Менее продолжительным, но более результативным оказался поход новгородской рати. Новгородские наместники кн. Б. И. Горбатый и М. С. Воронцов и дворецкий И. Н. Бутурлин вместе с псковскими воеводами кн. М. И. Кубенским и Д. С. Воронцовым пришли к Опочке; «большие воеводы» стали на р. Чернице (в 15 верстах от Опочки), а в Литовскую землю послали И. Н. Бутурлина с ратью и «нарядом» ставить на озере Себеж «город»308. Город, названный в честь Ивана IV Ивангородом (новгородские летописи сообщают, что имя городу нарек новгородский архиепископ Макарий)309, был заложен 29 июня и строился три недели, до 20 июля (только в Псковской I летописи названа иная дата окончания строительства — 25 июля)310 силами «детей боярских, Деревской пятины и черных людей»311. Вологодско-Пермская летопись сообщает имя архитектора, руководившего строительством: «…а мастер был городовой Петр Малой Фрязин архитектон»312. Были возведены земляные укрепления, в городе построены и освящены три церкви, доставлено продовольствие и артиллерия313. Оставив в крепости гарнизон из новгородских и псковских детей боярских во главе с воеводами В. Чулком-Засекиным и А. Тушиным, И. Н. Бутурлин вернулся к «большим» воеводам на р. Черницу314. Название «Ивангород» не прижилось, в дальнейшем новый город называли Себежем315.
Литовские власти с тревогой следили за строительством на своей территории, на полоцкой земле, вражеской крепости. Из письма О. Гаштольда Ю. Радзивиллу от 20 июня 1535 г. выясняется, что в свое время король велел некоему Михаилу «зарубити» Себежское городище, но этому воспротивился полоцкий воевода и «замочек» тот не был построен, теперь же, пророчески замечал литовский канцлер, «когды тое городище москвичи зарубять, тогды пан воевода немалое трудности в том уживеть»316. 17 июля подскарбий земский Иван Горностай писал гетману, что «люди… неприятельскии, москва, суть на Себежи и на том городищи Себежском замок рубять и вже деи его обрубили выше стояча человека», но еще не до конца «справили», когда же «оный замок весь обрубят, тогды то будеть замком господаря его милости Полоцкому и Витебскому ку великой шкоде и переказе…»317.
Литовское правительство прекрасно осознавало угрозу, исходившую от новой вражеской крепости, появившейся на полоцком рубеже, но оно оказалось бессильным помешать ее строительству. 19 июля конюший В. Б. Чиж сообщил гетману Ю. Радзивиллу о том, что король приказал находившимся в Полоцке воеводам прогнать «неприятельских людей» с Себежского городища318, но этот приказ не был выполнен. Обсуждавшийся было проект сооружения литовского «замка» «против Себежа» также не был реализован319. Но, не имея возможности противодействовать строительству Себежа или осаде Мстиславля, литовское командование сумело, однако, нанести чувствительный удар в другом месте — на Северщине.
Как мы уже знаем, в Москве готовились к отражению литовского нападения на смоленском направлении, северский же рубеж был защищен недостаточно. Именно сюда, выйдя из Речицы, направилась в начале июля литовско-польская армия под общим командованием Юрия Радзивилла. Какова была ее численность? В ЛНЦ и разрядах фигурирует цифра «40 тысяч»320, ее принимает Л. Коланковский321. Однако она явно завышена. Даже в случае созыва ополчения всего Великого княжества войско могло насчитывать немногим более 20 тыс. Есть, однако, основания полагать, что собравшиеся в Речице силы отнюдь не являлись военнообязанным населением всех поветов Литовского государства. Во-первых, многие просто не явились к месту сбора: 18 июля 1535 г. король писал гетману, что «у паньстве нашом по домом своим многий подданыи наши сами головами своими… зостали и за твоею милостью гетманом нашим на службу нашу… не ехали»; «теперь они мало не вси тут ся позоставали; кто кого хотел, тот за себе на службу нашу того выправовал»322. Во-вторых, о том, что со снаряжением вверенного Ю. Радзивиллу войска мобилизационные возможности Великого княжества еще не были исчерпаны, свидетельствует приводившееся выше распоряжение Сигизмунда о созыве в случае вражеского вторжения ополчения всех поветов (так и не выполненное). В-третьих, точно известно, что жемайтское ополчение в походе на Северщину не участвовало: все лето оно со своим старостой Яном Радзивиллом простояло без движения в Полоцке; там же оставались полоцкие бояре во главе с местным воеводой Яном Глебовичем323. Итак, в летней кампании 1535 г. участвовала лишь часть сил Великого княжества; что же касается польских жолнеров, являвшихся наиболее боеспособным подразделением объединенной армии, то они, как уж говорилось, насчитывали всего 7 тыс. На небольшие размеры войска косвенно указывает также замечание М. Вельского о том, что пленные после взятия Стародуба едва не превысили число самих победителей324, пленных же, по Вологодско-Пермской летописи, было «болши пятинатцати тысяч»325. Таким образом, реальная численность польско-литовской армии вряд ли превышала 15—20 тысяч, но она представляла собой внушительную силу.
Первым подвергся нападению Гомель. Хроника его недолгой осады содержалась в победной реляции гетманов, полученной королем 21 июля: войско подошло к Гомелю 14 июля, на следующий день пушками была разрушена большая часть укреплений, а на третий день (то есть 16-го. — М. К.) враги, отчаявшись, сдали крепость326.
Некоторые подробности этой операции, изложенные в упомянутой выше реляции, повторяет король в своем послании Ю. Радзивиллу от 22 июля 1535 г.: оказывается, литовский гетман прибыл к Гомелю во вторник (13 июля), а Ян Тарновский и Андрей Гурка — «назавтреи в середу»; к вечеру того же дня привезены были пушки. «А так в середу (14-го. — М. К.) весь день з дел… (пушек. — М. К.) на замок стрельба была. А потом с середы на четверг всю ночь и в четверг мало не весь день з наших дел стрельбу чинили», после чего кн. Дмитрий Оболенский и остальные защитники крепости, не в силах более обороняться, вышли из «замка» и сдали его327.
В летописях обстоятельства и причины сдачи Гомеля излагаются по-разному. Согласно Воскресенской летописи, Гомель пал потому, что «прибылые люди в город не поспели, а были тутошние люди немногие»328. ЛНЦ же всю вину за случившееся возлагает на гомельского наместника, кн. Дм. Щепина-Оболенского: он-де был «не храбр и страшлив» и, убоявшись многочисленности вражеского войска, «из града побежал, и дети боярские с ним же и пищалники, а град здав литовьским людем», горожане же, «видевше въеводское нехрабръство и страхование», сдали город. Щепин приехал в Москву, где его по великокняжескому приказу, оковав, посадили в темницу329. По существу эти версии не исключают друг друга, но обе сообщают лишь часть информации, по-разному расставляя акценты.
В одном из опубликованных А. А. Зиминым кратких летописцев рассказывается о том, как «приходили воеводы литовские… к Гомье и стаяли много, и чернь Гомью здала, а воеводу князя Дмитрея Щепина пустили вон. И выпустив его, да ограбили, да и людей многих поимали»330. Этот текст А. А. Зимин истолковал в том смысле, что «чернь» выгнала воеводу из города, и сделал отсюда вывод, что Гомель пал «вследствие восстания черных людей»331. Грамматически глаголы «пустили», «ограбили», «поимали» должны соответствовать существительному во множественном числе, поэтому их скорее можно отнести к упомянутым выше «воеводам литовским», а не к «черни», как полагал А. А. Зимин. В пользу такого понимания разбираемого отрывка говорит и следующая запись в разрядах: «…как литовские земли (так!) взяли Гомей город и князя Дмитрея Щепина из Гомья выпустили…»332. Итак, литовцы выпустили наместника из города, ограбили и взяли в плен многих из вышедших с ним людей (детей боярских?). Финал этой истории в кратком летописце изложен сходно с ЛНЦ: Иван IV и великая княгиня Елена князя Щепина «велели поимати, да посадили его в Свиблову стрельню, а назвали его изменником»333.
Есть еще один источник, проливающий свет на гомельские события: это — письмо Юрию Радзивиллу королевского писаря Михаила Свинюского от 22 июля 1535 г., в котором пересказывается полученное при дворе донесение гетмана о своей победе. «Князь Дмитрей Оболенский, — писал М. Свинюский, — бачучи (видя. — М. К.) моцное облеженье вашое милости, сам с бояры тамошними з оного замку вышол и вашей милости его подал, и некоторый бояре и люди присягу вчинили, хотячи господарю нашому его милости верне служити»334. Сходно изображает сдачу Гомеля Станислав Гурский в своем описании Стародубской войны: защитники города (их, по Гурскому, было 5 тыс.), будучи не в силах долее сопротивляться, «сдались на милость вождей (ducum) нашего войска и, принеся клятву, поддались сами вместе с крепостью и всею той областью под власть короля. Ибо все, кто находился в этой крепости, — поясняет С. Гурский, — были местной знатью (nobiles indigenae) той земли»335. Последнее замечание особенно ценно: получается, что упомянутые в одном из списков Воскресенской летописи «тутошние люди немногие, гомьяне»336 действительно были местными гомельскими боярами (М. Свинюский не оговорился!), оставшимися в Гомеле с литовских времен и теперь, в 1535 г., вернувшимися в литовское подданство.
