Русские с громкими криками ворвались на немецкие позиции, и разгорелся беспощадный ближний бой. Движимые примитивным инстинктом самосохранения, бойцы противоборствующих сторон набрасывались друг на друга. Приклады винтовок глухо ударялись, раскраивая перекошенные лица. Очереди, выпущенные из пистолетов-пулеметов, превращали животы в кровавое месиво. Лопаты вгрызались в плечи и спины. Штыки и ножи пронзали тела. Среди криков, хрипов, стонов, выстрелов, дыма, пара, пота и запаха крови терялось все человеческое, даже если оно хоть в какой-то степени существовало до этого, Или именно здесь открывалось настоящее человеческое лицо? Человек, в конце концов, это всего лишь одно из позвоночных животных, всего лишь одно из звеньев дарвиновской борьбы за выживание, руководствующееся простым законом: убивать или быть убитым. И его интеллект выступает скорее как еще одно оружие, нежели как дар самосовершенствования.
Мертвый русский свалился в траншею, подобно мешку с картошкой, и своим весом придавил меня к земле. В го же мгновение вниз спрыгнул еще один советский боец, но его штык, чей удар предназначался мне, вошел в труп и завяз между ребер. За те несколько секунд, пока русский высвобождал свое оружие, я успел выкатиться из-под тела покойника и навалился на врага. Я со всей силы ударил русского ногой в пах. Глухой хруст, напоминавший звук ломающегося печенья, ясно говорил о том, что стальная подкова моего ботинка переломала лобковую кость противника. Русский повалился на спину, изогнувшись в агонии. Я схватил его за горло и большим пальцем сдавил глотку. Русский с хрипом сделал последний вдох, и его глаза едва не выскочили из орбит. Краем глаза я увидел тень над собою и инстинктивно увернулся, так что удар винтовочного приклада отрикошетил по моей каске. На мгновение ошеломленный, я откатился в сторону и закрыл лицо руками, когда враг вновь замахнулся прикладом. Но удара не последовало. Нападавший получил выпущенную в спину с близкого расстояния очередь из пистолета-пулемета. Кровь и обрывки тканей забрызгали все вокруг меня. Я вскочил как раз вовремя, чтобы увидеть как товарища, спасшего меня, другой русский проткнул штыком, который вошел прямо в почки, и тот застыл подобно соляному столбу. В овладевшей мной ярости я схватил лежавшую передо мной винтовку убитого русского и с размаху ударил прикладом в лицо солдата, убившего моего товарища, до того, как тот успел высвободить свой штык.
Охваченный яростью, я потерял чувство времени, страха и даже боли. В один из моментов боя, когда рядом со мной взорвалась ручная граната, комок грязи ударился о мое лицо, и я почувствовал резкую боль в области рта и носа. Теперь, когда бой закончился, я ощутил во рту вкус крови и понял, что все мое лицо и шея были залиты ею так, что стали липкими. Атака закончилась столь же быстро, как и началась. Небольшая кучка стрелков стояла посреди сцены кровавой бойни, которая напоминала средневековое поле боя, полное стонов, криков умирающих и мертвых солдат.
— Йозеф, старина, твоей голове здорово досталось. Дай-ка гляну! — товарищ начал осматривать мое лицо.
Правая ноздря оказалась оторванной, а в моей нижней губе было несколько небольших металлических осколков. Но не оставалось времени, чтобы поделать с этим что-нибудь прямо сейчас. К нам с криками уже приближалась новая волна русских. Немецким стрелкам пришлось спешно подхватывать оружие и боеприпасы своих павших товарищей и занимать позицию в двухстах метрах от передовой, где к ним присоединились выжившие бойцы из других рот. Я был вынужден оставить свою русскую снайперскую винтовку в тайнике.
Небольшой группе, состоявшей менее чем из двадцати стрелков, повезло меньше. Они не могли добраться до траншеи, занятой мной и моими товарищами, и отчаянно сражались на своей позиции, пока у них не закончились патроны. Тогда пятеро оставшихся в живых вылезли из окопа с поднятыми руками. Их под конвоем увели прочь, по пути ударяя винтовочными прикладами.
И хотя в целом ситуация выглядела безнадежной, но стрелкам удалось отделить пехоту русских от танков. Последние были уничтожены в дуэли с немецкими штурмовыми орудиями 88-й батареи. Таким образом, прорыв в немецкий тыл на их участке был ликвидирован. Уцелевшие пехотинцы услышали по радиосвязи, что два штурмовых орудия отправлены им на поддержку. С их прибытием полк должен был ринуться в немедленную контратаку, чтобы вернуть свои прежние позиции. А пока нужно было держать оборону. Обе противоборствующие стороны постарались перегруппироваться. Я теперь был вооружен обыкновенным карабином Mauser К98. Однако мой невероятный талант к точной стрельбе оставался со мной даже без оптического прицела, и я сумел, стремительно делая один точный выстрел за другим, остановить атаку патруля, который выполнял разведку боем. При этом я вел стрельбу, находясь в общей массе своих товарищей, также открывших оборонительный огонь, и это позволило мне не быть вычисленным русскими.
Едва ли прошел час, и штурмовые орудия прибыли. Немцы тут же развернули контратаку. У нас оставалось всего около восьмидесяти стрелков, способных принять в ней участие. Но, поддерживаемые двумя прибывшими орудиями, мы пошли вперед. Русские в ходе своей атаки из-за совершенного ими тактического просчета уже понесли значительные потери, и им было некем пополнить свои ряды. Неожиданное немецкое наступление вызвало у них удивление, которое можно было заметить даже со стороны. В результате советская пехота стремительно отступила на свои позиции, без боя сдав немцам захваченные рубежи. Я немедленно ринулся посмотреть, что сталось с моей снайперской винтовкой, и обнаружил ее нетронутой под ящиками из-под боеприпасов.
Немецкая атака развивалась столь молниеносно, что командир решил устремить ее дальше к советским позициям. Вновь оказавшись со своей снайперской винтовкой в руках, я начал уничтожать врагов своими быстрыми меткими выстрелами, особенно стараясь поражать их командный состав, чтобы у русских не получилось эффективной обороны. Без танков и пехотных орудий советские передовые позиции начали постепенно отодвигаться назад под напором немцев. Многие русские бойцы, считавшие, что они находятся на достаточном удалении, чтобы быть в безопасности, погибли от моих метких выстрелов. Что за ирония судьбы, ведь я стрелял из русской винтовки! В боевых ситуациях, подобных этой, маскировка совершенно не имела значения для снайпера. От него требовалось просто найти защищенную позицию с хорошей зоной ведения огня, откуда он мог бы стрелять так долго, насколько это было возможным, а затем переместиться на другую позицию, как только по нему открывали огонь или с перемещением боевых действий на другой участок.
Только после того, как атака русских была отбита, ко мне подошел сержант медицинской службы, чтобы осмотреть мои раны. Он приложил тампон к моему носу и забинтовал его, а осколки из губы извлек с помощью магнита. Раны не были серьезны, и я остался на передовой вместе со своими товарищами.
Русская линия обороны рухнула перед лицом решительной атаки немецких стрелков, и я вместе с одиннадцатью товарищами устремился в глубь позиций врага. Мы больше не встречали сопротивления и находили только мертвых и тяжело раненных русских. Но напряжение не спадало, поскольку в глубине русских позиций оставались хорошо укрепленные блиндажи, в которых нас могли поджидать солдаты противника. Тщательно прикрывая друг друга, мы подобрались к одному из блиндажей. Из него раздавались странные булькающие звуки. Один из горных стрелков закричал на русском:
— Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками!
Однако на это не последовало никакого ответа, и он сделал несколько очередей в глубь блиндажа из своего пистолета-пулемета МР40. При этом он не заметил никакого движения внутри, но странный звук не затих. Стрелок осторожно полез в полутемный блиндаж, в который через дыру в крыше немного проникали солнечные лучи. Едва ступив туда, он сразу громко позвал товарищей. Войдя, я был поражен страшной жестокостью увиденного. В блиндаже находились пятеро наших боевых товарищей, которых русские взяли в плен несколько часов тому назад. С бульканьем и пеной из перерезанного несколькими минутами раньше горла каждого из них лилась кровь. Обратившись в бегство, услышав звуки немецких выстрелов, русские, охранявшие пленных, решили не брать их с собой. Ноги умирающих дергались в агонии, их руки беспомощно царапали землю. Мы не могли им помочь. Казалось, что прошло слишком много времени, прежде чем страдания наших товарищей подошли к концу и тела стали неподвижными.
События, подобные этому, делали меня твердым и безжалостным. Они сеяли во мне семена ненависти, которые оправдывали убийство каждого без исключения врага, оказавшегося на прицеле моей винтовки. Подобные чувства переживали обе противоборствующие стороны. И у каждого бойца, немецкого и русского, были свои мотивы для возмездия врагу, оправдывавшие их действия на поле боя.
