со стороны Абдуллы обернулась победой благодаря эффективности его разведки и его собственной решительности и энергии. Потери византийцев в ходе этой военной кампании были невелики (за исключением, может быть, штурма Рометты), и менее чем за два года они вернули себе восточную половину острова. Позорное возвращение Маниака в Константинополь стало трагедией не только для него, но и для всей Византийской империи.
Деморализация византийских войск и полный развал после победы под Сиракузами были столь внезапными и столь всеобъемлющими, что легко можно понять уверения сарацин, будто Аллах вмешался и помог своим верным слугам. Все сразу пошло вкривь и вкось. Ответственность за это по крайней мере отчасти лежит на Маниаке. Выдающийся военачальник, он отличался весьма неуживчивым характером. Маниак даже пытался скрывать свое презрение к Стефану, услышав, что после Тройны Адбулла сумел бежать, прорвавшись сквозь морскую блокаду, забылся до того, что поднял руку на адмирала. Стефан, для которого, учитывая телосложение нападавшего, эта экзекуция могла быть не только унизительной, но и весьма болезненной, решил отомстить и отправил своему царственному шурину срочное послание, в котором обвинял Маниака в измене. Маниака вызвали в столицу, даже не дав ему возможности ответить на предъявленные обвинения, бросили в тюрьму. Его преемник, евнух по имени Василий, оказался столь же бездарным воякой, как Стефан; греки упустили момент, утратили боевой дух и начали отступать.
Нормандцы со своей стороны были крайне недовольны, опять-таки по вине Маниака. Многие одаренные генералы вне поля битвы становились совершенно невыносимыми, а безусловная склонность Маниака к физическому насилию не могла не вызывать конфликты с подчиненными. Вскоре после взятия Сиракуз возник спор о распределении добычи, поскольку нормандцы решили, что они получили меньше, чем следовало. Их претензии, по всей видимости, были оправданными; греческий город, освобожденный греческой армией, явно не предназначался для грабежа и мародерства, и сомнительно, чтобы наглым наемникам выплатили большое вознаграждение за участие в двухлетней военной кампании. Во всяком случае, нормандцы настояли, чтобы предводитель салернского войска, лангобард по имени Ардуйн, от их имени заявил Маниаку протест. Рассказанная Аматусом история о том, что Ардуйн отказался отдать главнокомандующему захваченную арабскую лошадь, может быть или не быть правдой; если нечто подобное имело место, этот факт, должно быть, еще больше разжег генеральский гнев. Так или иначе, но Ардуйна раздели и избили, после чего он вместе с нормандцами и их салернскими сотоварищами немедленно покинул греческую армию и вернулся на материк, прихватив с собой скандинавскую дружину.
С потерей самых боеспособных соединений и единственного талантливого военачальника грекам оставалось мало надежды на успех. Но главные неприятности ждали их впереди. Уже в течение нескольких лет росло недовольство в Апулии. Молодой Аргирус, сын Мелуса, который незадолго перед тем вернулся в Италию после долгого заключения в Константинополе, унаследовал мятежный дух своего отца; и ему не составило труда, особенно после того, как греки начали насильственную мобилизацию, поднять итальянцев и лангобардов в Апулии на восстание против византийских господ. В 1038 г. были убиты некоторые греческие чиновники; в 1039 г. обстановка накалялась, а в 1040 г. Аргирус дал сигнал к бунту. Мятежники убили катапана, к ним присоединились восставшие местные гарнизоны прибрежных городов, и поредевшие греческие войска (большая часть их была отведена в Сицилию) не могли сдержать натиск.
И потру нормандцы радостно поехали через луга и сады к Венозе, что неподалеку от Мельфи. Счастливые и довольные, они пустили коней вскачь, и горожане смотрели на этих неведомых всадников и дивились им и боялись их. И нормандцы вернулись с большой добычей и привезли ее в Мельфи… Оттуда они отправились в прекрасную Апулию, и то, что им нравилось, брали, а то, что не нравилось, оставляли…
И они сделали своим графом Вильгельма, сына Танкреда, человека мужественного на войне и наделенного всеми достоинствами; красивого, благородного и молодого.
Аматус, II
Когда вести о восстании достигли Константинополя, император Михаил угасал. Из-за его эпилепсии пришлось расположить трон таким образом, чтобы можно было задернуть пурпурные занавески в любой момент, если начнется неожиданный припадок. Свои последние силы император отдавал аскезе и благотворительности – в особенности приюту для раскаявшихся проституток, который он незадолго перед тем основал в столице. Его брат Орфанотропос, однако, действовал быстро и назначил катапаном способного молодого военачальника Михаила Дукеяна с приказом восстановить порядок в Апулии любой ценой. Дукеян сразу же отправился в путь и, собрав всех имевшихся в наличии людей, сумел к концу 1040 г. притушить, но не погасить полностью пламя бунта. Он был энергичным и изобретательным человеком и, если бы не одна ошибка, мог бы восстановить власть Византии. Но из-за своей ошибки он навсегда лишил Византию такой возможности.
