Ленин был полон решимости не дать истории повторить самое себя. Сколько бы он ни рассчитывал на то, что на Западе вспыхнет революция, он не мог допустить, чтобы судьба русской революции зависела от событий за рубежом, которые он не мог контролировать. Размышляя над крестьянским вопросом в советской России, он намеревался решить его в два этапа. В конечном счете единственным удовлетворительным выходом была коллективизация — то есть экспроприация всей земли и всей сельскохозяйственной продукции государством и превращение крестьян в служащих. Это было единственным средством устранить противоречия между целями коммунизма и социальной действительностью в стране, в которой он впервые победил. Ленин считал Декрет о земле 1917 года и другие меры, к которым прибегали в деревне большевики во время и после Октября, временными уловками. Как только бы это позволила ситуация, общины необходимо было лишить собственности и превратить в хозяйства, управляемые государством. [11 декабря 1918 г. на Конгрессе комбедов Ленин выдвинул резолюцию о коллективизации земли в кратчайшие сроки (ПСС. Т. 37. С. 356; Соч. Т. 23. С. 587—588). Закон о социализации земли, изданный 9 февраля (27 января) 1918 г., призывал правительство осуществить «развитие коллективного хозяйства в земледелии, как более выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалистическому хозяйству» (Декреты. Т. 1. С. 408)]. Из этой конечной цели не делалось никакого секрета. В 1918 и 1919 годы советское руководство в ряде случаев подтверждало, что считает коллективизацию неизбежной: статья в «Правде» в ноябре 1918 года предсказывала, что «середняк» пойдет в коллективное хозяйство («ворча и огрызаясь»), как только режим сможет вынудить его к этому8.
Но пока цель не достигнута, с точки зрения Ленина, было необходимо: 1) установить государственный контроль за продовольственными поставками путем строгого соблюдения монополии на торговлю зерном и 2) создать коммунистические ячейки в деревне. Чтобы выполнить эти два условия, требовалось не более и не менее как развязать в деревне гражданскую войну. Такая война и была негласно объявлена большевиками летом 1918 года. Кампания против крестьянства, почти игнорировавшаяся и в советской, и в западной историографии, явилась критическим моментом в завоевании большевиками России. Сам Ленин был уверен, что она предотвратила крестьянскую контрреволюцию и обеспечила то, что русская революция, в отличие от ее жалких подобий — революций на Западе, не остановилась на полпути и не съехала в «реакцию».
* * *
Чтобы понять успехи и поражения большевиков в их наступлении на деревню, необходимо составить представление о том, каким образом революция сказалась на сельской экономике России. Как уже отмечалось, в октябре 1917 года большевики отказались от своей аграрной программы, выстроенной вокруг национализации земли, в пользу земельной программы эсеров, гораздо более популярной среди крестьянства, которая призывала к экспроприации без компенсации и дальнейшему распределению среди общин всех частных земельных наделов, кроме принадлежавших мелким собственникам-крестьянам.
Не вызывает сомнения, что крестьяне центральной России с энтузиазмом приветствовали закон о земле, осуществлявший их старую мечту о «черном переделе». Даже те из крестьян, которые с принятием этого закона терпели убытки, поскольку у них отбирались их частные владения склонялись перед неизбежностью.
Но вот улучшили ли эти по существу демагогические и тактические приемы на самом деле экономическое положение русского крестьянина и принесли ли они пользу стране в целом — это уже другой вопрос.
Земля, будучи недвижимым объектом, может, конечно, распределяться только там, где она находится. В дореволюционной России большая часть частных (не общинных) земель, подлежащих экспроприации по закону о земле, располагалась не в перенаселенных центральных, великоросских губерниях, которые теперь находились под контролем большевиков, но на периферии империи — в прибалтийских областях, западных провинциях, на Украине и Северном Кавказе — там, где после октября 1917 года большевики еще не взяли контроль в свои руки. В результате общий фонд земель, подлежавший распределению в занятых большевиками местах, оказался значительно меньше, чем ожидало крестьянство.
Но даже и в этих местах трудно было достичь равномерного распределения земли, поскольку крестьянин отказывался делиться захваченным и с чужаками (иногородними), и с крестьянами из соседних общин. Вот как, по словам современников, на деле происходило распределение земли: «Аграрный вопрос решается очень просто. Вся земля помещика становится собственностью общины. Каждая сельская община получает свою землю от владевшего ею помещика и не уступит ни пяди чужаку, даже если у нее земли слишком много, а у соседней общины мало... Она предпочитает оставить излишек в руках помещика, с тем только, чтобы ничего не досталось крестьянам из другой общины. Крестьяне говорят, что, пока землей владеет помещик, они все-таки могут с нее заработать и, при необходимости, всегда заберут ее себе»9.
Непросто определить, сколько пахотной земли на самом деле получило российское крестьянство в 1917-1918 годы: оценки варьируются и дают разброс от 20 до 150 млн. десятин10. Основным препятствием служит неточное определение самого термина «земля». Как показывают многочисленные статистические исследования, проводившиеся после революции, термин этот мог описывать самые разные понятия: пахотную землю, или «пашню», — наиболее ценимый вид «земли», но так же и луг (выпас), лес, экономически бесполезные площади (пустыня, болото, тундра). Только смешав все это воедино и дав этому обессмысленное наименование «земля», можно получить фантастическую цифру в 150 млн. десятин — впервые сообщенную Сталиным в 1936 году и являвшуюся в течение длительного времени обязательной в коммунистической литературе, — якобы полученных русскими крестьянами в результате революции11.
Надежная статистика говорит о гораздо более скромных результатах. Цифры, полученные наркомземом в 1919-1920 годах, показывают, что в общей сложности крестьяне получили 21,15 млн. десятин (23,27 млн. га)12. Раздел оказался неравномерным. 53% российских общин не получили земли от революции13. (Это примерно совпадает с числом деревень (54%), заявивших, что они «недовольны» результатами раздела земли14.) Оставшиеся 47% общий получили далеко не равные доли пахотной земли. В тридцати четырех губерниях, по которым существуют цифры, статистика такова: общины шести губерний получили менее чем по одной десятой десятины на каждого своего члена; общины двенадцати губерний получили от одной десятой до одной четвертой десятины на душу; в девяти получили от четверти до половины десятины; крестьяне еще четырех губерний получили от половины до целой десятины; и только в трех губерниях крестьянам удалось получить от одной до двух десятин15. В масштабах страны средний общинный надел пахотной земли на душу, составлявший до революции 1,87 десятины, поднялся до 2,26 десятины16. Таким образом, прирезка составила 0,4 десятины пахотной земли на едока, то есть 23,7%. Эта цифра, впервые приведенная в 1921 году, подтверждается позднейшими исследованиями, самые авторитетные из которых несколько уклончиво говорят, что земля, полученная средним крестьянином, «не превышала» 0,4 десятины [Герасимюк В.Р. // История СССР. 1965. № 1. С. 100; Данилов В.П. (Перераспределение земельного фонда России. М., 1979. С. 283—287. Цит. по: Кабанов В.В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма». М., 1988. С. 49) говорит, что в результате революции крестьянские землевладения увеличилась на 29,8%, но из этой цифры следует вычесть земли, которые забрали в пользование колхозы и другие советские сельскохозяйственные объединения. По сведениям народников, в конце XIX в. крестьяне рассчитывали получить в результате «черного передела» от 5 до 15 десятин земли (Дебогорий-Мокриевич В. Воспоминания. СПб., 1906. С. 137; Успенский Г.И. Собр. соч. Т. 5. М, 1956. С. 130).] — гораздо менее того, что крестьяне ожидали от «черного передела».
Но даже и эта скромная цифра не дает нам возможности правильно судить об экономической выгоде передела, поскольку большая часть тех земель, которые были прирезаны к крестьянским хозяйствам в 1917-1918 годах (примерно две трети), до этого уже арендовалась крестьянами. «Социализация» земли, таким образом, не столько увеличила количество доступной крестьянину пахотной земли, сколько освободила его от уплаты ренты17. В дополнение к освобождению от выплаты ренты, что в сумме составляло 700 млн. рублей в год, крестьянство получило еще одну поблажку в виде упразднения коммунистическим правительством задолженностей Крестьянскому поземельному банку, которые к тому времени достигали 1,4 млрд. рублей18.
