городе, до той поры жестоко терзаемом разбойниками, такой порядок и безопасность, что он мог среди ночи отправить через весь Багдад раба, который нес в руках серебряное блюдо, полное золотых монет, и никто не отваживался задержать его [227].
После ‘Адуд ад-Даула род Бундов не дал ни одного мало-мальски годного отпрыска. А под конец иссякли последние денежные источники. Джалал ад-Даула вынужден был продавать на базаре свои материи на платья, в доме его не было ни камердинеров, ни слуг, ни привратников, не отбивались больше часы молитв, так как у него не было для этого людей (таббалун) [228].
Тюрки на постах правителей областей были представлены Беджкемом и Ихшидом. Оба они были хорошими солдатами и приличными правителями, однако внешне отнюдь не отличались блеском.
Первый был настоящим предводителем наемников, который от Макана перешел к Мердавиджу, а после его смерти (говорили, что Беджкем был в числе его убийц) с несколькими сотнями тюрков и персов перешел к Ибн Ра’ику в Вавилонию. При этом бывшие наемники Мердавиджа объединились и остались под командованием Беджкема [229]. Это было незначительное соединение — всего 300 человек [230]. По приказу Ибн Ра’ика он написал своим бывшим товарищам в Иран, и многие из них приехали и поступили к нему на службу [231]. После этого он начал действовать на свой страх и риск: убрал имя Ибн Ра’ика со своих знамен и щитов, выгнал его из Багдада и сам стал военным правителем Вавилонии. В то время под его командой собралось 700 тюрков и 500 персов [232]. Халиф, который относился к нему, пожалуй, лучше, чем к его предшественнику [233], даже наделил его почетным титулом кадим — «сотрапезник» [234]. Этот солдат-тюрок был совершенно безразличен к литературным друзьям халифа, и единственный из них, кого он привлек к своему застольному кружку, был знаменитый врач Синан ибн Сабит [235], которого он просил излечить его от вспыльчивости и обращать внимание на его ошибки. Он отличался исключительной отвагой: со своими 290 тюрками он обратил в бегство 10 тыс. (sic!) солдат ал-Бариди [236]. С этими же тюрками он переплыл на глазах у врагов, считавших себя в безопасности, р. Дийалу и напал на них. А его персы переправились вслед за ним на лодках [237]. Когда Беджкем вместе с халифом находился в Самарре и услыхал, что Ибн Ра’ик уходит из Багдада в Сирию, он собрался было пересечь пустыню в направлении на Хит, чтобы перехватить его. Однако халиф не разрешил ему этого, потому что это он сам гарантировал Ибн Ра’ику свободный проезд [238]. Беджкем неизменно наносил поражение Сайф ад-Даула, этому знаменитому победителю Византии, всякий раз, как тот выступал против него [239].
Беджкем принес с собой в Багдад некоторую грубость своей былой жизни солдата-наемника. Когда он хотел, например, добиться от людей денег и с этой целью прикладывал к телу раскаленные жаровни, то ему указывали, что это-де приемы Мердавиджа, здесь же город халифа [240]. Жители Багдада ненавидели его за «скверное поведение» и безмерно радовались, когда Ибн Ра’ик предательски напал на него. «Чернь и молодежь издевались над ним: Беджкему выбрили половину бороды! А когда им попадался на глаза тюрок в высокой шапке (калансува), они кричали: „Калансува, убирайся вон! Беджкем не наш эмир!“» [241]. Настоящим правителем области он был лишь постольку, поскольку заселил и возделал область Мада’ина [242]. Свои деньги, как говорят, он самым романтическим образом зарыл в пустыне [243]. Это, пожалуй, действительно соответствует той наивности, с какой он неумело и глупо действовал, когда ему приходилось решать невоенные дела.
Дед Мухаммада ибн Тугджа пришел в империю ислама из Туркестана во времена халифа ал-Му‘тасима, который первым начал массами вербовать тюркских солдат. Его отец уже сумел добиться поста наместника Дамаска, был, однако, затем свергнут, и его сыновья вкусили «от жизни и сладкого и горького». Сам Ибн Тугдж служил военным наемником в различных местах, говорят, даже был сокольничим у одного знатного вельможи. Однажды ему представилась возможность отличиться своей отвагой перед наместником Египта, а затем он также сумел стать сначала наместником, а позднее почти неограниченным властелином всего Египта. Под конец он владел столькими землями, как в свое время самые могущественные фараоны: Египтом, Сирией, Йеменом, областью Медины и Мекки [244]. И поэтому не удивительно, что он отклонил приглашение халифа ал-Мустакфи, когда тот предложил ему после смерти Ибн Тузуна взять на себя военное управление ненадежным Багдадом [245].
Ихшид был тучный человек с голубыми глазами и обладал такой силой, что никто другой не мог натянуть его лук, но вместе с тем страдал какими-то непонятными припадками [246]. Египту неплохо жилось при нем — он заботился о поддержании порядка и снова стал чеканить полноценный динар [247]. Его армия была самым внушительным войском той эпохи. Когда Ихшид в 333/944 г. подошел к Евфрату, жители городов Ракки и Рафики были поражены огромной, организованной и хорошо снаряженной армией: ничего подобного им никогда не доводилось видеть [248]. В Мухаммаде ибн Тугдже счастливо сочетались доверчивость и алчность. Он первый завел обыкновение совершенно хладнокровно отбирать у всех богатых чиновников, будь то друг или враг, их деньги. Большинство, может быть, и заслуживало наказания.
Будучи известен как великий любитель амбры, он со всех сторон получал ее в дар и время от времени устраивал распродажу этого драгоценного благовония [249]. Рассказывают целые истории о том, как он не гнушался даже и ничтожными доходами [250]. Все же он не доводил дело до пыток и щадил от своих вымогательств женщин [251]. С другой стороны, он почитал святых (салихун), имел обыкновение к ним ездить и испрашивать их благословения. «Муслим ибн ‘Убайдаллах ал-Хусайн рассказывал мне: я описал Ихшиду одного святого мужа в ал-Карафе по имени Ибн ал-Мусаййаб, и он поехал к нему вместе со мной, попросил у него благословения, а когда ехал обратно, сказал мне: „Поезжай-ка со мной, теперь я хочу показать тебе одного святого мужа“. Я поехал вместе с ним к Абу Сулайману ибн Йунусу. Там я увидал старого, но красивого мужа, сидящего на мягко набитой циновке. Он поднялся, пошел навстречу Ихшиду и предложил ему место на циновке; затем Ихшид обратился к нему: „О Абу Сахл, прочти надо мною Коран, ибо ветер пустыни только что причинил мне боль“.
