Время бежало, летело, неслось сломя голову, но Дутов по-прежнему не показывал носа из крепости. За высокими каменными стенами, под надежной охраной, был он недосягаем. Точно как в поговорке: близок локоть, а не укусишь…
На четвертый день, когда срок, отпущенный Чанышеву, подходил уже к концу, из Джаркента приехал его курьер – Асис Усур-багиев.
– Начальники велели передать, что если тотчас не закончим дело, назад нам хода не будет. Злые они на тебя. Ой злые, – Усур-багиев сокрушающе цокнул языком.
Чанышев понимал это и сам, но вслух произносить не решался: гнал от себя страшные мысли.
Думай, Касымхан, думай скорее. Голова тебе дадена на то, чтобы думать, а не только для того, чтобы шапку носить.
А что тут думать? Выход только один: другого нет. Не ждать, пока Дутов выйдет на свет. Убить его прямо в крепости. Конечно, риск велик. Шансов на то, что им удастся уйти живыми, немного. Но немного – лучше, чем вообще ничего…
Негнущейся рукой Чанышев нацарапал Дутову записку: «Господин атаман, хватит нам ждать, пора начинать, все сделано. Готовы. Ждем только первого выстрела, тогда и мы спать не будем».
Записку повез Махмуд Хаджамиаров. Его, единственного из всей группы (Чанышев, понятно, не в счет), Дутов знал лично: несколько раз он доставлял ему письма от «Князя».
Был уже вечер.
Дутовская охрана пропустила курьера беспрепятственно. Его спутник – Мукай Баймасаков – остался у входа в квартиру. Сам Чанышев встал возле дверей караулки, в которой отдыхала охрана.
План операции был продуман до мелочей. Трое боевиков ждали с лошадьми у ворот двора. Еще один – гарцевал подле въезда в крепость.
Медленно, как бы подчеркивая свое уважение к столь влиятельной особе, входил в кабинет к Дутову террорист Хаджамиа-ров.
– Письмо его высокопревосходительству, – он согнулся в глубоком поклоне.
Дутов взял конверт, сел за стол…
Предоставим, впрочем, дальнейшее повествование самому убийце – Махмуду Хаджамиарову:
«При входе к Дутову я передал ему записку, тот стал ее читать, сидя на стуле за столом. Во время чтения я незаметно выхватил револьвер и выстрелил в грудь Дутову. Дутов упал со стула.
Бывший тут адъютант Дутова бросился ко мне, я выстрелил в упор ему в лоб. Тот упал, уронив со стула горевшую свечу. В темноте я нащупал Дутова ногой и выстрелил в него еще раз».
Прокатившиеся залпы послужили сигналом остальным боевикам. Тут же в упор был убит часовой. Несколькими выстрелами из нагана Чанышев загнал обратно в караулку кинувшихся было на подмогу солдат.
Отстреливаясь, разведчики вскочили на лошадей и поскакали из крепости прочь. Охранявшие ворота китайские солдаты не пытались даже им помешать: пара предупредительных выстрелов – и китайцев как ветром сдуло…
8 февраля в Кульдже тело Дутова было предано земле. Ча-нышев и его люди убедились в этом лично: до такой степени были заинструктированы они, что не осмеливались вернуться назад, прежде чем окончательно не уверятся в том, что дело сделано.
Через три дня, 11 февраля, на имя председателя Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК Сокольникова12, из Ташкента ушла радостная телеграмма: «посланными через джаркентскую группу коммунистов шестого февраля убит генерал Дутов и его адъютант и два казака личной свиты атамана точка наши сегодня благополучно вернулись Джаркент точка».
Рукописная пометка на бланке телеграммы свидетельствует о том, что ее копия была направлена самому высокому адресату – Центральному комитету партии.
Вскоре все члены боевой группы были представлены председателем Джаркентской чека к орденам Красного Знамени…
Убийство Дутова послужило толчком к окончательному разгрому осевшей в Китае контрреволюции.
В мае 1921 года с разрешения китайских властей красные отряды перешли границу и ворвались в дутовский лагерь. Уже через несколько часов от лагеря осталось одно пепелище.
Командование над осколками некогда могучей дутовской армии принял заместитель атамана – полковник Гербов. Он увел людей в Монголию, но и там настигли их чоновские клинки.
К осени 1921-го с дутовцами, унгерновцами, кайгородовцами, оренбуржцами – всеми, кто ушел за азиатский кордон – было покончено.
Время сантиментов кончилось. Наступала новая – безраздельно жестокая и очень кровавая эпоха, вожди которой взяли на вооружение старый лозунг монахов-иезуитов: цель оправдывает средства…
Пройдет совсем немного времени, и за советской разведкой надолго закрепится слава самой жестокой спецслужбы планеты. Череда похищений, ликвидаций, терактов, спецопераций захлестнет мир.
Отступников, предателей, врагов народа будут похищать, убивать, травить, рубить альпенштоками во всех уголках земли.
Вождей белогвардейского общевоинского союза генералов Миллера и Кутепова13 выкрадут прямо из центра Парижа. Подарит в Роттердаме будущий генерал Судоплатов заминированную коробку конфет главарю ОУН Коновальцу14. Найдут бездыханным в вашингтонском отеле невозвращенца орденоносца Кривицкого.
Десятки (а может, и сотни – кто знает?) жизней будут принесены во славу великой имперской идее, ибо любая империя в первую очередь зиждется на страхе, и страх этот надлежит поддерживать постоянно: не дай бог – погаснет.
И именно выстрелы в суйдунской крепости были прологом, прелюдией к этому великому жертвоприношению. Даже у бесконечности есть свое начало…
Александр Дутов был фаталистом – он свято верил в судьбу. А как иначе: коли не судьба, не гремело бы имя атамана по всей России.
«Если суждено быть убитым, то никакие караулы не помогут», – говорил Дутов.
Так и вышло…
Глава 3
БЕГ ГЕНЕРАЛА СЛАЩОВА
Хлудов: Но ведь нельзя же забывать, что ты не один возле меня. Есть и живые, повисли на моих ногах и тоже требуют. А? Судьба завязала их в один узел со мной, и их теперь не отлепить от меня. Я с этим примирился. Одно мне непонятно. Ты. Как отделился ты один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя?
М. А. Булгаков, «Бег»
Москва. Январь 1929 г.
Генерал спать ложился поздно: привычка, выработанная годами, еще с фронта. Обязательное чтение. Разбор документов.
Бумаги он всегда просматривал вдумчиво, подчеркивая аккуратно подстриженным ногтем ключевые фразы, чтобы потом вернуться к ним снова: еще в Павловском училище слыл среди юнкеров тугодумом.
Генерал любил эти вечерние неспешные часы, когда время замедляет свой неумолимо-жестокий бег. Только вечерами он мог побыть наедине с самим собой, точно змеиную кожу сбросить с себя груз условностей и правил, и снова – пусть хотя бы мысленно – стать тем генералом Слащовым, чье одно только имя поднимало солдат в атаку и вселяло во врагов дикий, мистическо-необъяснимый ужас: сотнями бросали оружие и бежали без оглядки прочь.
Мерно тикают старинные с боем часы. Под кошачье мурлыканье вяжет что-то жена – верная его соратница, прошедшая вместе с ним сестрой милосердия весь Крым.
Может, это и есть настоящее, истинное, пусть и тихое счастье? Может, о нем и мечтал он всю свою жизнь – умереть не на поле боя или в лазарете, а отойти в собственной мягкой постели?…
Даже самому себе не мог он ответить на этот вопрос: есть вещи, не подвластные человеческому разумению.
Трель звонка вывела генерала из забытья. Он недовольно встал, одернул гимнастерку – за годы службы форма точно приросла к нему, даже дома не расставался с ней (военный человек, считал он, обязан быть военным неизменно, 24 часа в сутки, ибо военная служба – не работа, а образ жизни).
– Яков Александрович, извините, бога ради, что так поздно, – на пороге стоял бывший краском Коленберг, с недавних пор начавший брать у генерала уроки тактики (надо же было на что-то жить!).
– Что случилось? Потрудитесь объясниться, – Слащов смотрел на нежданного гостя прямо, не мигая, тем знаменитым взглядом, выдержать который еще вчера мало кто мог.
– Сейчас я все объясню. Прочитайте только один документ.
Коленберг судорожно полез за обшлаг, но вместо обещанной бумаги вытащил вдруг револьвер. Зябко блеснула вороненая сталь. Истошно закричала жена…
Нет, не удастся уже генералу умереть в собственной постели…
Эти выстрелы, прозвучавшие вечером 11 января 1929 года, оборвали не только его жизнь, но и долгую, хитроумную операцию советской разведки.
Финал хоть и трагический, но очень эффектный. Столь же эффектный, какой была вся судьба генерал-лейтенанта Слащова – человека легендарного, человека вне рамок, еще при жизни возведенного Булгаковым на пьедестал литературы, и потому оставшегося в памяти людской дважды: под собственным, дарованным от рождения именем и под именем Романа Хлудова – генерала из булгаковского «Бега»…
Слащов. Ретроспектива-I
Не человек творит свою судьбу. Судьба творит человека.
